Дни черного Солнца 13 страница

Я вздохнула:

— Мастер Хадо, Нимаро, конечно, задворки, но тем не менее я в школу ходила…

— Уроки, преподаваемые в Белых залах, пренебрегают деталями, госпожа Орри. Стыд и срам, конечно, потому что детали и есть самое восхитительное. Ты знала, например, что она была возлюбленной Итемпаса?

Да уж, восхитительно. Я попыталась вообразить себе эту картину: Солнышко, бессердечный, безразличный ко всему и ко всем, крутит страстную любовь со смертной. Да хоть бы и с бессмертной, не суть важно. Во имя бездны! Какая там любовь — я его и в постели-то с женщиной вообразить не могла.

— Нет, не знала, — ответила я вслух. — И не уверена, что ты прямо сейчас это не придумал.

Он рассмеялся:

— Пока тебе остается лишь поверить мне на слово, если не возражаешь. Итак, она была его возлюбленной — единственной смертной женщиной, которую он счел достойной такой чести. И она воистину любила его, потому что, когда Итемпас схватился со своими родичами-богами, она разделяла его ненависть к ним. Многое из того, что Арамери совершили после войны — я имею в виду насильственное насаждение единоличного культа Блистательного, с преследованием всех и каждого, кто прежде чтил Нахадота или Энефу, — есть прямое следствие ее ненависти. — Он помолчал и добавил: — Кстати, один из плененных нами богов — твой любовник, верно?

Я сделала страшное усилие и никак на это не ответила. Не пошевелилась и ничего не сказала.

— Вы с лордом Сумасбродом — пара редкостная. Говорят, вы прекратили отношения, но все равно, когда потребовалась помощь, ты побежала именно к нему!

С того конца комнаты донеслось легкое фырканье, полное отвращения. А я-то уже и забыла о женщине, которую привел с собой Хадо.

— Ну и как ты себя чувствуешь после того, как на него кто-то напал? — спросил Хадо.

Он говорил со мной ласковым голосом, полным сострадания. Вот такой обольститель.

— Говоришь, боги нас ненавидят? Я чуть не решил, что и ты их ненавидишь. Только как-то трудновато поверить в такую перемену отношения к тому, с кем ты делила постель…

Мне не хотелось думать об этом. Мне вообще думать не хотелось.

Зачем они, эти двое, явились сюда? Что, у мастера новообращенных других дел не было?..

Хадо наклонился ко мне:

— Если бы ты могла дать нам бой ради избавления своего друга, ты бы сделала это? Рискнула бы жизнью ради его свободы?

«Да!» — немедленно подумала я. Сомнения, одолевавшие меня со времени разговора с Серимн, тотчас улетучились.

Когда-нибудь, когда мы с Сумасбродом вырвемся из этого проклятого Дома, я непременно порасспрошу его, как он обращался со смертными. И о том, чем он занимался во время Войны богов. Я доподлинно выясню, как он наказывал должников, не возвращавших долги. Мне, нерадивой, давным-давно нужно было это сделать. Но… в конечном итоге на что это повлияет? Сумасброд живет тысячи лет, я — всего ничего. И в течение этих тысячелетий ему наверняка случалось творить вещи, которые привели бы меня в ужас. Если я узнаю о них, стану ли я любить его меньше?..

— Шлюха, — сказала женщина.

Я насторожилась:

— Прошу прощения?..

Хадо издал раздраженное восклицание.

— Эрад, сестра во Блистательном, прошу тебя, помолчи.

— Тогда давай поторапливайся, — резко ответила она. — Образец требуется ему как можно скорее.

Я была уже вполне готова запустить в нее хорошей порцией истинно уличных слов, если не стулом, на котором сидела, но услышанное заставило меня переспросить:

— Какой еще образец?

Хадо протяжно вздохнул, обдумывая свою «пару ласковых» для Эрад.

— Речь идет о требовании найпри, — сказал он наконец. — Он просит доставить ему толику твоей крови.

— Моей… чего?

— Он писец, госпожа Орри, а ты располагаешь магическими возможностями, подобных которым никто еще не видал. Полагаю, он намерен подвергнуть тебя глубокому изучению.

Я в ярости сжала кулаки:

— А если я не захочу предоставить ему… образец?

— Госпожа Орри, ты сама знаешь, каков будет ответ на этот вопрос.

Хадо терял терпение. Я подумала о том, чтобы дать отпор: интересно, решатся они с этой Эрад применить ко мне силу?.. Глупо, конечно. Их всяко было двое против меня одной, а если они позовут, прибегут и еще.

— Прекрасно, — сказала я и снова уселась.

После очень короткой паузы — и, подозреваю, предостерегающего взгляда Хадо — Эрад подошла ко мне, взяла мою левую руку и перевернула ее.

— Держи чашу, — сказала она, обращаясь к Хадо.

И что-то воткнулось мне в запястье.

— Тьма и демоны! — вырвалось у меня.

Я непроизвольно попыталась отдернуть руку, но Эрад держала крепко. Не иначе ждала, что я начну вырываться. Хадо взял меня за плечо.

— Все кончится быстро, — сказал он. — Чем больше ты будешь противиться, тем дольше все мы промучаемся.

Я решила, что он прав, и оставила сопротивление.

— Во имя всех богов, что это еще? — вскрикнула я.

Мне показалось, будто Эрад меня снова пырнула. Я слышала, как моя кровь лилась в какой-то сосуд. Она воткнула мне в руку что-то острое, отчего рана не закрывалась и кровь вытекала свободно. Ну и больно было, как в Преисподней.

— Лорд Датэ просил, чтобы было около двухсот драхм,^[3] — пробормотала Эрад.

Прошло некоторое время, и она удовлетворенно вздохнула:

— Пожалуй, этого хватит.

Хадо выпустил меня и отстранился, и Эрад наконец вытащила свой пыточный инструмент. После чего довольно-таки грубо перевязала мне запястье. Я еле дождалась, чтобы ее хватка наконец ослабла, и отняла руку. Она презрительно фыркнула, но удерживать меня не стала.

— Сейчас пришлем кого-нибудь с ужином, — направляясь к двери вместе с Эрад, пообещал Хадо. — Непременно поешь, чтобы сил не лишиться. И выспись сегодня хорошенько, госпожа Орри.

Дверь за ними закрылась.

Я осталась сидеть, баюкая ноющую руку. Кровотечение не полностью остановилось; вот капелька просочилась сквозь повязку и начала стекать по предплечью. Я отслеживала ее продвижение; мои мысли текли не менее извилистыми путями. Когда капелька упала с руки на пол, я стала воображать: вот она шлепается, разбрызгивается… Теплая поначалу, остывает… Ее запах…

Ее цвет…

Теперь я понимала: из Дома Восставшего Солнца есть выход. Он опасен, а может, и смертоносен. Но разве не самое опасное — покорно сидеть здесь, дожидаясь, что там они собираются со мной сделать?

Я легла и свернулась калачиком, прижимая руку к груди. Я устала — слишком устала, чтобы немедленно сделать попытку. Она отнимет много сил, а их у меня сейчас и так не было. А вот утром новозоры будут заняты — кто богослужебными ритуалами, кто домашней работой. Небось не скоро хватятся пленницы…

Вот с такими мыслями цвета темной крови я и уснула.

«ОБЛАДАНИЕ»

(акварель)

Итак, жила-была девочка.

Моя догадка, против которой не возражали исторические труды, состояла в том, что ей не повезло родиться в семье очень жестокого человека. Он бил и дочь, и жену и еще по-всякому обижал их. Но Блистательного Итемпаса не зря называют, помимо прочего, богом правосудия. Быть может, потому-то он и ответил, когда девочка вошла в его храм с сердцем, полным недетского гнева.

«Хочу, чтобы он умер! — сказала она (ну, или я думаю, что она так сказала). — Пожалуйста, Отец Небесный, сделай так, чтобы он умер!»

Ты знаешь всю правду про Итемпаса. Это бог света и тепла, которые кажутся нам ласковыми и приятными. Я тоже когда-то так о нем думала. Но тепло без прохлады причиняет ожоги, а свет, не смягченный тенью, способен ранить даже слепые глаза. Следовало бы мне догадаться об этом. Всем нам следовало бы… Ибо он никогда не был таков, каким мы его себе представляли.

Так вот, когда девочка молилась Блистательному о смерти отца, он ответил ей: «Сделай это сама».

И наделил ее ножом, идеально подходившим для маленькой и слабой детской руки.

Девочка вернулась домой с ножом и той же ночью пустила его в ход. На другой день она вновь пришла в храм Блистательного. Ее душа и руки были замараны кровью, но она была счастлива — впервые за всю свою короткую жизнь.

«Я всегда буду любить тебя!» — сказала она Итемпасу.

И он, в кои веки раз, был впечатлен волей смертного человека…

Так я себе все это воображаю.

Дитя, конечно, было безумно — что последующие события и подтвердили. Но я способна понять, почему именно это безумие, а не одно только религиозное рвение оказалось близко Блистательному Итемпасу. Любовь девочки была безусловна, а ее намерение — не замутнено такими мелочными соображениями, как сомнение или совесть. Я думаю, это вполне в его духе — оценить в первую очередь именно чистоту намерения. Хотя, как и в случае света или тепла, слишком неистовая любовь тоже ни к чему хорошему не приводит…

* * *

Я проснулась перед рассветом и сразу поспешила к двери — послушать, что там поделывают мои тюремщики. По коридору туда-сюда ходили люди, и время от времени моего слуха достигали обрывки далекого песнопения. Стало быть, происходили утренние ритуалы. Если сегодня у них все пойдет как всегда, ко мне явятся еще через час. А то и попозже.

Я как могла тише сдвинула в сторону стол, освобождая место, и без промедления взялась за работу. Закатав коврик, я добралась до деревянного пола и внимательно обследовала его. Доски были отглажены песком и слегка отшлифованы. Их покрывала пыль. Да уж, далеко не холст!

Что ж, мостовая южного Гульбища тоже не была идеальной… в день, когда я убила Блюстителей.

Сердце бешено колотилось. Я обошла комнату, собирая все, что загодя отложила или наметила как полезное. Кусочек сыра и перчик-нами от вчерашнего ужина. Обломки плавленого свечного воска. Мыло… К большому сожалению, у меня не было ничего, что ощущалось или пахло бы как черное. А наверняка ведь понадобится…

Я опустилась на пол на колени, взяла в руки сыр, поглубже вдохнула…

Китр и Пайтья назвали мои картины «дверьми»… Если я нарисую место, которое знаю, и открою дверь, смогу ли я перенестись туда? Или мне суждено кончить, как тем Блюстителям, чьи ноги так и остались в одном месте, а головы и руки — в другом?

Я замотала головой. Долой все сомнения — и будь что будет!

Очень тщательно и оттого неуклюже я начала набрасывать наш Ремесленный ряд… Сыр наилучшим образом подходил по текстуре и цвету, он был грубоватым, точно мостовая, по которой я ходила десять минувших лет. Вот бы мне еще черный — обвести контуры каждого камня… Что поделаешь, придется обойтись без него.

Первым кончился воск, он был слишком мягок. Но, используя его пополам с мылом, я изобразила лоток, а за ним, подальше, другой. Потом иссяк перчик. Его сок защипал мне руки — я стерла его до самого хвостика, пытаясь воспроизвести витающий в воздухе запах зелени Древа. И наконец я добыла собственную кровь и разбавила ее слюной, чтобы придать правдоподобие мостовой. Сыр к тому времени окончательно искрошился у меня в пальцах, а ради крови пришлось расцарапать засохшую ранку от кровопускания. Какая жалость, что именно теперь у меня не было месячных!

Когда все было готово, я села на пятки и стала всматриваться в свою работу. У меня все болело: спина, плечи, колени. Рисунок был мал и груб, едва ли фут в ширину: «красок» на большее не хватило. В нем отчаянно недоставало деталей, но мне и прежде случалось создавать такие картины, и магия в них тем не менее присутствовала. Главным, как я понимала, был не внешний вид, а то, что рисунок пробуждал в сердце и в душе. Так вот, эта моя работа настолько хорошо ухватила дух Ремесленного ряда, что все внутри немедленно заболело. Мне так захотелось домой…

Но как придать рисунку вещественность? А если это удастся, каким образом шагнуть в «дверь»?

Я неловко тронула пальцами край рисунка:

— Откройся?

Нет, так неправильно. Помнится, на южном Гульбище я была слишком перепугана для внятных речей. Ладно, я закрыла глаза и мысленно потребовала: «Открывайся!»

Ничего… Честно говоря, я и не думала, что это сработает.

Однажды я спросила Сумасброда, как это ощущалось — использовать магию. Я тогда как раз проглотила капельку его крови и пребывала в беспокойно-задумчивом состоянии; в тот день единственным проявлением божественной крови в моем теле было то, что я все время слышала далекую музыку. Мелодию я с тех пор успела забыть, потому что ни единого раза не напевала ее; все мои инстинкты хором предупреждали: не вздумай этого делать! Помнится, я была несколько разочарована, я ждала чего-то более яркого; собственно, это-то и побудило меня гадать, что это такое — жить магией, а не просто соприкасаться с ней крохотными урывками.

Сумасброд задумчиво пожал плечами: «Примерно так, как тебе ощущается прогулка по улице. А ты как думала?»

«Прогулка по улице, — лукаво сообщила ему я, — это тебе не полет к звездам, не шаги по тысяче миль и не превращение в большой синий камень, когда разозлишься!»

«На самом деле все то же самое, — ответил он. — Когда ты решаешь пройтись, ты пускаешь в ход мускулы ног, так? Берешь посох и щупаешь им дорогу. Ты прислушиваешься, убеждаясь, что дорога свободна. А потом твоя воля дает приказ идти, и тело повинуется. Ты веришь, что это произойдет, и оно происходит. Ну а у нас точно так же срабатывает магия…»

Дай мысленный приказ двери открыться, и она откроется. Поверь, и все так и будет… Я закусила нижнюю губу и вновь притронулась к рисунку.

На сей раз я попробовала вообразить Ремесленный ряд как один из своих пейзажей, совокупив воспоминания тысячи дней. Сейчас утро; должно быть, там многолюдно; суетятся лоточники, проходят заезжие работяги, земледельцы и кузнецы, люди принимаются за дневные дела. В ближних зданиях за пределами моего рисунка куртизанки и рестораторы открывают книги записей: что там у нас намечено на вечер? Паломники, встречавшие рассвет пением молитв, уступают место менестрелям, поющим ради заработка… Я стала мурлыкать юфский мотив, который очень нравился мне. Потные каменщики, думающие о чем-то своем счетоводы; я слышала торопливые шаги, чувствовала их энергию и целеустремленность…

Сначала я и не поняла, что же изменилось.

Запах Древа густо витал повсюду кругом с тех самых пор, как меня доставили в Дом Восставшего Солнца. Так вот, очень медленно и постепенно он стал более тонким и отдаленным — таким, каким я привыкла его обонять. Потом он смешался с другими запахами Гульбища: конский навоз, сточные канавы, травы, духи… Я услышала бормотание голосов и рассеянно отмахнулась от них — а ведь они доносились вовсе не изнутри Дома.

Трудно поверить, но я не замечала перемен, пока рисунок не распахнулся под моими ладонями и я едва не провалилась туда.

Я испуганно ахнула и отшатнулась. Потом — вгляделась. Заморгала. Наклонилась поближе. Присмотрелась внимательней…

Вот покрывало на ближайшем лотке Ряда: оно шевелилось. Людей я пока не видела, может быть, потому, что не нарисовала ни одного. Но издали доносился шум людской толпы, шарканье ног, поскрипывание тележек… Я ощутила дыхание ветерка, гнавшего по мостовой палые листья Древа, он подхватил мои волосы, и они защекотали мне шею. Очень легонько…

— Как интересно, — прозвучал у меня за спиной голос найпри.

Вскрикнув от ужаса, я попыталась одновременно вскочить и удрать от этого голоса на карачках. В итоге я споткнулась о свернутый коврик и растянулась на полу. Я ухватилась за кровать и кое-как поднялась, уже понимая, что на самом-то деле слышала, как он входил, но отмахнулась от этого звука. А он стоял рядом со мной и наблюдал. Уже некоторое время…

Подойдя, он взял меня за руку и помог окончательно выпрямиться. Я выдернула руку, как только смогла. После чего посмотрела на пол и с ужасом убедилась, что рисунок не только утратил вещественность — он вовсе исчез. Его магия улетучилась.

— Чтобы удерживать и направлять магию, нужно предельное сосредоточение, — сказал найпри. — Твои успехи весьма впечатляют, особенно если учесть, что ты не прошла никакого обучения. Да и рисунок-то создала, используя свечной воск и остатки еды! Поразительно!.. Конечно, отныне мы будем наблюдать за тем, как ты ешь, и будем постоянно обыскивать твою комнату на предмет чего-либо, напоминающего краски.

Проклятье!.. Не сдержавшись, я стиснула кулаки.

— Зачем ты пришел? — спросила я его.

Получилось куда воинственней, чем следовало бы, но тут уж ничего поделать я не могла. Я была слишком раздосадована: единственная возможность, и ту упустила!

— Ирония судьбы: я пришел попросить тебя показать мне твои магические способности. Я ведь по-прежнему писец, пускай и оставивший орден. И предметом моих исследований как раз являлись проявления унаследованной магии.

Он присел на стул, в упор не желая замечать моей клокочущей ярости.

— Хочу, кстати, сказать: если ты намеревалась сбежать через созданный тобою портал, твои усилия пропали бы втуне. Понимаешь ли, Дом Восставшего Солнца окружен особым барьером, непроницаемым для магии как снаружи, так и изнутри. По сути, это разновидность моей Пустоты…

И он притопнул ногой по деревянному полу.

— Если бы ты попыталась проскользнуть сквозь него через портал… Что случилось бы с тобой, точно сказать не берусь, но в, любом случае ты — или твои останки — далеко не ушли бы…

Разбитая чаша, визжащие голоса… Я чувствовала себя сломленной, больной и совершенно несчастной.

— Он был слишком мал — не протиснуться, — буркнула я, оседая на постель.

— Верно. Но если набить руку и пользоваться достаточным количеством красок, ты, несомненно, сможешь проходить сквозь такие порталы.

Я сразу оживилась:

— Что-что?..

— Твоя магия, — сказал он, — не так сильно отличается от моей.

Я тут же вспомнила дыры, которыми он воспользовался, чтобы поймать меня, Сумасброда и остальных. А он продолжал:

— Мы оба пользуемся разновидностями приема писцов, позволяющего создавать врата для преодоления пространства и времени. Это наиболее доступный для нас способ приблизиться к божественному свойству делать то же простым усилием воли. А еще похоже на то, что твой дар проявляет себя вовне, мой же направлен вовнутрь.

Я застонала:

— Позволю себе напомнить, что я не провела всю жизнь за изучением плесневелых свитков, испещренных словами науки…

— Ах да. Приношу извинения. Дай попробую объяснить иначе… Представь, что у тебя в руках золотой слиток. Чистое золото, знаешь ли, исключительно мягко; если приложить достаточно силы, его можно пальцами мять. Лепи из него что хочешь: монеты, украшения, посуду… Но золото не для всякого применения хорошо. К примеру, золотой меч будет слишком мягок и слишком тяжел. Для него лучше использовать другой металл, например железо.

Шуршание ткани послужило мне предупреждением. И точно — Датэ взял меня за руку. Пальцы у него были сухие, кожа толстая, на кончиках загрубели мозоли. Он перевернул мою кисть вверх ладонью, в свою очередь рассматривая мои мозоли — от резьбы по дереву, от возни с саженцами линвина — и следы импровизированных «красок». Меня подмывало отнять руку, потому что в ощущении от его ладони было что-то неприятное, но я сдерживалась.

— Так вот, твоя магия сродни упомянутому мной золоту, — сказал Датэ. — Ты научилась придавать ей некую форму, но есть и иные, о которых ты пока просто не подозреваешь. Полагаю, со временем ты опытным путем их откроешь… Ну а моя магия скорей как железо. Ему тоже можно придавать форму, причем сходными способами, но основополагающие свойства и пути применения в корне отличны. Теперь понимаешь?

Я понимала. Дыры, или порталы, или как там еще называл их Датэ, были подобны моим «дверям». Он творил их по желанию, вероятно используя какой-то собственный способ, как я использовала рисование. Но если его магия разверзала холодную и темную пустоту, лишенную… лишенную чего бы то ни было, — моя открывала пути к реально существующим местам… или создавала новые пространства из ничего.

Я переваривала услышанное, свободной рукой потирая глаза. Они болели — хотя и не настолько зверски, как в предыдущих случаях использования магии. Наверное, сегодня я просто не успела перенапрячься.

— Теперь что касается твоих глаз, — сказал Датэ, и я сразу перестала тереть их. Вот ведь человек, ничто от него не ускользало. — Это уже вообще нечто неповторимое. Ты увидела арамерийскую сигилу Серимн. А другую магию видишь?

Я хотела было соврать, но этот разговор помимо воли пробудил во мне интерес.

— Да, — ответила я. — Любую.

Он обдумал мои слова и спросил:

— А меня видишь?

— Нет. На тебе либо нет божественных слов, либо ты умело их прячешь.

— Что?..

Я сделала неопределенный жест и под этим предлогом высвободила руку.

— Обычно, имея дело с писцами, я вижу слова божественного языка, начертанные у них на коже: они светятся. Саму кожу я видеть не могу, только слова, вьющиеся по рукам и всему телу.

— Потрясающе! Верно, большинство писцов так делают, осваивая новые слова и сигилы. Это традиция. Они наносят божественные буквы на свое тело как знак постижения. Чернила со временем выцветают, но, похоже, магическая составляющая остается…

— Так ты не видишь ее?

— Нет, госпожа Орри. Твои глаза поистине бесподобны; я так не могу. Хотя…

И Датэ внезапно стал видимым.

Сперва я была слишком занята его внешностью и не сразу задумалась о значении того, что предстало моим глазам. Ну а внешность его поразила меня тем, что он не был амнийцем. По крайней мере, не чистокровным. Иначе откуда бы у него взяться волосам, до того прямым и тонким, что они облегали череп, как нарисованные. Стригся он коротко, возможно, из-за того, что жреческая косица странно смотрелась бы, с его-то волосами. Кожа у него была бледнее, чем у Сумасброда, но имелись и другие черты, явственно говорившие о смешанной крови. Он уступал мне ростом, а темные глаза были цвета полированного дерева из лесов Дарра. Такие глаза более свойственны моему народу и уроженцам Дальнего Севера.

Вот и спрашивается: каким образом вышло, что женщина из семьи Арамери — сливок амнийского племени, известных своим презрением к не-амнийцам, — умудрилась выйти замуж за блудного писца, да еще и полукровку?

Кое-как переварив изначальное потрясение, я задумалась о более важном: я его увидела.

Да, я увидела именно его, а не божественные письмена, метки могущества писца. Если уж на то пошло, знаков и слов на нем вообще не было. Он просто сделался видимым, точно богорожденный.

Но если учесть ненависть новозоров к богорожденным…

— Во имя всех Преисподних, что ты такое? — шепотом вырвалось у меня.

— Итак, ты меня видишь, — сказал он. — А я-то гадал, получится ли. Думается, однако, это срабатывает, только если я пользуюсь магией.

— Когда ты?..

Он указал пальцем вверх, в дальний угол комнаты. Недоумевая, я проследила направление, но ничего не увидела.

Хотя погоди-ка… Я моргнула и сощурилась, словно от этого мог быть толк. Что-то все-таки прорисовывалось во тьме слепоты. Нечто маленькое, не больше монетки в десять мери — или арамерийской сигилы Серимн, знака ее принадлежности к семье. Это нечто висело там, источая невозможное, легонько переливавшееся черное сияние. Только это и выделяло его в моих привычных потемках. И оно здорово смахивало на…

Я сглотнула. Оно не смахивало — оно было. Крохотной, почти незаметной дырой вроде тех, что поглотили Сумасброда, меня и всех остальных.

— Я могу при желании расширить ее, — сказал Датэ, удостоверившись, что я заметила. — Я часто использую порталы примерно такого размера для наблюдения.

Тут я поняла, почему он уподобил мой дар золоту, а свой — железу. Моя магия была красивее, а его — могла послужить гораздо лучшим оружием.

— Ты на мой вопрос не ответил.

— Что я такое? — Он слегка улыбнулся. — Я такой же, как ты.

— Нет, — сказала я. — Ты писец. У меня всего лишь некоторая сноровка к магии, так ведь она еще у тьмы народа…

— Ты обладаешь не «некоторой сноровкой», госпожа Орри, а гораздо-гораздо большим. Вот это, — он указал на пол, где я рисовала, — могло бы быть работой перворазрядного, отменно обученного писца с многолетним опытом. И то подобному писцу потребовалось бы много часов на рисование, я уж молчу о полудюжине спасательных заклинаний на случай, если с активацией рисунка что-то пойдет не так. А тебе, я вижу, все это без надобности. — Он тонко улыбнулся. — Мне, кстати, тоже. Из-за этого меня считают особо даровитым писцом. Полагаю, если бы тебя вовремя рассмотрели и стали обучать с раннего возраста, ты добилась бы немалых успехов.

Я невольно стиснула кулаки:

— Что ты такое?

— Я демон, — сказал он. — Как и ты.

Я замолчала. Не столько от потрясения, сколько от растерянности. Потрясение наступит потом.

— Демонов больше не существует, — проговорила я наконец. — Боги их всех истребили целую вечность назад. Теперь они остались только в сказках, которыми пугают детей.

Датэ потрепал меня по лежавшей на коленях руке. Сперва я восприняла это как неуклюжую попытку утешить, уж больно вымученным казалось движение. Потом до меня дошло, что ему так же мало нравилось касаться меня, как и мне — его прикосновения.

— Орден Итемпаса наказывает за несанкционированное использование магии, — сказал Датэ. — Ты никогда не спрашивала себя: почему?

Я в самом деле не задавалась этим вопросом. Я привыкла считать, что для ордена это был еще один способ властно определять, кто будет обладать могуществом, а кто — нет. Однако я ответила словами, которые когда-то внушали мне жрецы:

— От этого зависит безопасность в обществе. Большинство людей способны применять магию, но следует оставить это лишь писцам, обученным людям, знающим, как никому не навредить. Спутай хотя бы строчку сигил, и может разверзнуться земля, ударить молния… да вообще, что угодно может случиться!

— Верно, но это отнюдь не единственная причина. Эдикт против использования магии простецами на самом деле предшествовал искусству писцов, которое укротило ее…

Датэ пристально наблюдал за мной. Он был прямо как Солнышко или Серимн; я физически чувствовала его взгляд. Сколько же вокруг меня обладателей могучей воли — и все как один очень опасные! А Датэ продолжал:

— В конце концов, Война богов была не первой стычкой между богами. Прежде чем схватиться между собой, Трое ополчились на своих собственных детей, полукровок, ими же порожденных от смертных мужчин и женщин…

Я внезапно и необъяснимо вспомнила об отце. В ушах зазвучал его голос, перед глазами поплыли, заволновались цветные нити, что развешивали в воздухе его песни…

И слова Серимн: «о нем и до того ходили слухи».

— Демоны проиграли эту войну, — сказал Датэ.

Он говорил негромко, за что я была ему благодарна: мне почему-то стало нехорошо. И холодно, словно комнату вдруг выстудило.

— Зря они сражались: куда им было против мощи богов! Некоторые демоны наверняка понимали это. И вместо того чтобы давать бой, они предпочли скрыться.

Я смежила веки, и скорбь об отце наполнила мое сердце.

— И эти демоны выжили, — дрожащим голосом выговорила я. — Вот к чему ты клонишь. Немногие, но их хватило…

Мой отец. И отец моего отца. И еще его бабушка, дядя, другая родня… Поколения и поколения обитавших в Земле Маро, сердце этого мира. Мы прятались среди самых ревностных почитателей Блистательного Итемпаса…

— Да, — сказал Датэ. — Они выжили. И кое-кто из них для верности укрылся среди смертных, имевших более отдаленную связь с божественной кровью, — таких, кому пользование магией давалось только с трудом. Эти люди даже в самых простых магических действиях были вынуждены черпать заемную силу в божественном языке. Наследие богов — вот что повернуло ключ, отпирая дверь магии для человечества. Только в большинстве смертных эта дверь приоткрыта разве что чуть-чуть. Тем не менее среди нас есть такие, кому от рождения дается существенно больше. В них дверь открыта настежь. Таким, как ты или я, не нужны ни сигилы, ни многолетнее обучение. Магия пребывает в самой нашей плоти…

Он притронулся к моему лицу, к щеке под глазом, и я отшатнулась.

— Если хочешь, можешь называть это атавизмом. Подобно нашим истребленным предкам, мы — лучшие из смертных. Мы — воплощение всего того, чего страшатся боги.

Его рука вновь легла на мою, и на сей раз ничего неуклюжего в его движении не было. Наоборот, в нем чувствовалось обладание.

— Стало быть, вы нипочем меня не отпустите? — спросила я тихо.

Он немного помедлил.

— Нет, госпожа Орри, — ответил он затем, и я услышала в его голосе улыбку. — Не отпустим.

«РАЗРУШЕНИЕ»

(этюд углем и кровью)

— У меня просьба есть, — обратилась я к найпри, когда он уже направлялся к двери. — Мои друзья… Сумасброд и все остальные. Мне необходимо знать, как вы намерены поступить с ними.

— Не так уж тебе необходимо это знать, госпожа Орри, — мягко упрекнул меня Датэ.

Я гордо вскинула голову:

— Кажется, ты хочешь, чтобы я по доброй воле к вам присоединилась…

Он некоторое время молчал, раздумывая. Это порадовало меня, поскольку мои последние слова были чистой воды блефом. Я по-прежнему понятия не имела, на что я ему нужна, — помимо того обстоятельства, что мы оба оказались демонами. Возможно, он полагал, что со временем я смогу подтянуть свою магию до его уровня. Или демоны имели для новозоров какую-то символическую ценность? Не суть важно — они нуждались во мне, и этим грех не воспользоваться.

Дата добавления: 2015-09-03