Глава 8. Странное Рождество

«Странные праздники, что-то меня знобит от этого веселья», – слова сами вырвались наружу с нестерпимой болью от гниющей и разрушающей меня раны. Никто и глазом не повёл на мои слова, скорее всего не понятные никому и заглушенные звуками стона и плача обитателей подвала, позабывших человеческую этику и здравомыслие, потихоньку превращавшихся в живые мешки с грязью. Запуганные и измождённые до предела, они как животные забились от страха по углам своей территории. Никто не услышал моих слов, потому что вылетели они не звуком, а скорее шипением. Свет от фонаря освещал лишь землю на улице, вьюгу, свистевшую за оконцем размером в два кирпича, выбитых из фундамента здания, служившим для доступа воздуха. В окне виднелось небо и часть луны, от бледного её сияния хотелось сойти с ума, умереть без осознания жизни, ринуться на охрану с криком и, раскинув руки, быть застреленным при попытке к бегству. Свет в подвале давала выгоревшая свеча, скомканная из воска и нити от чьей-то одежды вместо фитиля. Свет был настолько тусклым, что даже дохнуть было невозможно на пламя - оно непременно потухло бы, но лишь этот свет вырисовывал тёмные фигуры во мгле страха и безысходности. Сколько времени я нахожусь в этом помещении, не знаю, дни смешались с ночами, ночь с днём.

Она, скорее всего, сейчас спит, не проходит и часа, чтобы я не думал о ней. Моя болезнь даёт осложнения, раковая опухоль овладевает моими мыслями, да и о чём ещё думать в полной темноте, лишь о ней, о недосягаемой звезде, всплывающей в подсознании.

Кто-то, кто ещё внутри себя остался человеком в этом безумном мраке отчаяния, празднует. Их празднество непередаваемо в бессилии и страхе, они сидят у свечи, молясь за свои души и не понимая ни слова, можно почувствовать их боль и натянутые улыбки в предвкушении рождества в это мимолётное для нас всех время.

Открывается дверь, пьяный, еле стоящий на ногах конвоир забрасывает женщину; упав лицом в землю, она не двигается, рефлекторно её правая кисть лишь нервно сжимается в кулак и разжимается. Охранник освещает подвал керосиновой лампой, высматривая кого-то - и находит его, указывая солдатам пальцем на тощего полуживого мужчину, забитого до такой степени, что он не может прикрыться от резкого удара ногой, только глаза выдают его страх - нервно смотрят в стороны, он в который раз прощается со всеми. Двое солдат подхватили его за грудки, и стало ясно, что он не переживёт ещё одной ночи, и глаза его смотрят с неимоверным страданием по ожидающей его смерти. Все мы ждали своего часа, когда войдёт на полусогнутых ногах шатающийся охранник и, ничего не говоря, начнёт бить и издеваться над нами. А за окном ревет вьюга, наметая в окно снежинки, которые отражают на своих крылышках отблески уличного света, снежинки эти тают, не долетая до пола.

Ветер, выстрелы, падает тело, его волокут до ямы, звуки повторяются снова и снова, смешиваясь со стоном и плачем, немецкими командами и ругательствами. Всё вместе сводит с ума, и хочется улететь, как можно скорее улететь на небо, перепрыгнуть свою кончину, хочется к ней всё яростнее, невыносимо жестоко.

Почти невредимо я ожидаю своего конца, меня не трогают, выжидая кого-то или чего-то, может, гангрены, которая вот-вот разовьётся от моей раны. На немецком языке говорит только охранник, он общается со мной только изрядно выпивши, рыдает из-за всего, что происходит. Он на посту дьявольского режима лишь потому, что сам не хочет оказаться на другой стороне, в подвале, общается - увидев во мне родственную душу, пастыря для исповеди, для отпущения грехов. Я свободно понимаю немецкий, но не могу писать на нём. Возможно, я могу говорить на других языках, но не могу написать ни слова. Охранник говорит, что ненавидит заключенных только за то, что истощённые, испуганные, они молятся богу, и честно говоря, поклоняются созданному ими идолу собственного эгоизма. Им наплевать на то, что по вере «святой» возродился в человеческом теле, они жаждут одного - чтобы прекратилось это безумие, и их оставили в покое, не задумываясь: а может их бог - это сатана, ведь именно дьявол предлагает чудеса в обмен на человеческую душу? Он много говорит обо всём, лишь бы хоть как-то оправдать свои действия передо мной, а скорее перед самим собой. Я не сильно вдаюсь в подробности его высказываний, меня интересует другое - смерть спасла меня от себя, или не успела сотворить своих деяний, а может, желает увидеть мой конец в другом месте? Она издевается надо мной, спуская на меня всех этих собак жизни, а может, жизнь спускает псов смерти. Наверно для меня останется извечным вопросом: «Почему я остался жив?»

Выстрел, ещё один, и ещё, по звуку слышно, что человек мёртв; его волокут по земле, голодные животные рвутся с цепи, их лай со временем становится всё привычнее и понятнее. В этой камере кто-то может общаться наравне с ними, их повадки становятся похожими, и блестящие глаза ловят отражение свечи. Их можно понять, и я скоро пойму, опустив руки, не надеясь более на продолжение пути в своём стремлении к чему-то, что влечёт меня. Но я не смогу умереть здесь, пока не дойду до неё, не увижу её глаз, и это убивает во мне человека, я нахожусь в заточении как отловленный зверь, потерявший свободу.

Ледяная структура снежинок, художественно выделанная самой природой, уничтожалась, не долетая до пола, нашим еле тёплым дыханием, они таяли, чтобы превратится в воду. А мы умираем, чтобы воплотится в землю, и всему этому виною человек. За окном всё доказывало нелепую, философскую, глупую мысль, звуки подтверждали состояние всех, кто находился здесь. Выстрел, ещё один, последний крик, тишина, тяжёлые шаги, размах, и нечто громоздкое свалилось на землю. Немного предположений пришло в голову - кого-то среди нас не стало, и кто-то снова идёт умирать. Круговорот или жестокость? Страх? Но точно не у тех, у кого перестало биться сердце, а у тех, у кого оно на мгновение замерло при звуке выстрела, тех, чьё сердце дико билось от нежелания нажимать на курок, у того, кто не смог этому помешать. Что это - богобоязнь? Фанатичное преследование, верование в иную жизнь? Мы сами строим себе и для себя ад, но смирившись со своим предназначением, можем прожить хоть какое-то время в раю, даже под гнётом боли и истязаний. Но думая об этом неземном ощущении блаженства, можно привыкнуть и к боли, и к холоду, превращаясь в святыню божеской милости — убивая в себе всё человеческое, что подарено им, приобретая нечто высокое и блаженное, наделяя себя святым духом. Иисус Христос! Помилуй нас, божьих людей, вечно гонимых за грехи предков наших, за наши собственные прегрешения, выступающие сами собой в крови нашей, в умыслах наших, дай прощение нам и благоволи на нас своё всеобщее прощение. Фанатизм. Что может быть противнее, чем бессмысленное идолопоклонничество, когда вечно просят того, чего не может дать ни господь, не дети его, всё лишь на грани, словно голодные бездельники, протягивающие свои ручонки к кормильцу, не желая хоть что-то делать собственными усилиями... Вера может многое, и в этом чистилище мы проживаем всю свою жизнь заново. Я готов умереть здесь, жду лишь своего часа, отрекаюсь от «неба» своего, но надеюсь, что ей от этого будет польза, лелея её в своём сердце, но закрыв его для неё без остатка, не прося ничего взамен, ведь она не может заменить мне ни это, ни что-то другое, даря лишь боль, томящуюся в моей груди, приглушающую даже муки от физического истязания. Отрекаюсь. Так будет лучше для всех.

- Иисус Христос спаситель наш! - слышу я всё более отчетливо в унылых устах душ вечно гонимого народа, - помилуй нас. - Лишь думая о себе, с непримиримым рвением молятся эти души ради своей жизни, готовые на любые поступки ради неё.

- Помилуй нас, и не оставь наши души на этом ужасающем поприще сатаны и приспешников его.

Возможно, именно тут, в чистилище, можно увидеть истинное лицо человечества; одни просят за себя, и всегда только ради себя, другие убивают, издеваются над другими ради себя, чем же они тогда отличаются друг от друга в этом позабытом богом месте, как сказал охранник? Но верю я, бог видит и знает, но предпринять что-то должен человек - ради своей души.

- Не оставь нас в этот час, - не переставая молятся они. И он не оставил, находится всегда рядом с ними. Зачем нужно просить, если каждому из нас отведено своё время, зачем звать бога, если он вырастил тебя именно для того, чтобы ты стал мучеником? Зачем молиться ему вслух, как делают это остальные, если господь не оставляет тебя - и заберёт тебя, если твоя жизненная цель достигнута? Непонятно одно - почему он не берёт меня в свои покои, если цели моей больше нет, неужели только для пустого существования? Нет, он прав, ведь суть моя мной не постигнута, и я теперь ожидаю, как все.

Чистилище, зал ожидания на земле, перерождение, где, как ни здесь, можно заглянуть в себя?! Собаки лают, слышны шаги, смех, команда, выстрел за окном, кого-то лишают возможности вернуться домой, ещё один выстрел. За окном у кого-то нервно стучит сердце, и звук этот слышен, будто над нами колокольня с истеричным звонарем, ударяющим по нашим вискам.

За окном метель, зима в своём неистовом хаосе разошлась от отчаяния. Сама природа бунтует за нас, за наши жизни; лишь в просветах вьюги виднеется полная луна, то появляется, то исчезает - как в сказке. Вокруг, кроме заметенного снегом окна и его ночного светила, ничего не видно; свеча, догорающая тусклым огоньком, согревает душу, но света от неё уже не добиться. Вокруг не видно ни стен, ни границ бесконечной тьмы, а вечно умирающие люди продолжают молиться за рождество Христово и за спасение своих душ.

«Не нужно молиться, - думаю я, бог у нас в сердце, и он не даст нам скитаться в отчаянии своём, он ждёт и надеется на человечность нашу». А снежинки по своему обыкновению летают возле маленького оконца для воздуха, влетают как голодные животные, и лают на нас, пытаясь ухватить хоть что-то до своей кончины, лают, и безмятежно влетая, становятся смертны, превращаются в капельки слёз, оплакивают нас и всех, кого слышно за пеленой вьюги через вентиляцию размером в два кирпича. Там снова кто-то умирает, и опять стучат сердца, я отрекаюсь от неё, от всего, что только держало меня на свете, сижу, жду смерти. Смерть где-то рядом, посылает за мной двух солдат, пьяный охранник чуть не на коленях - от выпитого им - открывает засов. Обитатели подвала молятся, молюсь и я, но не за себя, а за них, за тех, кто потерял свою человечность, по обе стороны подвала, и за неё, что непокорно пытаюсь забыть, убивая себя самого ради неимоверного желания встретится с ней. Страха нет, и боли тоже, очень хочется спать, чтобы снова увидеть её по ту сторону реальности... подвала...

Дата добавления: 2015-09-07