П. Бурдье

Социально-философская концепция видного француз­ского исследователя Пьера Бурдье (1930-2002) сформирова­лась на стыке современной антропологии и социологии, марксизма и структурализма, а также ряда других влиятель­ных течений. Вместе с тем она характеризуется определен­ной самобытностью и пользуется широкой известностью.

Бурдье четко различает позиции ученого и литератора, ин­теллектуала и политика и отдает предпочтение точности по­нятий, даже если она наносит ущерб выразительности и яр­кости текста. Он не создает всеобъемлющих умозрительных схем социального бытия, стремясь построить теоретические обобщения на прочном фундаменте социальных фактов.

Основными понятиями социальной теории Бурдье явля­ются «габитус», «социальные практики» и «поля». Социоло­гические исследования показали, что люди, вовлеченные в различные практики, действуют, руководствуясь не просто какой-то совокупностью правил и норм, четко продуман­ных планов, а прежде всего - практическим чутьем, или га­битусом (от лат. habitus - внешний облик). Смысл понятия «габитус» состоит в том, что у человека в процессе его жиз­ни, вследствие длительного пребывания в некоторых усло­виях, вырабатывается интуитивное предвосхищение того, что надлежит делать в той или иной конкретной ситуации. Поведение человека всегда ориентировано на достижение определенной цели, но весьма часто оно не является осо­знанно целенаправленным, ибо его действия направляет практическое чувство. Таким чувством руководствуется, например, теннисист во время спортивной игры, когда нет времени для детального расчета, и, тем не менее, многие действия оказываются совершенно правильными, соответ­ствующими ситуации.

«Габитус поддерживает с социальным миром, продуктом которого является, настоящее онтологическое соучастие, принцип знания без сознания, интенциональности без ин­тенции и практического освоения мира, который позволяет предвосхищать будущее, даже не нуждаясь в том, чтобы по­лагать его как таковое»¹. Человек как социальный агент обычно действует спонтанно и в этом смысле относительно свободно, ибо его габитус позволяет ему варьировать свое поведение, сообразуясь с обстоятельствами и как бы подстраиваясь под них. Вместе с тем габитус имеет и неко­торое устойчивое ядро, связанное с воспроизводством опре­деленного строя социальных отношений.

Практики социальных агентов разворачиваются, по Бурдье, в рамках определенных полей - более или менее обособленных областей деятельности, характеризующихся внутренней упорядоченностью, структурой. Некоторые по­ля охватывают всю социальную реальность. Таковы поля экономической и политической власти. Другие поля не столь широки (религия, искусство, философия, наука, обра­зование, спорт и т.д.). Каждое поле состоит из взаимосвя­занных, соотнесенных друг с другом социальных позиций, представляющих агентам возможность так или иначе про­явить себя на данном поле в борьбе за разыгрываемые на нем призы. Логика глобального поля власти не совпадает с особыми логиками более частных полей. Вовлеченность в игру или, что то же самое, участие в соответствующей прак­тике предполагает заинтересованность агентов.

На каждом из полей ставки и призы неодинаковы по сво­ей природе, но характер взаимоотношений игроков на поле, в принципе, один и тот же. Бурдье описывает его как борь­бу за обладание тем или иным капиталом, и борьба эта ве­дется прежде всего между доминирующими и подчиненны­ми группами (классами). Понятие игры применяется здесь в значении, близком к тому, которое использовал Витген­штейн в своих «Философских исследованиях», Подчеркивая «семейное сходство» между разными играми. Бурдье разли­чает четыре основных вида капитала: экономический, соци­альный, культурный и символический. Понимание им эко­номического капитала вполне традиционное. Социальный капитал считается характеризующим положение агентов в системе социальных связей, т.е. статус, степень влиятель­ности и т.д. Культурный капитал выражает уровень образо­ванности, удостоверенной принятыми в данном обществе способами, а также приобщенность к «высокой культуре», владение «престижной» формой речи («лингвистический капитал»). Символический капитал в свою очередь основы­вается на репутации, мнениях и представлениях людей и выражается в общественном признании (присвоение почет­ных степеней и званий, уважительное цитирование публи­каций и т.д.).

Бурдье подчеркивает, что все эти виды капитала суще­ствуют реально и тесно связаны между собой. Так, символи­ческий капитал есть тот же экономический и культурный капитал, когда он становится известным и широко признан­ным. Легитимация, т.е. признание законности существу­ющего порядка, не является продуктом одной лишь пропа­ганды или символического внушения, как это иногда утверж­дают, а вытекает из того, Что агенты применяют к объектив­ным структурам социального мира отвечающие им спосо­бы восприятия и оценки. С этим связана склонность воспринимать социальный порядок как нечто должное и нормальное. Дворянские титулы, дипломы об образовании и об ученых степенях и званиях есть нечто вполне реальное в том отношении, что обладание ими дает право на получе­ние определенной прибыли от их признания. Экономиче­ский капитал, может быть, имеет привилегированное поло­жение в силу того, что он обладает наибольшей ликвид­ностью. Тем не менее для нормального функционирования экономики необходимо, чтобы люди верили в ценность производимых ими продуктов. Не случайно в современном производстве неуклонно растет доля затрат на рекламу и в целом - на формирование потребности в производимом продукте.

Социальная действительность, как отмечает Бурдье, есть пространство борьбы за слова, ибо слова, так сказать, дела­ют вещи, поскольку люди руководствуются этими словами в своей деятельности. Научная дискуссия почти всегда начи­нается с борьбы против старых слов. Философия, пишет он, научила нас тому, что имеется множество вещей, о которых можно говорить и без их существования. Тем не менее опас­но выдавать «логические вещи» За «логику вещей». Поэтому социальная теория должна включить в свой состав практи­ческое чувство, получаемое через опыт игры и функциони­рующее независимо от рассуждений.

Стратегии, используемые социальными агентами, как раз и являются продуктами социального чувства или чувства игры, которая усваивается еще в детстве. М. Вебер отмечал, что социальные агенты подчиняются прави­лам в том случае, когда выгода от подчинения им превыша­ет выгоду от их нарушения. Прямой и детализированный расчет здесь может и не присутствовать, зато всегда имеется четко выраженное практическое чувство, образованное сло­жившейся системой предрасположенностей, как бы объек­тивно упорядочивающих поведение социальных агентов. Обычно наши, действия управляются практическими схема­ми, задающими порядок выполнения этих действий, а так­же привычные способы классификации явлений, их иерар- хизации и т.д. Порождаемые габитусом правила и схемы ло­гичны ровно настолько, насколько они практичны. Габитус подчиняется практической логике, а она есть логика неопре­деленности. Названная особенность габитуса делает его не­надежным в критических, сложных и опасных ситуациях, и соответствующие практики стремятся кодифицировать, вводя четко фиксированные правила и нормы.

Кодификация вносит в используемые нами схемы сим­волический порядок, сообщает им ясность и однородность, а также общедоступность. Приобщение к культуре связано с освоением соответствующих норм, правил деятельности. Через кодификацию открывается возможность достижения в обществе контролируемого консенсуса относительно зна­чения используемых слов. Тем не менее несходство интере­сов людей препятствует установлению полного единомыс­лия. Эти интересы обусловливают функционирование со­ответствующих полей, побуждая людей к борьбе. Габитус как порождающая основа реакций социальных агентов, бо­лее или менее адаптированных к требованиям поля, есть продукт не только индивидуальной, но и социальной исто­рии. В самой социальной действительности, а не только в используемых людьми символах, в их языке и мифах, суще­ствует объективная структура, направляющая волю и созна­ние людей. Схемы восприятия, мышления и действия, со­ставляющие габитус, рождаются и развиваются вместе с со­циальными структурами, полями, социальными классами.

Бурдье находит весьма неблагоприятным для развития социальных наук давно уже выявившееся в них противо­поставление объективизма, рассматривающего, в духе Дюркгейма, социальные факты как вещи, и субъективизма, сводящего социальную действительность к представлениям о ней, складывающимся в человеческом сознании. В первом случае неизбежен разрыв между научными понятиями и обыденным миропониманием; во втором социальное по­знание рискует слиться с обыденным мышлением, здравым смыслом людей. На деле, считает он, объективные и субъек­тивные стороны социальной жизни проникают друг в дру­га. Социальные группы, например, классы в марксистском их понимании, не даны нам в непосредственном восприя­тии. Понятия о них вырабатываются теоретически, хотя теория, конечно, должна иметь жизненно-практические ос­нования. Социальный мир не является жестко и однозначно структурированным, он допускает разные теоретические истолкования.

Свою теоретическую позицию Бурдье называет либо конструктивистским структурализмом, поскольку она соче­тает признание реальности социальных структур с выясне­нием механизма их конструирования, либо генетическим структурализмом (чем подчеркивается динамизм струк­тур), либо, наконец, рефлексивной социологией. Его теория отнюдь не претендует на исчерпывающее объяснение об­щей динамики всемирно-исторического развития; более то­го, он утверждает шаткость любых подобных словесных конструкций. Вместе с тем эта теория позволяет многое по­нять в современной жизни. Показателен в данном отноше­нии проведенный Бурдье анализ поля литературы, по отно­шению к которому он преднамеренно применяет весьма от­резвляющий терминологический аппарат экономики. Итак, литературное поле понимается им как поле сил, действу­ющих на всех находящихся на нем людей, конкурирующих между собой по поводу консервации или же трансформа­ции данного поля. Само это поле занимает подчиненное по­ложение по отношению к полю власти, на котором разы­грывается борьба за изменение относительной ценности разных видов капитала или же за сохранение существующе­го положения вещей.

В поле культуры идет борьба между двумя принципами иерархизации: между гетерономным принципом, благопри­ятствующим тем, кто экономически и политически господ­ствует на этом поле («буржуазное искусство») и автоном­ным принципом («искусство для искусства»), приняв кото­рый, экономический провал можно считать признаком эли­тарности, принадлежности к «высокому искусству». Эли­тарное производство культурных ценностей ориентировано на потребление в кругу «своих», т.е. конкурентов. Массовое же производство культуры направлено на достижение быст­рого успеха и широкого признания публики. Деятели иску­сства, принадлежащие к этим противоположным полюсам, могут игнорировать друг друга, но их связывает отношение взаимоотрицания. Культурная элита, руководствующаяся принципом автономии своего поля, обычно находится в оп­позиции к власти, но именно от нее зависит на этом поле символическая власть и символический капитал. Впрочем, и власть способна эффективно поддерживать тех, кто поддер­живает ее, и наделять их разными знаками достоинства, ко­торые, правда, часто критикуются сторонниками «чистого искусства».

Между «чистыми» и «утилитарными» художниками раз­ворачивается борьба за определение границ поля, т.е. за установление принадлежности к миру искусства. Все ис­пользуемые в ходе этой борьбы дефиниции являются частью той самой реальности, которую они определяют, и выражают специфические интересы участников борьбы. Даже нападки на новое значимы здесь тем, что они вводят новичков в соответствующее поле, делают их известными. Каждое из полей в сфере искусства имеет свою историю и свои правила; оно, далее, есть сеть объективных отношений доминирования или подчинения, взаимодополнительности или антагонизма и т.д. Появление на таком поле новой по­зиции может изменить всю его конфигурацию, поскольку прежние лидеры рискуют оказаться устаревшими. Поэтому здесь ведется ожесточенная борьба за изменение либо со­хранение сложившегося соотношения сил. Произведение искусства приобретает ценность только тогда, когда оно распознано и признано людьми, обладающими эстети­ческой компетентностью. Ценность эта утверждается через деятельность соответствующих институтов (музеев, изда­тельств и т.д.). Поле искусства аккумулирует в себе обшир­ное наследие, которое предстает перед каждым новичком как набор образцов и ограничений. Новое здесь должно быть подготовлено предшествующим развитием.

Дата добавления: 2015-10-13