Глава семьдесят девятая

Я помолчал и потом тихо заметил генералу, что, однако, идипломатических приемов огулом осуждать нельзя. - Я и не спорю-с против этого, - отвечал генерал. - Я и сам дипломатиине отвергаю, но только я не отвергаю настоящей дипломатии, короткой. Ответьтак, чтобы про твой ответ и рассказывать было нельзя. Со мною и самим бывалислучаи, что я держался дипломатии. Я раз прихожу, не помню где-то вГермании, какого-то короля дворец хотел посмотреть. Ездил по Рейну, глядел,глядел на эти кирпичи, которые называют "развалинами", - страсть надоело.Дай на другое взгляну: наговорили про один дворец, что очень хорош и оченьстоит, чтобы взглянуть, я и пошел. Прихожу-с; а там внизу пред самойлестницей сидит немец и показывает мне, скотина, пальцем на этакие огромныевойлочные калоши. - Это, мол, - Что такое? - Надень, - говорит. - Зачем же, мол, я их стану надевать? - А затем, что без того, - говорит, - по дворцу не пойдешь. - Ах ты, -говорю, - каналья этакая! Да я у своего государя не по такому дворцу, да ито без калош ходил, - а стану я для твоего короля шутом наряжаться! - Ну, так вот, - говорит, - и не пойдешь! А я плюнул ему в эти кеньги исказал: - Ну, так вот, скажи же своему королю, что я ему в калоши плюнул!.. Справлялся после этого, сказали ли что-нибудь об этом королю? ничего несказали. Так и присохло. Вот такой тон, по-моему, должна держать идипломатия: чтоб плюнул кому и присохло! На нас, боевых генералов, клевещут,будто мы только как цепные собаки нужны, когда нас надо спустить, а всистеме мирного времени ничего будто не понимаем. Врут-с! А опросите-ка...теперь вот все газетчики взялись за то, что в Польше одна неуклонная системадолжна заключаться в том, чтобы не давать полякам забываться; а я-с ещераньше, когда еще слуха о последней рухавке не было, говорил: закажите вы вАнглии или в Америке гуттаперчевого человека, одевайте его то паном, токсендзом, то жидом, и возите его года в два раз по городам и вешайте.Послушайся они этого моего совета - никто бы и не ворохнулся, и капли кровине было бы пролито. Да что и говорить! Генерал махнул рукой и добавил: - Хоть бы на будущее-то время послушнее были, да загодя теперь такуюштуку припасли бы, да по Ревелю, да по Риге повозили немцем одетую, а товедь опять, гляди, скоро понадобится немцев колоть. А мне, как хотите, мненемцев жалко: это не то, что гоноровое полячье безмозглое, - это людиобстоятельные и не перепорть мы их сами, они приятнейшие соотечественникинам были бы. Я, помню, сам в Остзейском крае два года стоял при покойномимператоре, так эти господа немцы нам первые друзья были. Бывало, ничегоканалья и по-русски-то не понимает, а даже наши песни поет: заместо "помосту-мосту" задувает: Оф дем брике, брике, брике, Оф дем калинишев брике. А нынче вон, пишут, и они уже "Wacht am Rhein"("Стража на Рейне"(нем.)) запели и заиграли. Кто же, как не сами мы в этом виноваты? Ну и надотеперь для их спасения по крайней мере хоть гуттаперчевую куклу на свой счетзаказывать, да каким-нибудь ее колбасником или гоф-герихтом наряжать ипровешивать, чтоб над живыми людьми не пришлось этой гадости делать. - А не находите ли вы, - спрашиваю, - опасности в том, что немцыпроведали бы, что человек-то, которого вешают, сделан из гуттаперчи? - Ну так что же такое, что проведали бы? Да им даже под рукою можнобыло бы это и рассказывать, а они все писали бы, что "москали всехповешали"; ученая Европа и порешила бы, что на Балтийском поморье немцев уженет, что немцы все уже перевешаны, а которые остались, те, стало быть, наши.Тогда они после - пиши не пиши - никто заступаться не станет, потому чтополяков уже нет, все перевешаны; за русских заступаться не принято, - и весьбы этот дурацкий остзейский вопрос так и порешился бы гуттаперчевою куклой. - Куклой! ну, - говорю, - ваше превосходительство, теперь я уж даже несомневаюсь, что вы это все изволите шутить. - Полноте, сделайте милость! Вы меня этим даже обижаете! - возразил снеудовольствием генерал. - Ас другой стороны, я даже и не понимаю, что вастак удивляет, что кукла может производить впечатление? Мало ли разве вывидите у нас кукол, которых все знают за кукол, а они не только впечатлениепроизводят, но даже решением вопросов руководят. Вы здешний? - Да, здешний. - И еще, может быть, в здешней гимназии обучались? Я отвечал утвердительно. - Ну, так вы не можете не знать господина Калатузова? - Как же, - отвечаю, - очень хорошо его знаю. - Дурак он? - Да, не умен. - Чего не умен, просто дурак. Я и отца его знал, и тот был дурак, имать его знал - и та была дура, и вся родня их были дураки, а и они на этоговсе дивовались, что уже очень глуп: никак до десяти лет казанского мыла отпряника не мог отличить. Если, бывало, как-нибудь мать в бане в сторонузасмотрится, он сейчас все мыло и поест. Людей сколько за это пороли. Простоотчаянье! До восемнадцати лет дома у гувернантки учился, пока ее обниматьначал, а ничему не выучился; в гимназию в первый класс по девятнадцатомугоду отдали и через пять лет из второго класса назад вынули. Ни к одномуместу не годился, - а вон добрые люди его в Петербурге научили газетуиздавать, и пошло, и заговорили про него, как он вопросы решает. Вот вы егопосмотрите: вчера был у меня; приехал в земство, гласным выбран ради своеголитературного значения и будет голос подавать. - Что же, - спрашиваю, - поумнел он хотя немножко, редакторствуя? - Какое же поумнеть? Мыла, разумеется, уж не ест; а пока сидел у меня -все пальцами нос себе чистил. Из ничего ведь, батюшка, только бог светсоздал, да и это нынешние ученые у него оспаривают. Нет-с; сей Калатузовтолько помудренел. Спрашиваю его, что, как его дела идут? "Шли, - говорит, - хорошо, а с прошлого года пошли хуже". "Отчего же, мол, это?" "Запад, - говорит, - у меня отвалился". "Ну, вы, конечно, это горе поправили?" Думал он, думал: "М-да, - отвечает, - поправил". "Ну, и теперь, значит, опять хорошо?" "М-да; не совсем: теперь восток отпал". "Фу, - говорю, - какое критическое положение: этак все, пожалуй, можетрассыпаться?" Думал, опять думал и говорит, что может. "Так нельзя ли, мол, как-нибудь так, чтобы и востоку и западуприходилось по вкусу?" "М-можно, да... людей нет!" "Что такое? - Удивился, - знаете, безмерно, что уж даже и петый дурак,и тот на безлюдье жалуется. - Что такое?" - переспрашиваю, - и получаю вответ: "Людей нет". "В Петербурге-то способных людей нет?" "Нет". "Не верю, - говорю. - Вы поискали бы их прилежнее, как голодный хлебаищет". "Искал", - отвечает. "Ну, и что же? Неужели нет?" "Нет". "Ну, вы в Москве поискали бы". "А там, - говорит, - и подавно нет. Нынче их нигде уж нет; нынче надосовсем другое делать". - "Что такое?" - любопытствую. Расскажи, мол, дура любезная, удиви, чтоты такое надумала? А он-с меня действительно и удивил! "Надо, - отвечает, - разом два издания издавать, одно так, а другоеиначе". Ну, скажите ради бога, не тонкая ли бестия? - воскликнул, подскочив,генерал. - Видите, выдумал какой способ! Теперь ему все будут кланяться, вотувидите, и заискивать станут. Не утаю греха - я ему вчера первый поклонился:начнете, мол, нашего брата солдата в одном издании ругать, так хоть в другомподдержите. Мы, мол, за то подписываться станем. "М-да, - говорит, - в другом мы поддержим". Так вот-с, сударь, - заговорил, выпрямляясь во весь рост, генерал, -вот вам в наш век кто на всех угодит, кто всем тон задаст и кто прочнее всехна земле водворится: это - безнатурный дурак!

Дата добавления: 2015-08-21