Глава 7. Ein-Zwei-Drei Вальс

Тишина, в последние годы бывающая так редко, но пугающая своей немногозвучностью, наглостью, выматывающая остаток сил. Глаза закрыты, слух, обоняние и осязание создают общую картину. Если открыть глаза и обратить свой взор на этот берег с ровным каменистым спуском, эту поляну, полностью заросшую травой, они не найдут места, где был бы песчаный обрыв. Но он есть. Чуть дальше островками, не больше метров трёх в высоту - зелёные ели вперемежку с лиственными деревьями, и солнце, на закате тусклой усталостью предвещающее раннюю осень. Нет, не хочу открывать глаза, мои ноги чувствуют холод воды, пронизывающий меня насквозь, вплоть до мышц, которые не желают даже разогревать друг друга, я дрожу от неминуемого переохлаждения. Тело моё чувствует осенний ветер, пытающийся осушить меня своим порывом и заставить рефлекторно поднять веки. Я слышу одну тишину, даже птиц выгнала она отсюда. Тишина даёт мне этот запах, её запах, и не отпускает меня, и не забирает с собой, лишь ходит за мной попятам как безмолвный друг, спутник, поддерживающий мою цель, как щенок, которого выкинули из дома, а я его прикормил своей то ли страстью, то ли любовью.

Не хочу открывать глаза, она привела меня к себе, она хочет, чтобы я это видел, поделился своим мнением, и как горделивая старуха она позволит мне идти через её владения, имея возможность увидеть то, что не увидит никто другой - её коллекцию отчаяния.

«Ни в коем случае не открывать глаза!» Но не могу ничего с собой поделать, иначе, скорее всего, она меня съест, проглотит, смакуя мои мучения, голод, бессилие и усталость, зато не увижу её, а она будет ликовать, я всё равно буду только с ней. Не могу ничего поделать с собой, ведь она завладела мной благодаря моему страху.

Пытаюсь не шевелиться, но не могу не дышать, невзирая на зловоние её, отдышусь после, задержу дыхание. «Время пройдёт, всё равно открою глаза», - мысль вбила мне в голову она, и я повинуюсь её логике,- она права при любом стечении обстоятельств.

Когда мы мучаемся, жизнь обретает смысл, она более прекрасна, и всё благодаря действительности, поставленной как спектакль высокомерной дамой. Не было бы её - и мучения казались бы всего лишь болью, но перед ней мы купаемся в экстазе каждого прожитого дня. Я открываю глаза, продолжая хотя бы не дышать, отчётливо слышу биение собственного сердца, но увиденное страхом возвращает мне поток воздуха, и боль завладевает лёгкими - как представлял себе, так и было, но немного иначе - зловоние недавно появилось здесь, и не было счёта её новым гостям. От усталости, и не без её помощи, меня шатает как после опиума, глаза видят лишь центральную часть, но и этого достаточно, чтобы ощутить всей душой жестокости нынешнего мира, созданного для жизни, но живущего для смерти.

В безмолвии, любимом своем звуке, танцует смерть вальс уходящей жизни, и радости её нет предела, захлёбываясь от гордости за проделанную работу, не может она налюбоваться на гостей, судьбой заброшенных на прощальный танец у новой, главенствующей, самоизбранной королевы сегодняшнего вечера. По холодной земле, словно по бальному залу, кружат в искажённом виде своём пары, танцуют, не понимая музыки вальса тишины, звука ветра и шелеста, аккомпанемента к жёсткой мелодии молчания. Она приветствует меня, ложась тенью на моё тело, обвивая шею, плечи, гладя волосы лёгким ветерком, тяжестью усталости хватая меня за руку, ясно давая понять, что я специальный гость, и особенность моя в бьющемся сердце, разрывающемся от боли, от мысли.

Гости попали на вечер по вине обстоятельств: кто-то из-за веры в идею счастливой жизни, написанную яркими словами и выкриками в толпу, кто-то за верность религии и патриотизм, навязанный индивидуальности, подавленной, уничтоженной и забытой, некто от безысходности, уверяясь в том, что лучше умереть, чем влачить нищенское, жалкое существование, убивая в себе все человеческие качества, заложенные за недолгий срок прожитых дней. Их лица отличались от фанатиков и самоубийц, они не были беспокойны, но и не пытались скрыть своё невозмутимое спокойствие. Любая мимика выражала скорбь лишь о том, что так жалко и бессмысленно появились они на этот свет по стечению неких позывов инстинкта - мотыльки, неразумные существа, летящие на яркие сполохи свечения в темноте - ни смысла, ни отваги, ни разочарования. Были и те, кто саморазрушающе бежал от любви, сделав единственную ошибку в своей жизни, упустив своё счастье. Они танцевали поодиночке, их руки тянулись ко всем присутствующим в момент агонии, пытаясь попросить прощения хоть у кого-нибудь, кто мог быть поблизости, всё прекрасно понимая, но слишком поздно осознав свои прегрешения. Возможно, только они, и никто другой, ощутили, что значит ад, не имея возможности исправить произошедшее, терзая свою душу - от последнего вдоха до бесконечности. Некто из них ощущал рай в последние секунды жизни, кто-то из них попал сюда в поисках любви, оставаясь живым в царстве мёртвых, ожидая лишь час встречи с тем, что уготовано судьбой, и специальный гость, дышащий на краю собственного распятия, был ею замечен и не остался без внимания.

«Зачем стоило открывать глаза? За что она затащила меня в свой хоровод, больше напоминавший огромную часовню в полной тишине, после громко отзвонивших колоколов, оглушив своим звуком всё сущее на земле, продлеваясь отголосками эха безмерно далеко от здешних пейзажей умершего созвучия стона, плача и тревоги, отстукивая неслышимую тональность и такт – ein-zwei-drei, ein-zwei-drei, ein...

Ради чего умирать? Разве стоит вообще жить, чтобы после умереть? И это далеко не главные темы для раззадоренных марионеток, пляшущих под немыслимую музыку безмолвия ради собственного увеселения. Что может дать она взамен трагической потери матерям, жёнам, детям?! Она всегда ответит одно: «А нужно ли?! Ведь это их рок, их неизбежность - ради равновесия на земле».

Затмевающий сознание танец жестокости, которому нет предела. Ни счастья, ни горя на лицах присутствующих, как карнавальные маски их мимика вырезана для кукольной сцены. Как истекает кровью эта ахинея, подброшенная ею в человеческий смысл убить себя, уничтожая других, себе подобных. Кровавая рана на теле земли, освещённая Луной, на тёмно-бардовой луже бездонного, бледного свечения. Бессмысленно надеяться на лучшую жизнь, есть всегда желание умереть, ведь боли от мучительной смерти нет, разве что мучения перед смертью, но они ничто, если ты знаешь или чувствуешь, что сейчас умрёшь, а шоковое состояние сделает твою кончину изящнее, пытаясь погрузить твою душу в постель темноты. Если успеть спросить умирающего, что он чувствует, он никогда не осмелится сказать, что ему плохо, говоря только правду в эти мгновения, ответит: «мне хорошо». Легко стать героем, сложнее стать убийцей, тем более палачом самого себя. И вот - этот вальс, пугающий своей молчаливой мелодией, придуманный созданием извне, стоящим над нами, но никогда не став выше нас... Звук, вызывающий в сердце живых только траур; в неподвижности поз танцуют обречённые перед ней последний раз. Я умираю за них своей душой, хотя сердце моё продолжает биться, она заберёт её с собой, auf Wiedersehen, mein´ liebe Frau - и боли моей нет предела, за то, что не могу уйти в небытие - за своей душой. Я отдаю её взамен, за встречу с тобой, с той, о ком толком не могу даже вспомнить, не вижу ничего, чувствую лишь то, что пока ещё жив.

Жизнь дана для того, чтобы не было скучно умереть. Мы все как одно создание, муравейник, оживающий от движения почти невидимых его обитателей, недвижимо танцуем под лунными отсвечивающими бликами, щедро пропитывая землю собственным соком, купаемся в пузырьках необъяснимого игристого вина, наполняя не пустеющий бокал виновницы торжества, всё более опьяняя ненасытную улыбку.

Последний вальс - под угрожающе-шумный шелест спадающих листьев, сорванных аплодисментов величия данного праздника. Ноги подгибаются от усталости, ещё один шаг, и ещё один - чтобы выйти из бального зала. Последний наш вальс в самом разгаре - засасывает меня в свою пучину натянутого веселья с траурной мимикой на масках павших. Он становится труднее с каждым движением, маня в свои вечные узы. Она красива, ярче всех женщин на земле, прикрытая шёлковой мантией; всё труднее гостям удержать её в своих объятьях, она подчиняет меня, не задумываясь о них. Да и зачем? Ведь все и так у ног собственной никчёмности, для неё они всего лишь работа. Страх, подчинивший большинство присутствующих, проник в их до глубины души пронизывающий взгляд широко распахнутых глаз, страх перед ней, но в конце становится понятно, что она нежнее всех нежностей на земле.

Как только пройдёт боль и наступит шок, прильнёт она к агонии, терпеливо прочувствовав всю боль - смерть приятнее, чем мягкая постель уюта и комфорта, лишь неизвестность может быть бесконечно коварна в своей загадке. Что же будет дальше? Как только ей надоест, но она никогда не насытится, как только устанет, но она никогда не устанет - зазовёт меня к себе своей безжалостной любовью, оставит меня, словно играя с куклой, бросит на произвол судьбы, оставит, уходя, забирая гостей с собой.

Смерть танцует нами, марионетками, то ослабляет, то натягивает до предела свои нити, то дико кружится, то бесследно испаряется у меня перед глазами, издевается над пришедшими жертвами, отягощает и уродует их, будто мух, попавшихся в паутину, отрывает им крылья, закрывает глаза. Нет, она не страшна, как казалось, она всего лишь утешение, конец жизни, неизбежная награда за проделанный путь, и для каждого она по-своему прекрасна, а может, ужасающе мучительна. Я в её власти, но не принадлежу пока окончательно.

Аuf Wiedersehen, я выхожу из роли в хитро спланированном театре; я жертва, которая нужна для удачного окончания бала, танца смерти, под сердцебиение, что так отстукивало ритм. Последние движения - и всё кончено, ein-zwei-drei, тело неподвластно, но ноги всё чётче попадают в такт вальса, ein-zwei-drei, и единственно вырывается: «Мама» - на большее нет сил.

Какой-то проблеск, тень, автоматная очередь. Как можно было не догадаться, вот и мой вклад, кровь пролита за упокой души, за их переход в иной мир? Удачное завершение бала...

Дата добавления: 2015-09-07