Марк Туллий Цицерон

Стремление к деньгам как средству безгранично, считает Аристотель,

ибс

э человек постоянен в стремлении к цели. Даже те люди, которые стремятся к благой жизни, ищут то, что доставляют им физические наслаждения. Но поскольку, по их представлению, средства для осуществления этого дает собственность, обладание деньгами, то вся деятельность таких людей изменяет направление, и вместо блага их силы направляются на наживу. Так и утверждается этот «противоестественный», не соответствующий «природе» и призванию человека «вид искусства» — наживать состояние.

Аристотель в духовной ипостаси осуществления жизни видит природно-божественное призвание человека. Но те, кто больше ориентирован на фи­зические наслаждения, ищут средства для получения преизбытка наслаж­дений. Если человек не в состоянии достигнуть своей цели при помощи естественного искусства наживать состояние, то он стремится к ней иными путями и для этого пускает в ход все свои способности вопреки голосу природы²⁶, то есть голосу божественного разума. Все способности обра­щаются на наживу денег, как будто они являются главной целью. А для достижения цели приходится идти на все («Цель оправдывает средства!»). Отсюда мужество, заключающееся в отваге, военное искусство — в победе, врачебное искусство — в здоровье и прочее превращаются в наживание денег. Следовательно, все дело в мировоззренческой ориентации, опреде­ляющей цель жизни, но рядом с ней появляется проблема средств, которую Аристотель пытается решить при помощи обоснования важности морально-духовных ориентации. Здесь Аристотель предваряет позицию персонализма, согласно которой «сверх меры приспосабливаться к вещам — значит по­падать к ним в рабство»²⁷. Таким образом, «мера во всем». Бедность или богатство, заключает древняя философия, как и всякая крайность, одина­ково гибельны своей чрезмерной неразумностью, так как различают нечеловеческие страсти. Законы мира, упорядоченного и гармоничного, не подразумевают перетекания каких-либо сущностей в единую точку пространства и их концентрированности в ней. Это нарушает систему равно­правного наполнения мироздания, которой так дорожили в античном мире. Поэтому так важно установить меру в отношении богатства и накоп­ления денег, что должно гармонизировать «изощренные» противостоя­ния социума.

Научная четкость Аристотеля, допускавшего слабость человека в выборе средств для достижения цели* попытавшегося найти обоснования каждому

существующему факту жизни: стоимости, собственности, деньгам, богатству теряет свое очертание в стоицизме, где главной задачей является не просто знание добра, но и активная воля к нему. Сугубо жизненно-практические, экономические вопросы отступают на второй план. Проблема выбора сужается до полярности самоопределения — жизнь или смерть. Для Сенеки, корифея стоической морали, жизнь не является безусловным благом: она ценна при наличии в ней нравственной основы, а при отсутствии таковой человек имеет право на самоубийство. Но оно допустимо тогда, когда разум и нравственное чувство подсказывают невостребованность твоей жизни людьми.

Кто чем владеет, таков и он сам. Денежный ящик стоит столько, сколько в нем лежит, а сам идет только в придачу к тому, что в нем лежит. Кто ценит полную мошну выше того, чего стоят спрятанные в ней деньги? То же самое — и владельцы боль­ ших богатств: они идут только в придачу и в прибавку к этим богатствам. Чем велик мудрец? Величием духа. Значит, это сказано верно: «Что достается и человеку презренному, то не благо». Луций Анней Сенека

В решении проблемы смысла жизни как главной проблемы Сенека не занимает крайних позиций. Везде и во всем он пытается показать опре­деляющее значение душевного чувствования, которое требует дисциплины. Его сентенции: «Чтобы держать в узде душу, нужно сперва укрепить тело! Нет только добра или зла. Чем длительнее лечение, тем больше от него пользы... Нет зла без задатка: жадность сулит деньги, похотливость — мно­жество разных наслаждений, честолюбие — пурпур и рукоплескания, и полученное через них могущество, и все, что это могущество может. Пороки соблазняют тебя наградой»²⁸. Пороки никогда не примут «мораль­ного ярма», поэтому остается одно, к которому нужно готовится: «встретить смерть, а если подскажут обстоятельства, и приблизить ее. Ведь нет никакой разницы, она ли к нам придет, мы ли к ней»²⁹. Подобная настроенность предполагает выбор в сторону духовного, а не предметно-вещественного. Считая слово (по степени содержания духовности), наставником жизни (а не наоборот), Сенека определяет свое отношение к богатству, презрение к которому и деньгам воспитывается длительными разговорами о богатстве души, об умалении своих желаний: «Кто хочет меньше, меньше и нуж­дается». Те, кто всегда хочет больше, чем надобно, проклинают деньги³⁰. В этой проповеди аскезы прослеживается будущая традиция осужде­ния богатства и денег как «благотворного момента жизни» (Ю. Осипов). Воздействие слова — это возможная основа человеческого сообщества: не богатство, слава, деньги, а «дух», определивший поиски «града Божьего» Августина Аврелия (Блаженного).

«Дух» и «душа» убеждают человека в тщетности материальных соблазнов. «Деньги никого не сделали богатым, — подчеркивает Сенека, — наоборот, каждого они делают еще жаднее до денег... Богатство ослепляет толпу и привлекает к себе взгляды, если из дому выносят много денег, если крыша у него щедро озолочена, если отборная прислуга бросается в глаза или красотой и ростом, или платьем. Но счастье таких богачей смотрит на улицу; а тот, кого мы избавили и от толпы, и от фортуны, счастлив изнутри»³¹. Выход в том, чтобы все соизмерять с природой, проникнутой божествен­ным духом. Тот, кто сообразуется с требованиями, не только не чувствует, но и не боится бедности. Все нужно мерить естественными желаниями, которые можно удовлетворить задаром или за малую цену. Ведь благо, в конечном счете, не в богатстве, не в деньгах, не в собственности или имуществе. Собственное благо состоит в исправлении и очищении души, которая в соперничестве с богами поднялась бы выше человеческих пре­делов, видя все для себя только в себе самой. «Ты — разумное существо! Что же есть твое благо? Совершенный разум! Призови его к самой высокой цели, чтобы он дорос до нее, насколько может. Считай себя блаженным тогда, когда сам станешь источником всех своих радостей»³². Счастья и благо придут к человеку тогда, когда среди всего, чего люди жаждут, стерегут, похищают и прочее, он не найдет для себя ничего, чего бы он захотел или предпочел. Приобретенная духовная свобода и есть главным богатством.

Деньги — «душа» богатства

Средневековых мыслителей богатство как объект анализа не инте­ресует, поскольку отношение к нему определено всей системой христианского «знания и веры». Средние века были далеки от расхождения моральных критериев («истины в делах житейских») и критериев истины в представ­лениях о мире. И то, и другое было абсолютным, имело общий источник — откровение, и общую природу — мистическое или схоластическое пости­жение божественной воли. Мораль и эсхатологическая ценность истины были едины³³. Поэтому характеристика материально-экономических благ имеет не эмоционально-противоречивый, скрупулезный анализ, а умерен­ный, безразличный. Они скорее признавались в качестве необходимых фактов бытия. Отсюда принцип социальной пассивности и недеяния Авгус­тина: поскольку мир ждет пришествия Христа, то пусть каждый пребы­вает в том состоянии, в котором его застал «глас Божий».

Августиновский дуализм устраняет Ф. Аквинский, который ищет пути единения двух миров, созвучного логике «добрых дел». Специфический характер этого пути проявляется прежде всего в рациональном обует-

ройстве существования индивидуума с целью достижения «состояния бла­годати». «Божественная благодать» зависит от человеческих усилий. По делам a in и вознаграждение — вот тот принцип, который «перевернул мышление средневекового человека и указал ему путь в Новую историю»³⁴. Но этот принцип касался исключительно загробной жизни, а в социальной Акви-нат был представителем статичной точки зрения, согласно которой всякий стоит на своем месте и остается на нем всю жизнь.

Установление кастовости в качестве принципа жизнедеятельности социального организма в условиях западного общества приобрело форму кастовости потребностей — они должны соответствовать общественному положению человека. В учении Ф. Аквинского идея материального содер­жания, подобающего общественному положению, составляет важную основу: нужно найти меру — ограничитель, который бы регулировал отношение человека к миру внешних благ. Этот критерий состоял в том, что содер­жание должно соответствовать общественному положению. Отсюда уста­навливалась и мера богатства — человек был в той мере богат, в какой это соответствовало его социальному статусу³⁰. Иными словами, никто не может своим трудом достичь более высокого положения, и, соответственно, не может нажить себе богатства, обеспечивающего этот высокий уровень.

Подобная точка зрения в XIV - XV веках утрачивает свое положение, утверждается мысль, что благодаря своему труду всякий может подняться по социальной лестнице, а вместе с тем и разбогатеть. По убеждению В. Зомбарта, в рамках католицизма в период поздней схоластики рож­дается принцип социальной активности индивида. Его распространение и утверждение во многом способствовало зарождению предпринимательского движения, которое ставило непосредственную цель — богатство. В XIV ст. на­блюдается «господство мамонистических тенденций», повсюду «богатст­во восхваляется как необходимое культурное благо»³⁶. Аскеза отступает на второй план, на первое место выдвигается производитель, субъект дея­тельности, объятый «жаждой» денег — основы главного блага — богатства.

Эпоха Возрождения — это время, когда реализация моральных идеалов, лишенная провиденциалистских гарантий, стала человеческим делом — делом человека, познающего структуру мира и воздействующего на мир. Моральные каноны связываются с констатацией причин, определяющих направление деятельности человека. Понятие естественного приобретает, вместо старого смысла, утверждающего канонические нормы, иной смысл: естественно то, что соответствует законам природы. Отсюда вполне естественно для природы человека стремление к богатству, увеличению собственности, денег, имущества. На место понятий стяжательства, жадности, чрезмерности, неверия, эгоизма и прочего выдвигается интерес. II Макиавелли выражал глубочайшее убеждение в том, что интерес — самый могущественный стимул человеческих действий. Проявления его многообразны, но более всего он определяется желанием людей сохранить свое имущество, свою собственность, стремление к достижению богатства.

«Люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества»³⁷. Только после удовлетворения собственных интересов, заполучив золото, деньги, бо­гатство, человек начинает заботиться о чести.

Ренессансный человек, освободившись от эсхатологических страхов, начинает всецело стремиться к получению всех благ в этой жизни, превра­тившись из богобоязненного в алчного, себялюбивого, эгоистичного, жадного к деньгам. В XV и XVI ст. «деньги повсеместно в Западной Европе начали занимать свое положение повелителя. «Pecuniae oboediunt omnia», — жалуется Эразм; «Деньги на земле — земной бог», — объявляет Ганс Сакс; достойным сожаления считает Вимфелинг свое время, когда деньги начали царствовать»³⁸. Изменились люди, о которых в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность, влечет нажива»³⁹. Богатство — все же не благо, но стимул, определяющий «жизненный интерес» и активность человека.

Общество является, считал Н. Макиавелли, ареной борьбы страстей, в которой неблагоприятные для социальной жизни, то есть с точки зрения морали, страсти преобладают так, как хаос преобладает над гармонией. При условии, если на ее поддержание не затрачивается энергия, если вредным страстям не противостоят усилия самих людей, направленные на укрепление общественной нравственности. Это означало проявление хозяйственной активности. Хотя Макиавелли ставит на первое место «общее благо», выражавшее общенациональные интересы, он тем не менее выде­ляет зажиточность, богатство как условия сохранения единства государст­венного организма. Вместе с тем благополучие зависит от силы стремления личности, чей образ действия отвечает особенностям времени, которое всегда выбирает сильных. А сила совпадает с успехом, что вместе приносит богатство, которое составляет основу интереса⁴⁰. В противовес провиден­циализму Макиавелли убежден, что ход истории всегда направляется чело­веческими интересами. Тем самым богатство и деньги получают общест­венно-моральную реабилитацию.

248

Бывает жажда здоровая и жажда болезненная. У здорового жажда утоляется, больного же мучит неутолимая жажда. Так бывает и с теми, кто гоняется за богатством, почестями и похотливыми удовольствиями: они грабят слабых, мучают невинных, занимаются постыдным сладострастием. Но этим они никогда не удовлетворяются: им нужно все больше бо­гатства и власти, они ищут все новых наслаждений и вместе с тем боятся потерять то, что имеют. Зависть, злоба, ревность овладевают ими, и они умирают, не достигнув того, чего домогались. Не завидовать нужно таким людям, а жалеть

Дата добавления: 2015-08-21