Дни черного Солнца 2 страница

И я никогда не забывала маминых слов: «Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь. Мало ли что у кого не получается в одиночку!»

Так вот, возвращаясь к тому мужчине из выгребной ямы. Я забрала его в дом, дочиста отмыла и накормила как следует. И, поскольку в доме хватало места, позволила остаться. Так было правильно. И очень по-человечески. Мне, наверное, было здорово одиноко — после той истории с Сумасбродом. Я и сказала себе: а что, собственно, я ведь никому ничего плохого не делаю!

Ох, как же я ошибалась…

* * *

В тот день, когда я вернулась домой, он опять лежал мертвый. Я обнаружила его на кухне, возле стола, где он, похоже, шинковал овощи, когда его посетила идея вскрыть себе вены. Войдя, я поскользнулась в луже крови и перво-наперво рассердилась, ведь это значило, что она заливала весь пол. А пахло ею так густо и удушливо, что я никак не могла определить местоположение тела: у той стены или у другой?.. Где-то на полу или непосредственно у стола?.. Потом я нашла его и поволокла в ванную, по дороге замарав еще и ковер. Мужик он был крупный, так что провозилась я долго. Кое-как запихав его наконец в ванну, я наполнила ее водой из холодной бочки — частью чтобы кровь не прикипела к одежде, частью затем, чтобы он почувствовал, до какой степени меня разозлил.

Потом я пошла отмывать кухню и за этим занятием успела слегка успокоиться и остыть, когда в ванне резко и неожиданно заплескалась вода. Когда он первый раз возвращался к жизни, то довольно долго ничего не соображал, так что я ждала на пороге, пока плеск не затих, а его внимание не обратилось на меня.

У него была очень мощная личность. Я всегда чувствовала давящую силу его взгляда.

— Так несправедливо, — сказала я ему. — С какой это стати ты взялся мне жизнь осложнять? А?

Никакого ответа. Однако он услышал меня.

— На кухне я более-менее все отмыла, но в жилой комнате на коврах наверняка пятна остались. Всюду так пахнет, что я мелких потеков даже найти не могу. Придется тебе ими заняться. У меня на кухне есть ведерко и швабра.

Опять тишина. Искрометный собеседник, уж что говорить.

Я вздохнула. После усилий по восстановлению чистоты у меня ныла спина.

— Спасибо, что обед приготовил, — сказала я, сочтя за благо умолчать о том, что не стала ничего есть. Мало ли, вдруг он и свою готовку всю кровью залил. Пока не попробуешь, ведь не поймешь, а пробовать мне не хотелось.

Воздух окрасился еле заметным привкусом стыда. Я ощутила, как он отвел взгляд, и это удовлетворило меня. За три месяца, что он у меня прожил, я успела узнать его как человека почти болезненной честности, предсказуемого, точно колокольный звон Белого зала. И ему очень не нравилось, когда «весы» наших взаимоотношений утрачивали равновесие.

Я пересекла закуток, склонилась над ванной и ощупью поискала его лицо. Рука сперва коснулась макушки, и, как обычно, меня поразила шелковистая мягкость его волос, так похожих на мои собственные. Они были густыми, вьющимися, податливыми — пальцы радовались случаю в них заблудиться. Помнится, прикоснувшись к нему в самый первый раз, я даже задумалась, не из моего ли он народа: такие волосы встречались только у мароне. С тех пор я уяснила себе его инакость, ведь он вообще не принадлежал к роду людскому, — но то первое, едва ли не родственное чувство так и не улетучилось. Поэтому я нагнулась и поцеловала его в лоб, насладившись ощущением мягкого жара, встретившего мои губы. Он всегда был очень горячий на ощупь. Если мы с ним сумеем договориться о чем-то определенном в том смысле, где кому спать, следующей зимой, чего доброго, я здорово сэкономлю на отоплении…

— Доброй ночи, — пробормотала я.

Он опять не ответил, и я пошла укладываться в постель.

* * *

Теперь тебе надо уяснить вот что. Тот, кого я взяла на постой, не был самоубийцей в точном смысле этого слова. Он не предпринимал никаких намеренных действий, имея в виду лишить себя жизни. Он попросту совершенно не заботился о том, чтобы уклониться от опасности. В том числе и от опасности своих собственных поползновений. К примеру, обычные люди все же берегутся, когда лезут чинить крышу, а мой жилец — и не думал. И, пересекая улицу, влево-вправо не заботился посмотреть. Что же касается поползновений — разбирая постель, иные мимолетно задумываются, а не уронить ли туда горящую свечку, и тотчас забывают об этом… он же именно это и делал. Правда, следует отдать ему должное: он никогда не совершал ничего такого, что подвергло бы опасности еще и меня… По крайней мере, до сих пор.

И вот чем меня поразили те несколько случаев, когда я во всей красе наблюдала эту его вредоносную склонность, — последний раз он этак ненавязчиво проглотил нечто ядовитое, — так это удивительным бесстрастием, которое он выказывал по поводу происходившего. Вот и в тот день я вполне представляла себе, как он готовил обед, крошил овощи и поглядывал на нож в руке. Сперва он покончил с готовкой, отставив еду в сторонку ради меня. А потом самым хладнокровным образом всадил нож в собственное запястье, так, что лезвие прошло между костями. Сперва он еще держал пропоротую руку над большой кухонной миской, чтобы кровь не текла куда попало: он был поборником опрятности. Эту миску я потом нашла на полу, на четверть еще полную крови. Остальное выплеснулось на кухонную стену. Судя по всему, он лишился сил быстрее, чем ожидал, и, падая, не просто сшиб миску, а еще и в полет ее отправил. Потом свалился и истекал кровью уже на полу.

Я могла вообразить, как он наблюдал за процессом и ничего не предпринимал, пока не умер. А позже, воскреснув, столь же бесстрастно и равнодушно отмывал пол от своей крови.

Я была почти уверена, что приютила кого-то из богорожденных. «Почти» коренилось в том обстоятельстве, что у него была самая странная магия из всех, о каких я когда-либо слышала. Раз за разом воскресает из мертвых? Ярко светится на рассвете?.. Кем это его делало — богом радостных восходов и жутковатых сюрпризов? Он никогда не пользовался божественной речью… равно, впрочем, как и языками смертных. Я даже подозревала, что он был немым. А еще — я его не видела, разве что по утрам и в те мгновения, когда он возвращался к жизни. Это значило, что магия была ему свойственна только в такие моменты. Все остальное время он был самым обычным мужчиной.

Ага, если бы.

Следующее утро было тому подтверждением…

* * *

Я по давней привычке проснулась до рассвета. Я любила поваляться в постели, слушая голоса утра: зарождающийся птичий хор, увесистую капель росы, стекавшей с Древа на городские крыши и уличную мостовую… В тот раз мне, однако, с утра пораньше захотелось разнообразия. Я встала и отправилась на поиски жильца.

Он был в своей каморке — в небольшой кладовке, которую я ему отвела. Едва покинув спальню, я ощутила его присутствие. Таков уж он был: заполнял собой весь дом, становясь центром всеобщего притяжения. Во всяком случае, я необычайно легко, прямо-таки естественным образом, начинала смещаться туда, где он в данный момент пребывал.

Вот и теперь я без труда обнаружила его у окна каморки. В моем доме имелось множество окон, и это обстоятельство я считала сплошным неудобством: толку мне от них не было никакого, а вот сквозняки гуляли. Я бы сняла более подходящее жилище, но позволить себе не могла. Тем не менее кладовка была единственным помещением, где окно смотрело на восток. От этого мне тоже не было никакого толку, и не просто потому, что я слепая. Как и большинство горожан, я обитала в районе, угнездившемся между двумя основными корнями Мирового Древа — невообразимо громадными, с многоэтажный дом. Солнце всего на несколько минут заглядывало к нам в середине утра, когда свет проникал в щель между корнями и лиственным пологом, и еще на несколько минут ближе к вечеру. Только благородное сословие жило там, где солнце светило более-менее постоянно.

Так вот, при всем том мой жилец торчал у восточного окна каждое утро. По нему часы можно было проверять — если только он не был чем-нибудь занят или не лежал мертвым. Первый раз, когда я его тут застала, я вообразила, что это он так приветствовал наступление дня. Может, молитвы возносил, подобно другим последователям Блистательного Итемпаса. Теперь я узнала его получше, насколько вообще можно узнать неубиваемого мужика, вдобавок все время молчащего. Когда я в таких случаях к нему прикасалась, я ощущала его яснее обычного, и то, что я чувствовала, никак не было молитвенным благочестием. То, что я осязала в неподвижности его тела, прямизне осанки и ауре спокойствия, источаемой лишь в это время, заслуживало названия могущества. Гордости. Видно, только это и оставалось в нем от того человека, каким он некогда был.

Ибо ото дня ко дню мне делалось все очевиднее, что в моем жильце было нечто не просто сломленное, — разнесенное вдребезги. Что, почему — я понятия не имела, но одно я знала точно. Он таким был не всегда.

Когда я вошла в комнатку и уселась на стул, кутаясь в одеяло, которое захватила с собой, от утренней прохлады, он не обратил на меня внимания. Он давно привык, что я прихожу посмотреть на него на рассвете. Благо я часто так поступала.

И, как и следовало ожидать, спустя несколько мгновений после того, как я удобно уселась, он начал сиять.

Каждый раз это происходило по-другому. Сегодня первыми засветились глаза, и он повернулся в мою сторону, желая убедиться, что я смотрю куда надо. (Я и по другим поводам замечала за ним это поистине выдающееся нахальство.) Проделав это, он снова уставился в окно, и сияние растеклось по шевелюре и плечам. Дальше я увидела его руки, мускулистые, точно у бывалого солдата: они были сложены на груди. Вот показались длинные, чуть расставленные ноги; поза была спокойная и в то же время горделивая. Полная достоинства. Он вообще обычно держался как король. Ну, как человек, привыкший к могуществу, но недавно низложенный.

Свет постепенно залил весь его силуэт, плавно делаясь сильнее. Я даже прищурилась — кто бы знал, до чего мне это нравилось! — и прикрыла глаза рукой, но не перестала видеть его: огненный ком просвечивал сквозь кисть. И, как обычно, в итоге мне пришлось отвернуться. Я никогда не отворачивалась, пока сияние вправду не делалось нестерпимым. Я что, боялась и второе зрение потерять?..

Продолжалось это, однако, недолго. Где-то там, за восточной корневой стеной, солнце полностью вышло из-за горизонта. После этого волшебное свечение моего жильца быстро пошло на спад. Мгновение-другое, и вот уже на него можно было безболезненно смотреть, а минут через двадцать он сделался невидим для меня, как самый простой смертный.

Когда все завершилось, жилец повернулся к выходу. Днем он делал всякую работу по дому, а последнее время еще и взялся наниматься к соседям, причем отдавал мне свой жалкий заработок до последнего гроша. Я потянулась, сидя на стуле: мне было так хорошо. Когда он поблизости, в доме словно становилось теплее.

— Погоди, — сказала я.

Он послушно остановился. Я прислушалась к его молчанию, стараясь угадать, в каком он настроении, и наконец спросила:

— Ты мне свое имя скажешь когда-нибудь?

Он промолчал. Раздражение? Безразличие?..

— Ну ладно, — вздохнула я. — Знаешь, соседи, того гляди, вопросы начнут задавать, так что мне в любом случае тебя как-то называть надо. Не возражаешь, если я тебе подходящее имя придумаю?

Теперь вздохнул уже он. Причем с явственным раздражением. Ну, по крайней мере, «нет» не сказал.

— Отлично, — ухмыльнулась я. — Буду звать тебя Солнышком. Не возражаешь?

На самом деле я шутила. Я сказала это только ради того, чтобы его подразнить. И, если честно, я ждала от него хоть какого-то отклика, пусть даже и возмущения. А он просто вышел из комнаты.

Я рассердилась. Говорить его никто не заставлял, но улыбнуться он бы точно не переломился. Ну там, фыркнуть, вздохнуть…

— Итак, будешь Солнышком, — отрывисто проговорила я.

Встала и пошла по делам.

«МЕРТВАЯ БОГИНЯ»

(акварель)

По всей вероятности, я красива. Все, что я способна видеть, — это магия, а магии по самой природе ее свойственна красота. Поэтому я могу лишь строить предположения о своей внешности и полагаться на мнение окружающих. Так вот, мужчины не устают хвалить разные части моего тела, — повторяю, отдельные части, но никак не все в целом. Им нравятся мои длинные ноги, грациозная шея, мои пышные «клубящиеся» волосы, моя грудь — о, это в особенности. Большинство мужского населения Тени — амнийцы и, соответственно, не устают хвалить мою кожу — гладкую и почти черную, как и надлежит мароне. Я пыталась им объяснить, что на белом свете есть еще с полмиллиона женщин примерно с такими же чертами, но кто ж меня слушал? Вдобавок полмиллиона, если сравнить ее с численностью населения всего мира, — цифра достаточно жалкая, и это делало меня в глазах мужчин чем-то вроде редкой жемчужины, только добавляя к их «частичному» восхищению.

— Ты так хороша, — говорили они, бывало, и далее временами высказывали желание отвести меня к себе домой и продолжать любование наедине.

И прежде чем в моей жизни появились богорожденные, я иногда разрешала это мужчинам — если в тот момент мне было одиноко.

— Ты очень красива, Орри, — шептали они, в то время как… ну, скажем, ставили меня на пьедестал и наводили полировку. — Вот бы только…

Закончить предложение я их никогда не просила. Я знала, что едва не срывалось у них с языка: вот бы только не было у тебя таких глаз.

Глаза-то ведь у меня не просто слепые. Они еще и выглядят неправильно. Некрасиво и нехорошо. Кое-кого это беспокоит. Я бы, наверное, привлекала больше мужчин, если бы попробовала их прятать, но на что мне больше мужчин? Я и тем-то, кого привлекаю, не больно нужна. За исключением разве что Сумасброда. Но даже и он хотел, чтобы я была другой.

А вот мой нынешний жилец меня вообще не желал. Я на этот счет сперва волновалась. Я же не дура — знаю, что временами случается, когда в дом приводят незнакомого мужика. Он, однако, не проявлял интереса к вещам столь приземленным, как смертная плоть: ему своя-то была без разницы, куда там моя. Когда его взгляд касался меня, я чувствовала в нем многое, но только не жадную похоть. А еще в нем не было жалости.

Я, может, только по этой причине и оставила его у себя.

* * *

— Я рисую картину, — прошептала я и приступила к делу.

Каждое утро, прежде чем отправляться в Ремесленный ряд, я посвящала время своему истинному призванию. Для торговли с лотка я делала всякую ерунду: статуэтки богов, выполненные неточно, без особой заботы о пропорциях; рисовала акварели — самые обычные, не берущие за душу городские виды; сушила под гнетом цветки Древа. Короче, мастерила безделицы, каких покупатели и ждут от слепой женщины, не прошедшей особого обучения и не торгующей ничем дороже двадцати мери.

А вот картины… картины — совсем другое дело. Я тратила весомую часть своих доходов на холсты, красители и пчелиный воск для основы. А потом проводила долгие часы, воображая цвета воздуха и силясь запечатлеть силуэты запахов… и полностью забывая про окружающий мир.

И, в отличие от лоточных поделок, свои картины я видела. Не спрашивай меня почему, но это так.

Когда я закончила и обернулась, вытирая тряпкой руки, то даже не удивилась, заметив вошедшего Солнышко. Рисуя, я действительно ничего кругом не ощущала, и вот теперь, словно в отместку, в нос мне прямо-таки ударил запах еды. Желудок тотчас отозвался голодным ворчанием — мне показалось, его было слышно по всему подвалу, где я работала. Я смущенно заулыбалась:

— Завтрак приготовил? Спасибо…

В ответ скрипнули деревянные ступеньки, произошло легкое движение потревоженного воздуха: он подошел. Мою руку взяла невидимая рука и подвела ее к гладкому, закругленному краю тарелки. Тарелка была тяжелая и отчетливо теплая. Фрукты, подогретый сыр — мой обычный завтрак, и еще — я принюхалась и заулыбалась в восторге:

— Ух ты, копченая рыба! Ее-то ты где раздобыл?

Я, впрочем, не ожидала ответа. Его и не последовало. Солнышко отвел меня к той стороне рабочего стола, где он успел сервировать прибор на одну персону — подобные вещи у него всегда здорово получались. Я нащупала вилку и принялась есть. Тут меня ждал еще один приятный сюрприз: рыба оказалась велли, что ловится в Оплетенном океане недалеко от Нимаро. Она не принадлежала к числу дорогих, но в Тень ее почти не возили — на взгляд амнийцев, она была чересчур жирна. Насколько мне известно, велли продавали только несколько рыботорговцев на Солнечном рынке. Это что ж получается, Солнышко таскался в самую Затень ради меня?.. Да, ничего не скажешь, если мой жилец хотел извиниться, делал он это правильно!

— Спасибо, Солнышко, — сказала я, слушая, как он наливает мне чай.

Он чуть помедлил, потом струйка полилась снова, а у него вырвался едва заметный вздох по поводу нового прозвища. Я подавила порыв похихикать над его раздражением, потому что это выглядело бы… ну, подловато, что ли.

Он сел напротив, отодвинув в сторонку палочки воска, и стал смотреть, как я ем. Это окончательно вернуло меня к реальности: я сообразила, что провозилась с рисованием слишком долго и Солнышко успел позавтракать без меня. Еще это значило, что я опаздываю на работу.

Ну ладно, все равно тут уже ничего не исправишь. Я вздохнула и стала потягивать чай. К моему вящему удовольствию, это оказалась какая-то новая смесь: чуть горьковатая, то, что надо к соленой рыбе.

— Я вот раздумываю, может, мне совсем сегодня в Ряд не ходить, — сказала я вслух.

Солнышко, кажется, не возражал против моих разговоров о пустяках, ну а я не возражала произносить одни монологи.

— Там сегодня небось сумасшедший дом будет. Ты же слышал, наверное? Вчера у востеньского Белого зала нашли мертвую богорожденную. Ее звали Роул… Вообще-то, это я ее обнаружила. И она была взаправду мертва.

Я содрогнулась.

— Ужас еще и в том, что ее верные всей толпой ринутся на поклон, то есть Блюстители будут повсюду, и от зевак не продохнешь, как от муравьев на пикнике… Надеюсь, по крайней мере, никто не додумается само Гульбище перекрыть. А то у меня нынче с деньгами совсем беда.

Продолжая жевать, я даже не сразу заметила, как изменилось молчание Солнышка. Потом я ощутила сквозившее в нем потрясение. Что же так вывело его из равновесия? Мое беспокойство о деньгах? Ему уже доводилось бродяжничать; может, он испугался, как бы я его обратно на улицу не выставила?.. Нет. Не то.

Дотянувшись, я нашла пальцами его кисть и стала продвигаться вверх по руке, пока не добралась до лица. Оно и в лучшие-то времена с трудом поддавалось истолкованию, но теперь просто обратилось в камень. Челюсти плотно сжаты, брови нахмурены, кожа на висках туго натянута… Тревога, гнев или страх? Поди разбери.

Я уже открывала рот, желая сказать, что вовсе не намерена его выселять… но не успела. Он оттолкнул стул и ушел прочь, оставив мою руку висеть в воздухе там, где только что находилось его лицо.

Я терялась в догадках, что бы это могло значить, и поэтому попросту прикончила завтрак, отнесла тарелку наверх, чтобы помыть, а потом приготовилась к походу на Гульбище. Солнышко ждал меня у двери, держа в руках мой посох. Он собирался идти со мной.

* * *

Как я и ожидала, ближнюю улицу заполняла небольшая толпа. Плачущие верные, любопытные посторонние и ну очень недовольные Блюстители Порядка. Еще я услышала, как вдалеке, на том конце Гульбища, пела группа людей. В их песне не было слов — голоса снова и снова выводили одну и ту же мелодию. Ласково-утешительную и в то же время неуловимо жутковатую. Это пели Новые Зори — приверженцы одного из молодых вероучений, недавно появившихся в городе. Должно быть, они сюда явились в надежде переманить к себе кого-нибудь из числа безутешных последователей покойной богини. А еще мое обоняние уловило тяжелый, навевающий дрему запах курений, характерный для мракоходцев — приверженцев Повелителя Теней. Этих, правда, собралось не много; утро не было их излюбленным временем дня.

А еще там были паломники, прибывшие почтить Сумеречную госпожу; Дщери Нового Пламени, возлюбившие какого-то бога, о котором я и не слыхивала; представители общин Десятой Преисподней, Заводной Лиги и еще полудюжины других групп. Среди всеобщего гама слышались голоса уличных ребятишек, которые откалывали всякие проделки и, не исключено, резали кошельки. Кажется, у сорванцов теперь тоже имелся божественный покровитель.

В общем, ничего удивительного, что орденские Блюстители только что на людей не бросались: такое скопище еретиков непосредственно под стенами их храма! Тем не менее они успешно оцепили переулок и пропускали туда заплаканных верных по несколько человек зараз и не позволяя задерживаться надолго: молитва-другая — и хватит.

Пользуясь присутствием Солнышка, я нагнулась, протянула руку и легонько коснулась груды цветов, свечек и скромных приношений, скопившихся у входа в переулок. К моему удивлению, цветы уже увядали: стало быть, они лежали здесь довольно давно. Получается, младший бог, заколдовавший переулок, придержал заклинание самоочищения. Вероятно, из уважения к Роул.

— Стыд какой, — сказала я Солнышку. — С этой богорожденной я никогда не встречалась, но слышала о ней только хорошее. Ее называли богиней сострадания или как-то в таком роде. Она работала костоправом в Южном Корне. Всякий, кто мог заплатить, должен был сделать ей приношение. Но она ни разу не отказывала тому, кто не мог…

Солнышко молчал, пребывая в угрюмой задумчивости. Он не двигался и почти не дышал. Решив, что так сказывалось на нем горе, я выпрямилась и нашарила его руку. Странно, но под моими пальцами обнаружился крепко сжатый кулак. Я опять не смогла угадать его настроение. Вместо печали им владел гнев. Я озадаченно потянулась к его щеке и спросила:

— Ты ее знал?

Кивок.

— Она была… твоей богиней? Ты ей молился?

Он помотал головой, мышцы лица под моей рукой как-то непонятно напряглись. Неужели улыбка? Если так, то до чего же горькая…

Я сказала:

— Она была тебе небезразлична…

— Да, — ответил он.

Я застыла, как громом пораженная.

Никогда прежде он не говорил со мной. Ни единого раза за полных три месяца. Я даже не знала, способен ли он вообще говорить. На миг я задумалась, не сказать ли что-нибудь, дабы отметить это удивительное событие… а потом нечаянно прижалась к нему и ощутила закаменевшие от напряжения мышцы руки и плеча. Как глупо с моей стороны обращать внимание на единственное произнесенное слово, когда произошло нечто гораздо более важное: он впервые озаботился чем-то в окружающем мире. Чем-то, кроме себя самого.

Я потихоньку заставила его разжать кулак и переплела наши пальцы, предлагая утешительное прикосновение, как вчера Сумасброду. В первое мгновение пальцы Солнышка затрепетали, и я взлелеяла было надежду, что он сейчас ответит мне тем же… Однако потом его рука обмякла. Он не отстранился, но суть была та же.

Я вздохнула и постояла рядом с ним некоторое время, потом отодвинулась сама.

— Мне очень жаль, — сказала я, — но мне надо идти.

Он ничего не ответил, так что я оставила его горевать, сама же пошла в Ремесленный ряд.

Владелицу самого большого на Гульбище закусочного ларька звали Йель, и она разрешала нам, ремесленникам, оставлять вещи на ночь у нее под замком. Лично мне это здорово облегчало жизнь, избавляя от необходимости таскать туда-сюда лоток и товары. Вот и сегодня я живо все расставила и разложила, но стоило мне усесться, как все пошло в точности так, как я и предвидела. Целых два часа ни единая живая душа не подходила порыться в моих безделушках. Я слышала, как ворчали соседи, жалуясь на плохую торговлю. Повезло одному Бенхану; он продал угольный набросок Гульбища, на котором по счастливой случайности оказался запечатлен и переулок. Я нимало не сомневалась, что он прямо завтра выложит на лоток еще десять таких же.

Накануне ночью мне не пришлось как следует выспаться: я допоздна убирала кровавое безобразие, устроенное Солнышком. Я уже начинала клевать носом, когда рядом послышался тихий голос:

— Госпожа? Простите, госпожа?

Я вздрогнула, просыпаясь, и тотчас натянула на лицо улыбку, пряча сонливость.

— Добрый день, господин мой. Чем-то заинтересовались?

— В общем-то, да, — сказал негаданный покупатель.

В голосе звучала улыбка, и это смутило меня. А он продолжал:

— Вы каждый день здесь торгуете?

— Да, конечно. И я с удовольствием придержу для вас то, что вы облюбовали, если вдруг…

— Этого не потребуется, — ответил голос.

И тут я сообразила, что говоривший подошел ко мне не ради покупки. Он был не из числа паломников — я не улавливала в его голосе ни неуверенности, ни любопытства. Он очень правильно и грамотно говорил по-сенмитски, но мое ухо тотчас выделило легкий акцент, присущий жителям Затени. Этот человек прожил в Тени всю свою жизнь — хоть и пытался по какой-то причине скрыть это.

Я попробовала угадать:

— Что же привело жреца Итемпаса к такой, как я?

Он рассмеялся, нисколько не удивившись:

— Значит, правду люди говорят про слепых. Ты не видишь, но отсутствие зрения обостряет прочие чувства. Или, быть может, ты владеешь иными способами восприятия действительности, не свойственными обычному люду?

Последовал едва слышный звук: с моего лотка что-то взяли. Что-то довольно тяжелое. Скорее всего — миниатюрное подобие Древа: я высаживала ростки линвина и частым подстриганием добивалась сходства с самим Мировым Древом. Они приносили мне основную прибыль, но и затрат времени и труда требовали соответствующих.

Я облизнула губы, внезапно и необъяснимо пересохшие, и сказала:

— Кроме глаз, сударь мой, во мне ничего необычного нет.

— В самом деле? Тогда, вероятно, меня выдал топот сапог или запах благовоний, задержавшихся на моей форме. Полагаю, все это для тебя более чем внятно.

Повсюду кругом слышались такие же шаги и голоса с очень правильным выговором. Им как-то неловко и тревожно отвечали мои собратья по торговле в Ряду. Неужто сюда пожаловал целый отряд жрецов и вопросы принялся задавать?.. Обыкновенно мы общались лишь с Блюстителями Порядка — послушниками, проходившими жреческое обучение. Это были в основном молодые ребята, иной раз уж очень усердствовавшие в вере, но в целом вполне вменяемые, во всяком случае пока их не доставали. По большей части они не любили уличного служения и отбывали его спустя рукава, предоставляя жителям города самим решать свои проблемы — чему большинство из нас только радовались…

Однако что-то подсказывало мне, что стоявший передо мной человек не был обычным Блюстителем.

Он ни о чем меня не спрашивал, поэтому я молчала, а он, кажется, счел мое молчание за ответ. Я почувствовала, как опасно наклонился лоток: жрец присел на него. Между прочим, лотки — далеко не самые прочные вещи на свете, скорее, они должны быть легкими, чтобы при необходимости уносить их домой. В животе у меня стало нехорошо.

— Не по себе? — сказал он.

— Ну, не то чтобы… — соврала я.

Мне доводилось слыхать, как Блюстители пользовались подобным приемом, если желали вывести свою жертву из равновесия. Кажется, со мной это сработало. Я сказала:

— Хотелось бы узнать ваше имя…

— Римарн, — ответил он, назвав имя, обычное в низших слоях амнийцев. — Превит Римарн Ди. А вы?

Превит! Это были жрецы полного посвящения и высокопоставленные к тому же. Они нечасто покидали пределы Белого зала, занимаясь в основном политикой и хозяйственными делами.

Значит, в ордене сочли гибель богорожденной событием немалой важности.

— Орри Шот, — представилась я.

Голос подвел меня, я поперхнулась собственной фамилией и была вынуждена ее повторить. Мне показалось, жрец улыбнулся.

— Мы, — сказал он, — расследуем обстоятельства смерти божественной госпожи Роул и пришли сюда в надежде, что вы и ваши друзья нам поможете. Особенно в свете того, что мы по доброте своей долго закрывали глаза на ваше присутствие здесь, на Гульбище.

Он взял с лотка что-то еще, и на сей раз я не смогла определить, что именно.

— С радостью. Всем, чем могу, — ответила я, старательно пропуская мимо ушей едва замаскированную угрозу.

Орден Итемпаса, помимо прочего, ведал всеми городскими разрешениями и привилегиями, касавшимися торговли, и нещадно штрафовал нарушителей. У Йель было разрешение торговать на Гульбище; мы, скромные мастеровые, подобного позволить себе не могли.

— Грустно это все, — докончила я. — Кто бы мог предположить, что нечто может убить бога!

— Богорожденных — очень даже может, — сказал жрец.

Его голос звучал заметно холоднее прежнего. Я запоздало выругала себя, вспомнив, как мгновенно ощетиниваются истые итемпаны при упоминании о богах, отличных от их собственного. Ох, я, похоже, слишком долго прожила вдали от Нимаро!

— Их способны убить их родители — Трое, — продолжал Римарн. — А также родные братья и сестры, если могущества хватит.

— Ну, я, во всяком случае, не видела никаких богорожденных с окровавленными руками, если вы это имеете в виду. Я, собственно, вообще мало что вижу…

И я выдавила улыбку. Получилось не очень.

— Да, но ведь это ты обнаружила тело.

— Верно, и в тот момент там точно никого поблизости не было, это я могу сказать наверняка. Потом появился Сумасброд… то есть лорд Сумасброд, один из богорожденных, обитающих в городе… появился и забрал тело. Он сказал, что покажет его родителям. Самим Троим.

— Ясно.

Дата добавления: 2015-09-03