Глава семьдесят первая

Фортунатов пошептал губернатору на ухо и показал на меня глазами. Губернатор сощурился, посмотрел в мою сторону и, свертывая ротиктрубочкой, процедил: - Я, кажется, вижу господина Ватажкова? Я подошел, раскланялся и утвердил его превосходительство в его догадке. Губернатор подал мне руку, ласково улыбнулся и потянул меня к портьере,сказав: - Я сейчас буду. Фортунатов шепнул мне: - Ползи в кабинет, - и каким-то непостижимо ловким приемом однимуказательным пальцем втолкнул меня за портьеру. Здесь мне, конечно, нельзя было оставаться между портьерой и дверью: яналег на ручку и смешался... Передо мной открылась большая наугольнаякомната с тремя письменными столами: один большой посредине, а два меньшие -у стен, с конторкой, заваленною бумагами, с оттоманами, корзинами,сонетками, этажеркой, уставленною томами словаря Толя и истории Шлосеера, спуговками электрических звонков, темною и несхожею копией с картины Рибейры,изображающей св. Севастиана, пронзенного стрелой, с дурно написанною в овалеголовкой графини Ченчи и олеографией тройки Вернета - этими тремянеотразимыми произведениями, почти повсеместно и в провинциях и в столицахрепрезентующих любовь к живописи ничего не понимающих в искусстве хозяев.Эти три картины, с которыми, конечно, каждому доводилось встречаться вчиновничьих домах, всегда производили на меня точно такое впечатление, какоедолжны были ощущать сказочные русские витязи, встречавшие на распутье столбыс тремя надписями: "самому ли быть убиту, или коню быть съедену, или обоим вплен попасть". Тут: или быть пронзенным стрелою, как св. Севастиан, и, какон же, ждать себе помощи от одного неба, или совершать преступление надпреступником и презирать тех, кто тебя презирает, как сделала юная графиняЧенчи, или нестись отсюда по долам, горам, скованным морозом рекам иперелогам на бешеной тройке, Вова* не мечтая ни о Светланином сне, ни о"бедной Тане", какая всякому когда-либо мерещилась, нестись и нестись, дажене испытуя по-гоголевски "Русь, куда стремишься ты?" а просто..."колокольчик динь, динь, динь средь неведомых равнин"... Но все дело не втом, и не это меня остановило, и не об этом я размышлял, когда, отворивдверь губернаторского кабинета, среди описанной обстановки увидел пред самымбольшим письменным столом высокое с резными украшениями кресло, обитоекрасным сафьяном, и на нем... настоящего геральдического льва, каких рисуютна щитах гербов. Лев окинул меня суровым взглядом в стеклышко и, вместовсякого приветствия, прорычал: - Доклад уже кончен, и губернатор более заниматься не будет... Я еще не собрался ничего на это отвечать, как в кабинет вскочилФортунатов и, подбежав ко льву, назвал мою фамилию и опять выкатил теми жепятами. Лев приподнялся, движением брови выпустил из орбиты стеклышко и...вместе с тем из него все как будто выпало: теперь я видел, что это былапросто женщина, еще не старая, некрасивая, с черными локонами, крупнымичертами и повелительным, твердым выражением лица. Одета она была строго, вчерное шелковое платье без всякого банта за спиной; одним словом, это былагубернаторша. Она довольно приветливо для ее геральдического величия протянула мнеруку и спросила, давно ли я из-за границы, где жил и чем занимался. Получивот меня на последний вопрос ответ, что я отставным корнетом пошелдоучиваться в Боннский университет, она меня за это похвалила и затем прямоспросила: - А скажите, пожалуйста, много ли в Бонне поляков? Я отвечал, что, на мой взгляд, их всего более учится военным наукам вМеце. - Несчастные, даже учатся военным наукам, но им все, все должнопростить, даже это тяготение к школе убийств. Им по-прежнему сочувствуют вЕвропе? - Кто не знает сущности их притязаний, те сочувствуют. - Вы не такговорите, - остановила меня губернаторша. - Я вам сообщаю, что видел. - Совсем не в том дело: на них, как и на всю нашу несчастную молодежь,направлены все осадные орудия: родной деспотизм, народность и православие.Это омерзительно! Что же делают заграничные общества в пользу поляков? - Кажется, ничего. - А у нас в Петербурге? Я отвечал, что вовсе не знал в Петербурге таких обществ, которые блюдутпольскую справу. - Они были, - таинственно уронила губернаторша и добавила, - но,разумеется, все они имели другие названия и действовали для вида в другихбудто бы целях. Зато здесь, в провинциях, до сих пор еще ничего подобного...нет, и тут эти несчастные люди гибнут, а мы, глядя на них, лишь восклицаем:"кровь их на нас и на чадех наших". Я не могу... нет, решительно не могупривыкнуть к этой новой должности: я не раз говорила Егору Егоровичу (такзовут губернатора) брось ты, Жорж, это все. Умоляю тебя, хоть для менябрось, потому что иначе я не могу, потому что на тебе кровь... Напишиоткровенно и прямо, что ты этого не можешь: и брось, потому что... что жеэто такое, до чего же, наконец, будет расходиться у всех слово с делом? Нанас кровь... брось, умой руки, и мы выйдем чисты. Я заметил, что у супруга ее превосходительства прекрасная должность, накоторой можно делать много добра. - Полноте, бога ради, что это за должность! Что такое теперьгубернаторская власть? Это мираж, призрак, один облик власти. Тут власть навласти; одни предводители со своим земским настроением с ума сведут. Гм,крепостники, а туда же, "мы" да "мы". Мой муж, конечно, не позволит, ноодному губернатору предводитель сказал: "вы здесь калиф на час, а я земскийчеловек". Каково-с! А Петербург и совсем все перевертывает по-своему иперевертывает, никого не спросясь. Зачем же тогда губернаторы? Не нужно ихвовсе, если так. Нет, это самое неприятное место, и я им совершеннонедовольна; разумеется если Егор Егорович говорит, что это нужно длябудущего., то я в его мужские дела не мешаюсь, но все, что я вижу, все, вочто я вникаю в течение дел по его должности, то, по-моему, это такаямизерность, которою способному человеку даже стыдно заниматься. - Какие же места вам, - спрашиваю, - нравятся больше губернаторских? - Ах боже мой! да мало ли нынче дел для способного человека: идти внотариусы, идти в маклера, в поверенные по делам, - у нас ведь есть связи:наконец, издавай газету или журнал и громи, и разбивай, и поднимай вопросы,и служи таким образом молодому поколению, а не правительству. В это время разговор наш прервался приходом губернатора, которыйвозвратился с видом тяжкого утомления и, пожав мне молча с большимсочувствием руку, бережно усадил меня в кресло.

Дата добавления: 2015-08-21