Дни черного Солнца 6 страница

— Какое предупреждение? — спросила я.

Несмотря ни на что, завтрак умопомрачительно благоухал. Я отщипнула кусочек и обнаружила, что она положила в яичницу рыбу, добавив перец и пряности, о присутствии которых в буфете я давно успела забыть. До чего вкусно!

— Тебя кое-кто ищет, — сказала Лил.

Я не сразу сообразила, что она имеет в виду меня, а не Солнышко. Потом пришло понимание, и я сразу насторожилась.

— Все видели, как превит Римарн вчера со мной разговаривал. Теперь, когда он… э-э-э… когда его не стало, полагаю, ко мне могут явиться его собратья-жрецы…

— Да нет, он вовсе не умер, — удивленно ответила Лил. — Те трое, которых я употребила вчера вечером, были простыми Блюстителями Порядка. Молодые, здоровые ребята, сверху корочка, внутри сочная плоть…

Она так сладострастно вздохнула, что я едва вилку не выронила: у меня начисто пропал аппетит.

— И никакой магии, способной отбить вкус, только та, что их и прикончила. Полагаю, они пришли туда с целью избить…

Я мысленно застонала. В смерти жрецов я усматривала одно несомненное благо: Римарн был единственным, кто распознал мою магию — и заподозрил меня в убийстве несчастной Роул. Теперь, потеряв своих людей, он уж точно примчится по мою душу!

Мне тотчас вспомнились слова Сумасброда: «Уезжай из города». Ну хорошо, уеду, а на что жить?.. И потом, я не хотела никуда уезжать. Тень успела прочно стать моим домом.

— Да я вовсе не его имела в виду, — прервал мои размышления голос Лил.

Я удивленно подняла голову. В отраженном сиянии ее тела была видна тарелка — пустая и абсолютно чистая, словно отполированная. Теперь она облизывала вилку — длинными, плавными движениями языка. Эти движения некоторым образом казались непристойными.

— Что-что?..

Она посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд у нее, если можно так выразиться, был пестрый. Темные точечки в ее глазах двигались, вертясь вокруг зрачков в беспокойном медленном танце. Я невольно задалась вопросом: а не двигаются ли пятнышки в ее волосах?

— Сколько голода, — промурлыкала-проскрежетала она. — Он окутывает тебя, словно плащ о многих слоях. Гнев превита… вожделение Сумасброда…

Я почувствовала, что краснею.

— И еще кое-кто, самый голодный. Он могуч и опасен… — Лил содрогнулась, а за нею и я. — С таким голодом он мог бы преобразить этот мир, в особенности если получит желаемое. А желает он — тебя…

Я смотрела на нее, встревоженная и окончательно запутавшаяся.

— Он — это кто? И на что я ему сдалась?

— Я не знаю. — Лил облизнула губы и задумчиво уставилась на меня. — Если я останусь подле тебя, то, возможно, сумею встретиться с ним.

Я нахмурилась, но ничего не сказала. Мне было не до того. С какой бы радости кому-то могущественному домогаться меня? Я же никто, и звать меня никак. Даже Римарн разочаруется, если разберется, что за магию он почуял во мне. Я всего-то и умела, что видеть!

И… Вот тут я помрачнела. Еще у меня были мои картины. Я их никому не показывала. Об их существовании знали только Солнышко с Сумасбродом. Вот в картинах моих определенно было нечто волшебное. Что именно — понятия не имею. Просто отец давным-давно мне внушил, что такие вещи нужно прятать получше. Я так и поступала.

Неужели могущественный некто ими и хотел завладеть?..

Нет-нет, надо воздержаться от поспешных выводов. С чего я взяла, что этот некто вообще существует? Положилась на слово богини, которая, не поморщившись, закусывала человеческими телами? Она небось и соврет точно так же — не поморщившись.

Солнышко по-прежнему сидел за столом, только я не слышала, чтобы он ел. Я кашлянула, надеясь добиться правды хотя бы от него, и спросила напрямик:

— Ты знаешь, о ком она говорит?

— Нет.

Вот так, чем дальше, тем веселее. Я спросила о другом:

— Твои раны…

— Он в порядке, — косясь на мою недоеденную яичницу, сказала Лил. — Я его убила, и он воскрес совершенно здоровым.

Я недоуменно сморгнула:

— Ты исцелила его… убив?

Она пожала плечами:

— Оставь я его как есть, он бы не одну неделю пластом провалялся. Он ведь не то что мы: он смертный.

— Только не на рассвете…

— И на рассвете тоже. — Лил легко спрыгнула с кухонного столика, оттолкнув пустую тарелку. — Ему оставили лишь крохотную часть его прежней сущности: достаточно для красивого свечения время от времени, но не более того. Еще вот хватило, чтобы тебя защитить…

Она придвинулась ближе, не спуская глаз с моего завтрака.

Я была так поглощена раздумьями над услышанным, что не сразу заметила, как изменилось выражение ее лица… Боги мои, этот ужас невозможно передать никакими словами! Сквозь миловидную женскую мордашку как бы просвечивала жуткая харя разинувшей пасть хищницы. Просвечивала — сказано плохо, я не могла ее видеть, но ощущала присутствие, и от нее веяло голодом, жутким, неутолимым. Я осознала все это, только когда она бросилась. Да не на мою тарелку, а на меня.

Я даже вскрикнуть не успела. Ее костлявые пальцы с отточенными когтями рванулись к моему горлу — и небось выдрали бы его прежде, чем я распознала бы опасность. Но ее рука почему-то остановилась и замерла, подрагивая, в дюйме от моей кожи. Я дико уставилась на нее… потом — на темную кляксу вокруг ее запястья. Все было прямо как накануне, у моего лотка. И, опять-таки как тогда, Солнышко сделался для меня видимым. Сияние зарождалось в недрах его тела, лицо было сурово, а в глазах, устремленных на Лил, читалось раздражение.

Лил мило улыбнулась ему, потом мне. И спросила:

— Ну что? Видишь?

Я с горем пополам отвлеклась от почти овладевшей мною истерики и глубоко вздохнула, силясь успокоиться. Да, я видела. Но смысл происходящего от меня ускользал.

— Твоя сила… — сказала я Солнышку. — Она возвращается, когда ты… меня защищаешь?

Он был еще видим, и от меня не укрылся презрительный взгляд, которым он меня наградил. Это было так неожиданно, что я едва не отшатнулась. Чем я провинилась, чтобы заслужить такой взгляд?.. Потом вспомнилось сказанное Сумасбродом: он ни во что не ставит смертных…

Лил без труда истолковала выражение моего лица.

— Любого смертного, — сказала она, поглядывая на Солнышко. — Ты будешь жить как смертный и среди смертных…

Я удивленно сморгнула и заметила, как оцепенел Солнышко. Это были не ее слова; обычно Лил разговаривала совершенно иначе.

— Безродным и безымянным, получая достояние и почет лишь по заслугам. Ты можешь взывать к своей силе только при величайшей нужде и только ради защиты смертных, которых ты так презираешь…

Солнышко выпустил ее руку и отвернулся, усаживаясь на место. Выражение лица у него было самое безысходное. Впрочем, в этом я не слишком уверена, потому что его сияние уже угасало. Ну конечно: угрозу он предотвратил, а стало быть, и в могуществе более не нуждался.

Я перевела дух и повернулась к Лил:

— Я очень ценю то, что ты мне сообщила. Но если не трудно, в будущем, пожалуйста, просто объясняй, хорошо? А то от таких убедительных показов…

Она рассмеялась, отчего у меня все волоски на коже поднялись дыбом. По-моему, у нее были не все дома.

— Я рада, что ты способна видеть меня, смертная девочка. Так куда интересней… — Она покосилась на стол. — Ты доедать собираешься?

Что она имела в виду, яичницу? Или мою руку, что лежала рядом с тарелкой? Я очень осторожно переложила руку на колено.

— Пожалуйста, угощайся.

Лил вновь рассмеялась, на сей раз с восторгом, и склонилась над тарелкой. Произошло движение, слишком стремительное, чтобы я могла за ним уследить. Мне только померещились какие-то вертящиеся иголки, да мимо носа дохнуло зловонием. Когда мгновением позже она подняла голову, тарелка блистала чистотой. Лил взяла мою салфетку и промокнула уголки рта.

Я трудно сглотнула и с усилием поднялась на ноги, чтобы осторожно обойти ее. Солнышко был едва различимым силуэтом по ту сторону стола. Он сосредоточенно ел. Лил бросала несытые взгляды и на его еду. Я, вообще-то, не отказалась бы ему кое-что сказать, но… не перед Лил же! Прошлой ночью ему вполне хватило унижений…

Тем не менее нам с ним нужно было многое прояснить, и желательно поскорее.

Я не торопясь мыла посуду. Солнышко не торопясь ел. Лил сидела на моем стуле, поглядывая то на меня, то на него и время от времени чему-то смеясь…

* * *

Когда наконец я выбралась из дому, солнце стояло уже высоко. Я промешкала и пустилась в путь позже, чем собиралась. А ведь сегодня идти мне было дальше обычного, притом навьючившись лотком и товарами. Я надеялась, что Солнышко снова отправится со мной и поможет все тащить, но, позавтракав, он так и остался сидеть за столом. Он о чем-то размышлял и был мрачен до невозможности. Не ценила я, похоже, его прежнего безразличия!

К моему превеликому облегчению, Лил покинула дом одновременно со мной. Мне и одного жильца-богорожденного со странностями было более чем достаточно. Лил трогательно попрощалась, а уж за завтрак благодарила так прочувствованно и цветисто, что я и в самом деле ощутила к ней некоторую теплоту. Сумасброд постоянно намекал мне, что у некоторых богов лучше других получалось ладить со смертными. Иные отличались слишком чужеродным строем мысли или внешностью, совсем уж неприемлемой для человеческого восприятия; у них ничего не выходило со смертными, как они ни старались. Мне пришло в голову, что Лил, вероятно, была как раз из таких.

Я тащила свои столики и самые продаваемые товары на южное Гульбище Привратного парка. Наш Ремесленный ряд располагался в том же парке, только на северо-западе, там, откуда открывались наилучшие виды и на Древо, и на город под ним, а значит, кишели самые толпы. Южное Гульбище отличалось приятными, но не сногсшибательными точками обзора; развлечений здесь было поменьше, торговля шла так себе. Я пришла сюда за неимением особого выбора. Северный вход в парк давным-давно перекрыл корень Древа, а от восточного входа открывался отличный вид на грузовые врата Неба. Того, которое дворец.

Когда я вошла на южное Гульбище, слух тотчас сообщил мне о присутствии других торговцев — те окликали прохожих, зазывая их к лоткам. Я восприняла это как скверный знак. Похоже, возможных покупателей было не много, раз уж продавцы вынуждены были из-за них состязаться. Совсем иная обстановка, чем та, к которой я привыкла в нашем Ряду. Там мы по-дружески присматривали за лотками друг друга, а здесь, похоже, каждый был сам за себя. Я различала поблизости голоса трех, нет, четырех конкуренток. Одна предлагала узорные шали, другая — пирожки «из-под Древа» (не знаю, что у нее были за пирожки, но пахли они замечательно), и еще две торговали, кажется, книгами и мелкими памятками. Эти две тетки зло посматривали на меня, пока я разворачивала лоток, и я заранее приготовилась ко всяким гадостям с их стороны. Однако потом они как следует присмотрелись ко мне… и я поняла, что могу не опасаться подвохов. Вот один из тех — редких, надо сказать, — случаев, когда слепота бывает полезной.

В общем, я разложила товары и принялась ждать. Я ждала и ждала… Я совсем не знала округу и не могла отлучиться от лотка, чтобы все здесь изучить. Невдалеке густо шли пешеходы; оттуда слышались замечания паломников, рассуждавших о том, как сумрачен сделался город и как по-прежнему прекрасен дворец по имени Небо, опутанный ветвями Древа. Я начала думать, что, вероятно, устроилась торговать не на самом выгодном месте. Что поделать, лучшие места давно заняты другими торговцами — придется довольствоваться тем, что осталось.

Ближе к вечеру, однако, я поняла: дела плохи. Лишь несколько паломников подошло взглянуть на мои товары; в основном это был трудящийся люд, амнийцы из небогатых городов и весей вокруг Тени. Я увидела в этом, по крайней мере, частичную причину сегодняшней неудачи. Моими самыми выгодными покупателями обычно бывали уроженцы Дальнего Севера и островов. В тех краях истины Блистательного Итемпаса никогда не находили особого отклика, поэтому выходцы оттуда охотно покупали мои миниатюрные версии Древа и статуэтки богов. Однако на материке Сенм обитали в основном амнийцы, по большей части являвшиеся итемпанами. Их труднее было впечатлить как Древом, так и другими языческими, по их мнению, чудесами Тени.

Что ж, я никогда не возражала против чужих вер, но мне самым примитивным образом хотелось есть. Желудок начал бурчать, как бы вслух попрекая меня за утренний недосмотр, за то, что позволила Лил испортить себе аппетит и осталась без завтрака.

И вот тут меня посетила замечательная идея. Я порылась в сумках и с облегчением обнаружила в одной из них мелки. Обойдя лоток, я присела на корточки, обдумывая, что бы нарисовать.

Позыв к творчеству был настолько неудержимым, что я даже покачалась на носках, дивясь его силе. Обычно я чувствовала что-то похожее по утрам, когда уходила в подвал и бралась за краски. Сейчас я сначала хотела набросать какую-нибудь смешную чепуху — лишь бы взгляд привлекла к моим горшочкам и побрякушкам. Но стоило взять в руки мел, как перед мысленным взором возник такой образ, что я облизала пересохшие губы и невольно задумалась: а безопасно ли такое рисовать?

И решила: небезопасно. На сей счет никаких сомнений быть не могло. Во имя всех богов, я же слепая! Мне по самой природе вещей не положено зримо представлять себе что-либо, какое там рисовать, да еще и похоже! Большинство горожан, полагаю, не обратили бы внимания на подобное противоречие… однако Блюстители Порядка и те, в чьи обязанности входило вынюхивать запрещенную магию, могли счесть это подозрительным. Я, собственно, дожила до своих лет в основном благодаря осторожности.

И тем не менее… Я повертела мелок в руках, потерла пальцами его гладкие крошащиеся бока. Цвета для меня, вообще-то, мало что значили, будучи просто свойствами сущего, но я привыкла как-то называть свои мелки и краски. Цвет — это ведь не просто то, что мы видим. Вот этот мелок, к примеру, обладал горьковатым запахом. Это не была горечь съедобной пряности, скорее, так пахнет воздух высокой горной вершины, слишком разреженный для дыхания. Такой цвет я считала белым, и для образа, сложившегося у меня в голове, он подходил идеально.

— Я рисую картину, — прошептала я и принялась за дело.

Для начала я очертила чашу неба… Нет, не того Неба, которое дворец Арамери. И не того, которое превыше дворца и даже Древа; я его, кстати, никогда и не видела. Под моей рукой возникала тончайшая, почти пустая твердь, витавшая где-то во вздымающихся облаках. Я нанесла густое основание, щедро потратив обе имевшиеся у меня палочки белого мела. Остался лишь маленький кусочек; что ж, повезло. Потом я стала втирать в белый слой толику синего, совсем немного. Яркий синий плохо подходил для того неба, которое сияло у меня в голове, он казался мне почти жирным. Я обеими руками выровняла голубизну, потом добавила еще один цвет — я считала его солнечно-желтым. Да-да, все правильно! Я налегала на мелок, привнося в рисунок тепло, пока оно не сгустилось посередине в источник сияния. Теперь там горели сразу два солнца: одно — громадное, другое — поменьше. Солнца двигались, вращаясь в нескончаемом взаимном танце. Быть может, мне удастся…

— Эй! — окликнули меня.

— Погодите чуть-чуть, — пробормотала я.

Настала очередь облакам появиться в моем небе. Это будут мощные тяжелые тучи, готовые пролиться дождем. Я поискала мелок, который пахнул бы серебром, и нашла подходящий. Вот бы мне побольше темно-синих и черных!

Теперь — птицы. Конечно же, в таком пустом прозрачном небе должны лететь птицы. Только перьев у них не будет…

— Эй!

Что-то прикоснулось ко мне. Я вздрогнула, выронила мелок и заморгала, выныривая в реальность.

— Что… что такое?

Моя спина тоже словно очнулась, отзываясь каждым синяком, каждой мышцей, надсаженной накануне. Сколько я просидела на корточках над рисунком? Я охнула и потянулась рукой к пояснице.

— Спасибо, — сказал голос.

Говорил мужчина, причем не особенно молодой. Голос не принадлежал никому из знакомых — уж всяко не Вурой, хотя тембр похожий. Потом я вспомнила, где слышала его. Это был один из моих нынешних конкурентов, громче прочих зазывавший к своему лотку покупателей.

— Хорошую ты уловку придумала, — продолжал он. — Целую толпу собрала. Вот только южное Гульбище закрывают с закатом, так что, может, отоваришь кого, пока время есть?

Толпу?..

Ко мне будто вернулся слух: кругом звучали голоса. Десятки голосов. Народ действительно толпился возле моего рисунка. Кто-то бормотал, кто-то восклицал, все что-то обсуждали. Я попыталась встать во весь рост и зашипела от боли в коленях.

Стоило мне выпрямиться, и люди разразились аплодисментами.

— Какого… — начала было я… и тотчас поняла.

Рукоплескания предназначались мне.

Я не успела как следует поразмыслить над этим. Зрители принялись проталкиваться вперед, я слышала, как они работали локтями, отпихивая друг дружку и в то же время стараясь не наступить на рисунок. Все спрашивали о моих товарах, что сколько стоит, интересовались, профессионально ли я рисую и как вообще я умудрилась нарисовать такие прекрасные вещи, обходясь без помощи зрения. Вопросы сыпались градом. Собрав остатки здравого смысла, я отступила за лоток и принялась отделываться от неудобных вопросов пустыми любезностями («Нет, я в самом деле слепая! Но я очень рада, что вам вроде понравилось!»), в то время как покупатели опустошали мой лоток. Большинство даже не торговалось. Такого удачного дня у меня никогда еще не бывало. И самое занятное, что полное «безрыбье» сменилось бешеным спросом в течение нескольких минут.

Когда у меня не осталось ни одной безделушки, покупатели переместились к соседним лоткам — возле которых, как я с запозданием поняла, они и околачивались, пока я рисовала. Ничего странного, что сосед-торговец подошел поблагодарить меня.

Пока я все это обдумывала, издалека донесся перезвон колоколов Белого зала, отмечавший закат. Парк скоро закроют.

— Так я и знал, что без тебя тут не обошлось, — сказал кто-то поблизости.

Я дернулась, с улыбкой оборачиваясь к очередному, как я думала, покупателю. Однако говоривший не торопился к лотку. Оценив расстояние до голоса и направление его, я поняла, что человек стоял по ту сторону рисунка.

— Простите?.. — переспросила я.

— Ты была на том, другом Гульбище, — сказал человек, и меня окатило тревогой, хотя голос вроде звучал вовсе не угрожающе. — На другой день после того, как ты нашла тело той богорожденной. Я еще увидел тебя и сразу подумал: что-то есть в ней такое… занятное.

Тревога несколько улеглась, и я стала укладывать вещи. Отчего не предположить, что с его стороны имело место всего лишь неуклюжее заигрывание?

— Ты тоже был там, в толпе? — спросила я. — Среди еретиков?

— Еретиков? — хмыкнул мужчина. — Ну-у-у, быть может, с точки зрения ордена… Хотя я тоже поклоняюсь Блистательному Итемпасу, как и они.

Ага, так он из Новых Зорь; их было принято считать то ли разновидностью итемпанов, то ли новой сектой — вероучений нынче развелось столько, что не упомнишь.

— Что ж, я и сама придерживаюсь традиционного итемпанства, — проговорила я, думая тем самым отсечь вероятные попытки немедленно обратить меня в его веру. — Но если ты чтил Роул, позволь пособолезновать твоей потере…

Я прямо-таки услышала, как взлетели у него брови.

— Если ты завзятая итемпанка, тебе впору было бы слать проклятия приверженцам других истин и праздновать гибель их богов. А ты, я смотрю, сама в какой-то мере язычница!

Я пожала плечами, укладывая в сумку последнюю пустую коробочку, и улыбнулась ему:

— Пусть так… Только Блюстителям Порядка не говори, хорошо?

Мужчина рассмеялся, потом, к моему немалому облегчению, отвернулся прочь.

— Могила, — сказал он. — Ну, пока!

И он ушел, что-то вполголоса напевая, и я окончательно поняла, что не ошиблась: он мурлыкал лишенную слов песню Новых Зорь.

Прежде чем пускаться в долгий обратный путь, я позволила себе короткий отдых. У меня были полные карманы денег — выручка просто не поместилась в кошелек. Сумасброд наверняка похвалит меня. А еще я проведу несколько дней дома, готовя новые памятки и безделушки взамен проданных. А когда все будет сделано, смогу немного побездельничать. Раньше мне никогда не удавалось устроить маленький отпуск. Теперь я могла себе это позволить!

С дальнего конца Гульбища донесся топот сапог. От усталости и неожиданного достатка я совсем утратила бдительность и поэтому сперва не обратила на шум особого внимания; и потом, вокруг еще толклось порядочно народу, хотя другие продавцы тоже сворачивались. Будь я повнимательней, я бы немедленно узнала приближавшиеся сапоги. А так я спохватилась только тогда, когда заговорил их обладатель.

— Отлично, Орри Шот, — произнес голос, который я весь день боялась услышать.

Римарн Ди! Благие боги, только не это!..

— Умница, отличный рисунок, прямо как сигнальный фонарь для нас, — сказал он, останавливаясь как раз по ту сторону моего неба и солнц.

За его сапогами следовало еще три пары других. Таких же тяжко и неотвратимо ступающих. Жутко знакомых. Я поднялась на ноги, меня затрясло.

— Я-то думал, ты уже на полдороге к Нимаро, — продолжал жрец. — Представь мое удивление, когда я вновь почуял знакомый запашок магии, да еще и совсем рядом!

— Знать ничего не знаю, — заикаясь, выдавила я и так вцепилась в свой посох, словно от этого зависела моя жизнь. — Я понятия не имею, кто убил леди Роул! И я не из богов, я простой человек!

— Да меня это давным-давно уже не заботит, — ответил он.

По холодной ярости в его голосе я поняла: он обнаружил то малое, что осталось от его людей после пиршества Лил. Это значило, что я пропала, окончательно и бесповоротно.

— Мне нужен твой дружок, — сказал превит. — Тот беловолосый маронейский мерзавец. Где он?

В первое мгновение я даже не поняла, о ком шла речь. Солнышко? Разве у него белые волосы?..

— Он никому ничего не сделал, — вырвалось у меня. Боги, я солгала, а Римарн был писцом; его не проведешь. — В смысле, там еще была та богорожденная, ее зовут Лил. Она…

— Хватит! — рявкнул он и отвернулся. — Взять ее!

Сапоги затопали все разом, приближаясь ко мне. Я попятилась, спотыкаясь, но отступать было некуда. Что они со мной сделают? Забьют насмерть прямо здесь, мстя за собратьев по службе? Отволокут в Белый зал и там устроят допрос? Я задыхалась от ужаса, сердце порывалось выпрыгнуть из груди. Что делать, боги, что делать?..

Дальнейшее произошло очень быстро и одновременно…

* * *

«Почему? — давным-давно спрашивала я отца. — Почему я не должна никому показывать свои рисунки? Это же просто краска». Ну да, они не всем нравятся, иные находят их беспокоящими, даже возмутительными… но ведь они никому не причиняют вреда?

«Они — волшебные, — отвечал мне отец. — В них магия». Много-много раз повторял он эти слова, только я не слушала. Вернее, не принимала. «А такой магии, чтобы не причиняла вреда, попросту не бывает…»

Блюстители Порядка наступили на мой рисунок.

— Нет, — прошептала я, ощущая их приближение. — Пожалуйста…

— Бедная девочка, — послышался откуда-то голос женщины, той, что желала знать, профессионально ли я рисую.

Она стояла поодаль, в толпе. Все эти люди только что объяснялись мне в любви. Теперь они стояли в сторонке и ничего не делали. Не мешали Блюстителям вымещать на мне зло.

— Брось палку, женщина, — раздраженно сказал один из этих последних.

Я только крепче стиснула пальцы. Воздух не пролезал в горло. Ну почему они это делают? Они же прекрасно знают, что я не убивала Роул и что я не божество. Да, у меня было чуть-чуть магии, но они сами померли бы со смеху, узнав, какие «невероятные силы» я пытаюсь скрывать. Для кого может представлять угрозу слепая художница?..

— Пожалуйста… пожалуйста, — твердила я как заведенная.

Я чуть не плакала, словно та птица, что произносила мое имя: пожалуйста — всхлип — пожалуйста…

Сильная рука перехватила мой посох, и мне вдруг обожгло глаза. Где-то позади глазных яблок, глубоко внутри головы, клокотал жаркий комок. Клокотал и рвался наружу. Я судорожно зажмурилась, и ужас помножился еще и на боль.

— Прочь от меня! — завизжала я что было силы.

Я пыталась драться, бестолково размахивая руками и посохом. Ладонь уперлась в чью-то грудь…

Рука Солнышка на моей груди — рука, готовая поразить невольную свидетельницу его срама…

…и толкнула.

* * *

Мне трудно описать то, что произошло, — даже теперь. Уж прости меня.

Где-то далеко-далеко находится одно из небес. Оно очень горячее и пустое. Оно нависает над головой, как и полагается небу, и в нем пылают два солнца. Небо, которое я нарисовала, понимаете?

Теперь я знаю, что оно существует в реальности. Где-то там, далеко.

Когда я заорала в голос, силясь отпихнуть Блюстителя, жар, полнивший мои глазницы, переплавился в свет. Перед моим мысленным взором предстало видение чьих-то ног, проваливающихся в это раскаленное небо… вверх тормашками, снизу вверх. Ноги, потом бедра, бьющиеся, брыкающиеся.

Они падали. Они упали. И при них больше ничего не было.

* * *

Что-то изменилось кругом…

Осознав эту перемену, я заморгала. Всюду вопили и визжали на множество голосов. Слышался топот бегущих ног. Что-то своротило один из моих столиков. Я отступила на шаг. Разило кровью и еще чем-то совсем уж отвратным: человеческими отходами, желчью… а главное — немыслимым страхом.

Я вдруг сообразила, что больше не могу видеть свой рисунок. То есть он еще был на месте — я по-прежнему различала его края. Однако его сияние странным образом меркло, словно магия была на что-то потрачена. И еще всю середину рисунка затеняли три большие темные кляксы. Они растекались в стороны, наползая одна на другую. Не волшебные, просто жидкие.

Голос Римарна Ди звучал невнятно от ужаса:

— Что ты с ними сделала, маронейская сучка? Во имя Отца Небесного, что ты с ними сделала?

— Что?.. Чт-т-то?.. — заикалась я.

У меня болели глаза. Раскалывалась голова. Меня тошнило от вони. Я сейчас упаду. Всю кожу изнутри щиплет. Во рту вкус вины, но почему? Я не понимаю…

Римарн громко кричал, призывая кого-то на помощь. Судя по голосу, он напрягал все силы, пытаясь сдвинуть нечто тяжелое. Раздался влажный звук… Я содрогнулась. Я совсем не хотела знать, что произвело его.

Тут я ощутила рядом с собой сразу двоих. Они осторожно взяли меня под руки.

— Пора в путь, малышка, — сказал жизнерадостный мужской голос.

Я узнала подручного Сумасброда. Во имя всех Преисподних, откуда он появился?.. В следующий миг окружающий мир рассыпался искрами, а когда собрался обратно, мы были уже в другом месте. Крики и топот сменились тишиной. Повеяло ароматным воздухом, теплым и влажным. Кругом разливалось сине-зеленое спокойствие, исполненное равновесия. Мы были в доме Сумасброда.

Мне следовало порадоваться убежищу, но что-то я не чувствовала себя в безопасности.

— Что произошло? — спросила я ближайшего богорожденного. — Прошу, объясните! Что я… я ведь что-то сделала, верно? Но что?..

— А ты разве не знаешь? — спросила вторая подручная Сумасброда, женщина.

Она стояла с другой стороны и, по-моему, ушам своим не верила.

— Нет, — ответила я. — И, по сути, я не хотела знать. Но все-таки повторила: — Пожалуйста, объясните…

— Я не знаю, как это у тебя получилось, — медленно проговорила она.

В ее голосе звучало что-то подозрительно похожее на благоговение. Что за чепуха, ведь это она — богиня, а вовсе не я.

— Ни разу не видела, чтобы смертные такое проделывали. Просто твой рисунок…

Она умолкла, не договорив.

— Он стал энармхукдаталвасл, хотя и не вполне шуван, — произнес ее напарник.

Слова божественного языка коротко кольнули мне глаза, и я невольно зажмурилась. Такое у меня свойство, чуть что — жмуриться. Почему, кстати, больно стало именно глазам? По каждому словно ударили изнутри. А богорожденный продолжал:

— Твой рисунок сотворил путь и на мгновение соединил два мира, разделенные миллионами звезд. Жуткая штука!

Я принялась тереть глаза. Не помогло: боль коренилась слишком глубоко.

— Не понимаю! — пожаловалась я. — Выражайся по-человечески!

Не хочу, не хочу, не хочу ничего знать…

— Ты создала дверь, — сказал он. — И Блюстители Порядка в нее провалились, но не до конца. Магия выгорела прежде, чем они успели бы полностью проскочить. Теперь дошло?

— Я… — Нет, не может быть, невозможно. — Это же был просто рисунок мелом на мостовой…

Я не говорила, а шептала.

— Ты до половины уронила их в другой мир, — внесла окончательную ясность женщина. — А потом захлопнула дверь. И их разрезало пополам. Вот что ты сделала. Уразумела?

Я уразумела.

И закричала. Я кричала не переставая. Потом один из них что-то предпринял, и я потеряла сознание.

«СЕМЬЯ»

(набросок углем)

Есть у меня одно любимое воспоминание об отце. Иногда я вызываю его в памяти, словно сон.

В этом сне я еще маленькая. Только-только выучилась лазить по лестнице. Ступеньки высокие, я не вижу их и очень боюсь поставить ногу мимо и грохнуться вниз. Поэтому я учусь не бояться, а это трудней, чем кое-кому кажется. Я горжусь своими успехами.

— Папа, — говорю я, перебегая небольшую комнату на чердаке.

Дата добавления: 2015-09-03