Дни черного Солнца 8 страница

— У меня есть кое-какие связи вне города, — сказал Сумасброд. — Я договорюсь, чтобы они для тебя все устроили. Домик в каком-нибудь тихом селении, один-два охранника… Тебе там будет хорошо и спокойно, уж это я обеспечу.

— А мое здешнее имущество как же?

Его взгляд ненадолго утратил сосредоточение.

— Я уже послал своего брата о нем позаботиться. Пока что мы все сложим здесь, а потом переправим в твой новый дом с помощью магии. Твои соседи даже не заметят, что ты съехала насовсем.

Вот так, быстро и аккуратно. А ведь это рушилась вся моя жизнь.

Я снова перекатилась на живот, опустила голову на сложенные руки и попыталась ни о чем не думать. Спустя некоторое время Сброд приподнялся и нагнулся вниз с кучи подушек, открывая небольшой шкафчик, встроенный в пол. Выдвинул ящик и начал в нем рыться. Я не видела, что именно он вытащил оттуда, но этим предметом он уколол себе палец, и это заставило меня нахмуриться.

— Я, право, не в настроении… — вырвалось у меня.

— От этого ты почувствуешь себя лучше. Значит, лучше будет и мне.

— Каково тебе продавать божественную кровь теперь, когда люди начнут думать, будто ты ради нее способен убить?

— А никак, — ответил он, впрочем, несколько резче обыкновенного. — Потому что я никого из-за нее не убил и не собираюсь, а кто там что подумает — мне глубоко наплевать.

И он показал мне наколотый палец. На нем, точно драгоценный гранат, красовалась одна-единственная капля.

— Видишь? Кровь уже пролита. И что, предлагаешь потратить ее втуне?

Я вздохнула, но все-таки потянулась к нему и взяла в рот его палец. Во рту мимолетно возникли вкусы металла и соли — и еще другие, очень странные, которые я затрудняюсь не то что назвать, даже описать. Может, это были вкусы иных царств и миров. Как бы то ни было, во рту зародился тонкий трепет, а когда я сглотнула, ощущение проследовало внутрь, до самого желудка.

Я облизала его палец, прежде чем отпустить. Как я и подозревала, ранка успела закрыться. Мне просто нравилось поддразнивать его. Он тихо вздохнул.

— Потому-то Отлучение и произошло, — проговорил он, укладываясь рядом со мной.

Его рука принялась рисовать кружочки на моей пояснице. Обычно это означало, что он подумывает вновь заняться любовью. Вот ненасытный безобразник!

— Мм?

Я закрыла глаза, на меня напала легкая дрожь. Это разбегалась по телу капелька божественной крови. Однажды, отведав крови Сумасброда, я воспарила дюймов на шесть над полом и несколько часов не могла спуститься обратно. Сумасброд, беспомощный от хохота, не способен был мне помочь. По счастью, обычно я отделываюсь приятнейшим чувством расслабления, как от хорошей выпивки, только без похмелья. Иногда меня посещают видения, но пугающими они не бывают.

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

Он пощекотал губами мое ухо, отчего по позвоночнику пробежали мурашки. Сумасброд заметил их, и его пальцы погнались за ними. Я выгнулась и вздохнула.

— О смертных вообще и о вашем очаровательном безумии в частности. Скольких из нас совратили смертные, Орри! Даже Троих… когда-то очень давно. И я привык думать, что всякий, кто влюбится в смертного, просто дурак…

— Ну а теперь, когда сам в это влип, понял ошибочность своих былых взглядов?

— О нет.

Он уселся верхом на мои ноги, просунул под меня руки, и его ладони обхватили мои груди. Я лениво вздохнула от наслаждения и лишь захихикала, когда он шутливо куснул меня сзади за шею.

— Я ни в чем не ошибся. Это в самом деле разновидность безумия. Вы заставляете нас, богов, мечтать о таком, о чем нам не следовало бы…

Моя улыбка померкла.

— О вечности, например.

— Да. — Его руки на мгновение замерли. — И не только.

— О чем же еще?

— О детях, к примеру.

Я приподнялась на локтях.

— Не шути так!

Он давным-давно пообещал, что с ним мне не придется предохраняться, как со смертным мужчиной.

— Тихо, тихо… — Он надавил ладонью мне на спину, укладывая обратно. — Только я не шучу. Я в самом деле мог бы сделать тебе ребенка, если бы захотел. Если бы ты этого захотела. И если бы я решился нарушить единственный запрет, который Трое наложили на нас…

— Ох, — вырвалось у меня. Я обмякла в подушках, нежась под его неторопливыми ласками. — Ты о демонах! О детях бессмертных и смертных. Это были чудовища…

— Не были они никакими чудовищами. Это случилось прежде Войны богов, даже прежде моего рождения, но, как я слышал, они были во всем подобны нам, младшим богам. Они не хуже нас могли плясать среди звезд и обладали такой же магией. Однако при всем своем могуществе они старились и умирали. И это делало их… странными. Но не чудовищными. — Он вздохнул. — Теперь умножать демонов запрещено, однако… Ах, Орри, у тебя могли бы быть такие красивые дети…

— Мм… — отозвалась я, начиная терять нить его рассуждений.

Сумасброд любил чесать языком, пока его руки выделывали чудесные вещи, превосходящие любые словесные изыски. К примеру, пока он выдавал последнюю фразу, его ладонь забралась между моих бедер. Это было неизъяснимо.

— Значит, Трое боялись, что вы… ох… ах… начнете влюбляться в смертных и плодить опасных маленьких демонов…

— Трое не были в этом смысле едины. В итоге один Итемпас велел нам держаться подальше от царства смертных. Он, однако, не терпит неповиновения, так что мы исполнили повеление. — Сумасброд поцеловал меня в плечо, потерся носом о висок. — До встречи с тобой я и понятия не имел, насколько жесток был этот приказ…

Я улыбнулась, ощутив тягу к проказам, и, завернув руку назад, ухватила нечто теплое и твердое, прижимавшееся к моей спине. Определенным образом погладила — и он, содрогнувшись, чаще задышал у меня над ухом.

— О да, — шепнула я, поддразнивая его. — Ужасно жесток.

— Орри, — произнес он сдавленным голосом.

Я вздохнула и чуточку приподняла бедра, и его плоть скользнула в мою так естественно, словно там ей и было самое место.

Я начала возноситься на небеса, но посреди наслаждений вдруг ощутила, что за нами кто-то наблюдал. Сперва я не придала этому значения. Иных родственников Сумасброда завораживала наша связь; если подглядывание за нами помогало кому-то решить, а не сойтись ли со смертным, так я была только рада. Я лишь позже сообразила, что это был какой-то неправильный взгляд, — позже, когда лежала в блаженном изнеможении, почти уплывая в сон. Смотревший на нас не испытывал ни любопытства, ни приятного возбуждения. Им владело более весомое чувство. Что-то вроде неодобрения. И вообще этот взгляд показался мне очень знакомым…

Ну конечно. Сумасброд кого-то послал за моим барахлом. И посланец, среди прочего, доставил в дом Солнышко. Моего угрюмого жильца, бессовестного домашнего любимца. Как я устала от его капризов и дурного расположения духа… вообще от всего!

Поэтому я перестала обращать на него внимание и сразу заснула.

* * *

Когда я проснулась, Сумасброда рядом не было. Я села, протирая заспанные глаза, и прислушалась, пытаясь сообразить, что к чему. Снизу доносилось безостановочное журчание воды и благоухание хираса. Наверху кто-то ходил, поскрипывая половицами. Чувство времени подсказывало мне, что час уже не ранний, но большинство домочадцев Сумасброда были богорожденными: сон им не требовался.

Где-то на нашем этаже смеялась женщина и разговаривали двое мужчин.

Я зевнула и опустила голову обратно на подушки, но голоса продолжали приглушенно звучать, невольно привлекая внимание.

— …Не говорил тебе…

— …Твое дело. Ты бы…

До меня начало медленно доходить. Солнышко. И Сумасброд. Они разговаривали. Что? Разговаривали?.. Ну и пускай их. Мне все равно.

— Ты не слушаешь, — говорил между тем Сумасброд. Он говорил негромко, но с большим нажимом. — Она дала тебе настоящий шанс, а ты предпочитаешь от него отмахнуться! Да как ты можешь так поступать после того, как столь многие из нас дрались за тебя, погибали… — Его голос дрогнул, он запнулся, потом продолжал: — До какой же степени ты привык ни с кем не считаться! Для тебя никого больше не существует, только ты сам! Ты хоть представляешь, во что ты Орри втравил?

Мои глаза широко распахнулись.

Солнышко ответил вполголоса, и я не разобрала слов. Сумасброд, в свою очередь, едва не закричал:

— Ты же губишь ее! Тебе мало, что ты свою семью погубил? Тебе и мою любовь надо убить?..

Я поднялась. Мой посох лежал там, куда неизменно клал его Сумасброд — с моей стороны груды подушек. Платье, небрежно сброшенное накануне, запуталось среди тюфячков. Я вытряхнула его и надела.

— …Вот что я тебе скажу…

Сумасброд более-менее овладел собой, хотя по-прежнему пребывал в ярости. Он вновь негромко заговорил. Солнышко молчал, не произнеся ни слова с момента гневной вспышки хозяина дома. Сумасброд говорил еще, но я больше ничего не могла разобрать.

Я остановилась у входа. Ну и плевать, сказала я себе. Моя жизнь рухнула, и виной тому Солнышко. А ему все равно. И какая разница, что там они с Сумасбродом наговорили друг другу? Зачем я по-прежнему пытаюсь понять его?..

— …Он мог бы снова тебя полюбить, — говорил Сумасброд. — Можешь притворяться, будто для тебя это ничего не значит, отец. Но я-то знаю…

Отец. Я заморгала. Отец?..

— …Несмотря ни на что, — продолжал Сумасброд. — Верь или не верь, дело твое.

Было в этих словах нечто окончательное. Странный односторонний спор завершился.

Я отступила к стене спальни, прочь от дверного проема. Как если бы это могло помочь мне, вздумай Сумасброд вернуться. Я услышала его шаги: он покинул комнату, где они разговаривали, и сердитым шагом удалился куда-то вниз.

Пока я стояла у стены, размышляя о только что услышанном, Солнышко тоже вышел из комнаты. Его путь лежал мимо моей двери, и я уже приготовилась к тому, что вот сейчас он заметит: меня нет в постели. Он может войти и увидеть меня…

Его шаги даже не замедлились. Он двигался наверх.

Некоторое время я соображала, за кем пойти, и наконец выбрала Сумасброда. Этот хотя бы не станет отмалчиваться.

Я обнаружила его возле бортика самого большого бассейна. Он сверкал так, что было видно всю комнату — магическое сияние словно бы отражалось от стен и воды. Я остановилась сзади, любуясь переливами света на аквамариновых гранях, рябью текучего огня при каждом движении, муаровыми отражениями на стенах. Он стоял, сложив руки и опустив голову, будто молился… А что, он и в самом деле мог молиться. Превыше богорожденных стояли старшие боги, а превыше богов был непознаваемый Вихрь… да и тот, не исключено, кому-то молился. Просто потому, что каждому бывает необходимо к кому-то обратиться за утешением и советом…

Поэтому я села поблизости и стала ждать, не прерывая его. Спустя некоторое время Сумасброд опустил руки и повернулся ко мне.

— Не надо мне было повышать голос, — тихо проговорил он сквозь тонкий звон хрусталя.

Я улыбнулась и обхватила руками согнутые колени:

— Мне тоже бывает трудно на него не разораться.

Он вздохнул:

— Видела бы ты его до войны, Орри. Он был сама слава! Мы все любили его… состязались за его любовь и млели от наслаждения, удостоившись его внимания. А он любил нас, как у него водится, спокойной и постоянной любовью. Как же он изменился…

Последний аквамариновый перелив, и он вновь вернул себе образ некрасивого, кряжистого мужика, который за несколько лет стал мне так близок. Он стоял на воде нагишом, с неприбранными волосами. А в глазах тлела горькая память, слишком древняя для смертного. Все-таки никогда ему не удастся выглядеть обыкновенным человеком, сколько бы он ни пытался.

— Итак, он твой отец, — выговорила я медленно.

Мне не хотелось вслух высказывать посетившее меня подозрение. И верить в то, что я заподозрила, мне тоже не хотелось. Младших богов на свете имелись многие дюжины, если не сотни, а прежде Войны богов их было еще больше. И не всем из них Трое доводились родителями.

Не всем. Но большинству.

Сумасброд прочел эти мысли на моем лице и улыбнулся. Мне никогда не удавалось хоть что-нибудь от него скрыть.

— Не много среди нас осталось таких, кто от него не отрекся, — сказал он.

Я облизала губы.

— Я думала, он из богорожденных. Ну, в смысле, просто младший бог, но никак не…

И я сделала неопределенный жест, указывая на небо.

— Он не просто младший бог, — сказал Сумасброд.

Вот такое подтверждение самым обыденным тоном.

— Я думала, Трое… окажутся… другими…

— А они другие и есть.

— Но Солнышко…

— Это особый случай. Его нынешнее состояние — временное. Возможно.

Ничто в моей жизни не могло меня к этому подготовить. Я не слишком-то разбиралась в делах богов — при всем том, что была кое с кем из них связана самым тесным образом. Я, как и все, понимала: жрецы внушают нам то, что, по их мнению, людям следует знать, и это вовсе не обязательно истина. Бывало и так, что они говорили правду, но весьма извращенную…

Сумасброд подошел и уселся возле меня. Он с подавленным видом смотрел на свои бассейны.

Мне хотелось полного понимания.

— Что же он натворил? — задала я вопрос, который хотела задать Сиэю.

— Нечто ужасное, — ответил Сумасброд. Его улыбка пропала, лицо стало замкнутое, почти сердитое. — Нечто такое, чего большинство из нас никогда не смогут простить. Некоторое время злодеяние сходило ему с рук, но теперь должок приходится отдавать. И длиться это будет еще долго…

Да уж, истины жрецов иногда оказывались очень извращенными.

— Все равно не понимаю… — прошептала я.

Сумасброд поднес руку к моему лицу и костяшкой пальца провел по щеке, убирая выбившуюся прядь волос.

— Ему очень повезло — он встретил тебя, — произнес мой возлюбленный. — Честно признаться, я даже немножко ревновал. Его былое естество еще в какой-то мере присутствует. Понятно, отчего тебя так тянет к нему…

— Все не так, — сказала я. — Я ему даже не нравлюсь.

— Я знаю. — Сумасброд уронил руку. — Я не уверен, способен ли он теперь к кому-нибудь по-настоящему привязаться. Он никогда не умел меняться, приспосабливаться к обстоятельствам. Он предпочел сломаться. И всех нас с собой утянул…

Сумасброд замолчал, источая бессловесную боль, и тогда-то я поняла, что, в отличие от Сиэя, он по-прежнему любил Солнышко. Или того, кем Солнышко некогда был.

Мой разум отчаянно отвергал имя, которое нашептывало сердце.

Я нашла руку Сумасброда и переплела с ним пальцы. Он посмотрел на них, потом на меня — и улыбнулся. В его глазах было столько печали, что я потянулась к нему и поцеловала. Он вздохнул и, когда наши губы разомкнулись, прижался лбом к моему лбу.

— Не хочу больше про него говорить, — произнес он.

— Ну и ладно, — ответила я. — Так о чем побеседуем?

Хотя, по-моему, я знала.

— Останься со мной, — прошептал он.

— Как будто это я отношения разрывала, — попробовала я пошутить, но потерпела позорную неудачу.

Он закрыл глаза:

— Раньше все было по-другому. Но теперь я понимаю, что в любом случае однажды потеряю тебя. Ты либо уедешь из города, либо состаришься и умрешь. Но если ты останешься, я буду обладать тобой дольше.

Он ощупью нашел мою вторую руку, с закрытыми глазами у него получалось не так хорошо, как у меня.

— Ты нужна мне, Орри…

Я облизнула губы:

— Я просто не хочу, чтобы из-за меня ты подвергался опасности, Сброд. А если я останусь…

Тогда каждый кусок, который я съем, каждый клочок ткани на одежду будет доставаться мне по его милости. Смогу я подобное перенести?.. Я пропутешествовала через весь материк, покинула мать и свой народ, я дралась и боролась за то, чтобы жить так, как мне хотелось. Если я останусь в Тени, где за мной будет охотиться орден и угроза убийства будет подстерегать за каждым углом, — я смогу хотя бы выходить из дома Сумасброда? Вот так-то: свобода — но в одиночестве; или заточение — но с любимым мужчиной. Веселенький выбор!

И он тоже все это понимал. Я почувствовала, как он задрожал, и это едва не поколебало меня.

— Пожалуйста, — прошептал он.

Я почти сдалась. Почти.

— Дай мне подумать, — сказала я. — Мне надо… Я не могу думать, Сброд!

Его глаза распахнулись. Он был совсем рядом, он касался меня, и я ощутила, как в нем угасает надежда. Когда он выпустил мою руку, я уже знала: он замыкает от меня свое сердце, чтобы мой отказ остаться не так ранил его.

— Хорошо, — сказал он. — Тебя никто не торопит. Думай сколько понадобится.

Насколько проще все было бы, если бы он рассердился…

Я открыла рот говорить, но он уже отвернулся. Собственно, а что я могла сказать ему? Каким образом унять боль, которую сама же и причинила? Только время все залечит…

Я со вздохом поднялась и ушла по лестнице вверх.

* * *

Дом у Сумасброда был большой и просторный. На втором этаже, где помещалась его личная комната, они с братьями и сестрами еще и работали. Кололи себя и сцеживали капельки крови в крохотные фиалы для продажи смертным. На этой-то продаже он и разбогател, равно как и на других деловых начинаниях: у богорожденных имелось много способностей, за использование которых смертные охотно и щедро платили. Но, будучи божеством, с ростом своего дела Сумасброд даже не подумал открыть где-нибудь представительство. Вместо этого он расширил свой дом и пригласил всех подручных переехать туда.

Большинство решило воспользоваться приглашением. На третьем этаже располагались комнаты младших богорожденных, любивших пользоваться кроватями. Еще там обитали несколько писцов, вырвавшихся из-под узды ордена, и горстка смертных, обладавших иными полезными талантами: счетоводы, стеклодувы, продавцы. С этого этажа лестница выводила на крышу; туда-то я и направилась.

У подножия лестницы на самый верх стояли двое богорожденных. Один был подручный и охранник Сумасброда — тот, с пестрой кожей. Вторая приняла холодно-красивый облик средних лет женщины из народа кен. Ее глаза были полны мудрости, но смотрели совершенно без интереса. Она словно бы не заметила моего появления. Пестрокожий, напротив, подмигнул мне и придвинулся к родственнице, давая пройти.

— Ночным воздухом идешь подышать? — спросил он.

Я кивнула:

— Оттуда, сверху, я лучше всего чувствую город.

— Попрощаться решила?

Его нечеловечески зоркие глаза читали мое лицо, как открытую книгу. Я еле выдавила слабую улыбку в ответ; я была не вполне уверена, что сумею с собой справиться, если заговорю. Лицо богорожденного смягчилось: ему было меня жаль.

— Плохо это, что ты уезжаешь! — сказал он.

Я все же смогла произнести:

— Я и так доставила ему немало хлопот…

— Он вроде не возражает.

— Я знаю. Но если так дальше пойдет, я собственную душу ему задолжаю, если не хуже.

— Он не ведет счета твоим долгам, Орри.

Я отметила про себя, что он первый раз употребил мое имя. Мне не следовало бы удивляться, — в конце концов, он был с Сумасбродом куда дольше, чем я. Может, они вообще явились в наш мир вместе — два бессмертных холостяка, ищущих приключений с земными красавицами и увеселений в легендарном городе смертных… Эта мысль вызвала у меня улыбку. Он заметил ее и улыбнулся в ответ:

— Ты понятия не имеешь, насколько он неравнодушен к тебе.

Но я видела глаза Сброда, когда он уговаривал меня остаться.

— Я знаю, — прошептала я, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы совладать с голосом. — Увидимся позже… э-э-э…

За все время нашего знакомства я не удосужилась спросить его имени. Мне стало так стыдно, что в щеки бросилась кровь.

Его это рассмешило.

— Пайтья, — представился он. — А моя напарница, носящая женский облик, зовется Китр. Только не говори ей, что я тебе рассказал.

Я кивнула, борясь с собой, чтобы не глазеть на его родственницу. Некоторые богорожденные были вроде Пайтьи, Сумасброда и Лил — не придавали значения почестям, которые могли бы оказывать им смертные. Другие, как я успела усвоить, считали нас ничтожными низшими существами. Как бы то ни было, старшая сестра Пайтьи была раздражена тем, что я прервала их отдых, и я сочла за благо избавить их от моего общества.

— Ты там будешь не одна, — сказал Пайтья, когда я уже уходила.

Смекнув, о ком он говорил, я едва не остановилась. Что ж, все кстати, решила я затем, прислушавшись к смятению и плачу в собственной душе. Меня воспитывали правоверной итемпанкой, другое дело, что после отъезда из дому я подрастеряла прежнюю набожность, да, по сути, мое сердце никогда и не лежало к благочестию. Тем не менее в часы нужды я продолжала молиться ему. Сейчас было именно такое время — и я продолжила свой путь наверх, победила тугой рычаг и вышла на крышу.

Когда за спиной стих металлический гул закрывшейся двери, я услышала в сторонке дыхание — низко, у самого пола. Он где-то сидел, вероятно возле одной из основательных подпорок объемистого бака, занимавшего большую часть крыши. Я не ощущала его взгляда, но он наверняка слышал мои шаги. Мы молчали.

Я ждала, что, стоя здесь и зная, кто он на самом деле, буду чувствовать себя как-то по-особенному. Наверное, мне следовало исполниться благоговения, разволноваться, впасть в трепет… Хоть ты тресни, мой ум никак не мог примирить два образа: Отца Небесного, которого славил орден, и человека, которого я вытащила из помойки. Итемпаса — и Солнышко. Две ипостаси упрямо существовали в моем сердце каждая сама по себе, не желая сливаться в единое целое.

Я могла бы задать ему тысячи разных вопросов, но на ум явился только один.

— Ты столько времени прожил у меня, но ни разу не говорил со мной, — сказала я. — Почему?

Сперва я решила, что он не намерен отвечать. Но потом услышала, как едва заметно скрипнул битый камень, которым была засыпана крыша, и ощутила плотную материальность устремленного на меня взгляда.

— Ты была не важна мне, — проговорил он. — Очередная смертная, вот и все.

Выслушав это, я с горечью поняла, что начала уже привыкать к нему. Эти слова ранили меня куда меньше, чем можно было бы ожидать.

Покачав головой, я направилась к другой опоре бака, ощупала все кругом на предмет мусора или луж и уселась. Абсолютной тишины на крыше не было; в полночном воздухе со всех сторон слышались звуки городской жизни. Тем не менее я чувствовала удивительное успокоение. Наверное, потому, что присутствие Солнышка и моя обида на него гнали прочь мысли о Сумасброде, о мертвых Блюстителях Порядка и о погублении всей той жизни, что я выстроила для себя в Тени. Так что мой несносный бог в своей противной манере все-таки утешил меня.

— Во имя всех Преисподних, что ты тут вообще делаешь? — спросила я затем. Ну не находила я духовных сил для почтительного благоговения. — Самому себе молишься?

— Сегодня новолуние, — сказал он.

— И что?

Он не ответил, да мне было, собственно, все равно. Я отвернулась туда, где, едва различимые, мерцали волшебные переливы листвы Древа. Мне нравилось представлять, что это и были звезды, известные мне только с чужих слов. Время от времени сквозь рябь и завихрения на поверхности лиственного моря я замечала другие, более яркие огоньки. Наверное, это распускались ранние цветки: Древу вот-вот настанет пора цвести. Некоторые горожане зарабатывали себе на год вперед, предпринимая опасное восхождение на нижние ветви Древа для сбора серебристых цветков в ладонь шириной. Богатые люди охотно их покупали.

— Он видит и слышит все, творящееся в темноте, — неожиданно проговорил Солнышко. — В безлунные ночи он непременно слышит меня, даже если предпочитает не отвечать.

— Кто?

— Нахадот.

Я мигом забыла и свою обиду на Солнышко, и скорбь из-за расставания с Сумасбродом, и вину по поводу гибели Блюстителей. На некоторое время во всем мире осталось существовать только это имя.

Нахадот…

* * *

Мы никогда не забывали этого имени.

Сегодня в нашем мире существуют два великих континента, но когда-то их было три. Дальний Север, Сенм и Земля Маро. Этот последний уступал двум другим по величине, но превосходил их великолепием. Там росли деревья, устремлявшиеся к небесам на целую тысячу футов, водились цветы и птицы, нигде более не встречавшиеся, и низвергались такие водопады, что, согласно молве, брызги их улетали на другую сторону мира.

Мой народ, называвшийся тогда не «мароне», а просто «маро», делился на сотню кланов, и все они были могущественны и богаты. Со времени Войны богов те из них, которые чтили Блистательного Итемпаса превыше прочих богов, заметно возвысились. В их числе были амнийцы, вымерший ныне народ гинджи — и мы. Во главе амнийцев стояла семья Арамери. Они, вообще-то, обитали на Сенме, но мы пригласили их к себе, и они выстроили у нас свою крепость. Таким образом мы думали перехитрить гинджи, но за ловкий политический ход пришлось очень дорого заплатить.

Случилось восстание. В Земле Маро было собрано войско, полное решимости выкинуть Арамери с материка… Знаю, это выглядит глупо, но в те времена подобные вещи иной раз и вправду происходили. Дело шло к очередной резне, к еще одной черной дате в истории… Вот только Арамери пустили в ход оружие, с которым сами не смогли потом совладать.

Этим оружием был Ночной хозяин, брат и вечный недруг Блистательного Итемпаса. Низложенный, скованный, он все равно оставался невообразимо могущественным. Спущенный хозяевами на врага, он пробил дыру в земной оболочке. Начались страшные землетрясения, океан всколыхнуло чудовищными волнами… И Земля Маро раскололась на части. Весь континент ушел под воду… и унес с собой почти всех моих соплеменников.

Немногочисленные выжившие маро осели на крохотном полуострове материка Сенм: Арамери выделили его нам, соболезнуя горю народа, потерявшего родину. С той поры мы стали зваться «мароне», что на общем наречии, которым мы пользовались когда-то, значит «скорбящие по маро». Тогда-то мы и начали называть своих дочерей именами печали, а сыновьям давать имена гнева и ярости. Мы спорили о том, был ли смысл в попытках восстановить наше племя. И благодарили Итемпаса за то, что оградил хотя бы горстку спасшихся. И ненавидели Арамери за то, что эта молитва стала необходима.

А еще — пусть его забыл весь остальной мир, не считая некоторых еретических вероучений и страшных сказок для детей, — мы никогда не забывали имени разрушителя Земли Маро.

Нахадот…

* * *

— Я пытался изложить ему, насколько раскаиваюсь, — сказал Солнышко.

Это ввергло меня в новое потрясение, не дав толком оправиться от предыдущего.

— Что?..

Солнышко поднялся. Я слышала, как он сделал несколько шагов: наверное, подошел к невысокой стенке, обрамлявшей плоскую крышу. Когда он заговорил, его голос смешивался с ветром и звуками полночного города, но я слышала его вполне ясно. Он очень четко выговаривал каждое слово, без акцента, с идеально правильной интонацией. Так говорят вельможи, обучавшиеся произносить речи.

— Ты хотела знать, что такого я натворил, чтобы меня наказали заточением в смертное тело, — сказал он. — Ты спрашивала об этом Сиэя.

Я кое-как собрала воедино свои мысли, в которых крутилось безостановочное: Нахадот, Нахадот, Нахадот…

— Ну… да.

— Моя сестра, — проговорил он. — Я ее убил.

Я нахмурилась. Тоже мне новость. Энефа, богиня земли, создательница жизни, сговорилась с Нахадотом Ночным хозяином против своего брата, Блистательного Итемпаса. И тот убил ее за измену, а Нахадота сковал и отдал Арамери в рабство. Кто же не знал этой истории?

Если только…

Я облизала губы.

— Она… она тебя чем-то прогневала?

Ветер ненадолго сменил направление. Голос Солнышка как бы порхал ко мне и обратно, негромкий, певучий.

— Она отняла его у меня.

— Она… — Я запнулась, не договорив.

Я не понимала, о чем он, и не желала понимать. Прежде их ссоры с Энефой у них с Итемпасом определенно была любовная связь — иначе откуда бы взялись сонмы младших богов. Но Нахадот был чудовищем во мраке, врагом всего доброго и светлого в этом мире. И я не хотела думать о нем как о брате Блистательного Итемпаса, а уж представить себе, что он…

Но я слишком долго общалась с богорожденными. Я знала, что, подобно смертным, они испытывают похоть и гнев, обижаются, превратно толкуют сказанное, нянчатся с ничтожными обидами… и убивают друг дружку из-за любви ничуть не хуже людей.

Я поднялась на ноги, меня пробрал озноб.

— То есть ты говоришь, что это ты начал Войну богов? — выговорила я. — Ты говоришь мне, что Ночной хозяин был твоим возлюбленным… и что ты по-прежнему любишь его? И еще — что теперь он свободен… и что именно он сделал это с тобой?

— Да, — ответил Солнышко.

А потом я, к своему величайшему изумлению, услышала легкий смешок. Полный горечи до такой степени, что в какой-то миг он даже не совладал с голосом.

— Именно это я и сказал.

Я так стиснула посох, что заболели ладони. Я опустилась на корточки, утвердив посох перед собой для равновесия, и прижалась лбом к гладкому старому дереву.

— Не верю, — прошептала я.

Я была просто не в состоянии поверить в услышанное. Ну не могла же я настолько ошибаться насчет нашего мира и его богов… насчет вообще всего! Не могло же все человечество так ошибаться!..

Или все-таки могло?

Я услышала, как скрипнули камешки, — это Солнышко повернулся ко мне.

— Ты любишь Сумасброда? — спросил он.

Вопрос оказался мало того что неожиданным, он был настолько бессмысленным в свете нашей предыдущей беседы, что мне потребовалось время собраться с мыслями и облечь их в слова.

Дата добавления: 2015-09-03