Глава шестьдесят первая

- Но ведь это, - говорю, - все, что вы изволили рассказать, случаиэкстренные, а ведь мы должны иметь в виду другое, когда крестьянин умираетсвоею смертью без медицинской помощи. - Да зачем же ему нужно умирать с медицинскою помощью? - вопросиллекарь. - Разве ему от этого легче будет или дешевле? Пустяки-с все это!Поколику я медик и могу оказать человеку услугу, чтоб он при моем содействииумер с медицинскою помощью, то ручаюсь вам, что от этого мужику будет нималоне легче, а только гораздо хлопотнее и убыточнее. Удивился я и прошу его объяснить мне: отчего же это будет убыточнее,если с мужика ни за рецепт, ни за лекарство ничего не возьмут? - А оттого, - отвечает, - что мужик не вы, он на пойдет к лекарю, покаему только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, этиохотники пачкаться, а мужик человек степенный и солидный, он рассказами этопро свои болезни докучать не любит, и от лекаря прячется, и со смокомдожидается, пока смерть придет, а тогда уж любит, чтоб ему не мешали умиратьи даже готов за это деньги платить. "Ну, - думаю себе, - это ты, любезный друг, врешь; я вовсе не так глуп,чтобы тебе поверить", и говорю ему: - Извините меня, но я никогда еще не слыхал, чтобы какой-нибудь человекплатил врачу деньги за то, чтоб ему поскорее умереть. - Мало ли, - отвечает, - чего вы не слыхали. Я много раз это видел ввоенных больницах, особенно в Петербурге; казаки из староверов, ах какспокойно это совершают! С большою-с, с большою серьезностью... скорее семьраз умрет, чем позволит себе клистир сделать, да-с. Да вот даже нынешним ещелетом со мной был такой случай, уже не в больнице. Тут помещица есть, оченьважная барыня, - отсюда верстах в десяти, - тоже вот, вроде вас, совсеможирела. Рассердилась она как-то на дочь, и расходились у ней, как у вас,самордаки; дочь ее пишет мне, что "маменька умирает совсем". Думаю: чертзнает, пожалуй, чего доброго, и действительно умрет, и за нее, как за чтопутное, под суд попадешь, что не подал помощи. Отправился к ней натаратайке. Приезжаю, просят порождать. Жду и наблюдаю из залы, какмальчишка-лакейчонок в передней читает старому лакею газету "Весть", и обаею очень довольны. Старый лакей внушает молодому лакею: "вот, говорит, какдолжно пишут настоящие господа", и сам, седой осел, от радости заплакатьготов. Великий народ российский!.. Прошел час; выходит ко мне прекраснаябарышня, дочка, и с заплаканными глазками говорит, что маменьке ее, изволитевидеть, полегче (верно, помирились) и что теперь они изволили заснуть и невелели себя будить, "а вас, говорит, приказали просить в контору, там вамзавтрак подадут", и с этим словом подает мне рубль серебром в розовомпакетике. Я завтрака есть не пошел, спросил себе стакан воды и положил натарелку рубль его барыни, а барышне сказал: "Сделайте одолжение, сударыня,скажите от меня вашей маменьке, что видал я на своем веку разных свиней, ноуж такой полновесной свиньи, как ваша родительница, до сей поры не видывал". И в таратайку их я не сел, а ушел от них пешком. Жара страшная, десятьверст ходьбы все-таки изрядно; пыль столбом стоит, солнце печет. На половинедороги есть деревушка. Иду по улице - даже собаки не тявкают, - от жары ктокуда, под застрехи да в подполья попрятались. Смотрю - у одной хатенки напороге двое ребятишек сидят и синее молоко одною ложкой хлебают и делятсяэтою ложкою как самые заправские социалисты. Один раз один хлебнет, другомупередает, а тот хлебнет, этому передает. Удивительно! Досужий человек на этоцелое рассуждение о русском народе может написать. И вдруг это молоко менясоблазнило. Зайду, думаю, в избу, нельзя ли хоть уста промочить. Вошел;во-первых, муха! самая неумеримая муха! Так жужжит, даже стон стоит.Во-вторых, жара нестерпимая и никого в избе нет, только откуда-то тянетсямучительное тяжкое оханье. Я вышел на двор, вижу, бабенка навоз виламисушит. "Есть, - говорю, - у тебя молоко?" Думала, думала и отвечает, что молоко есть. "Дай же, - говорю, - мне молока; я тебе гривенник дам". "А на что, - говорит, - мне твой гривенник? Гривенник-то у нас еще,слава богу, и свой есть". Однако согласилась, дала молока. Сел я в сенях на скамеечку, пью это молоко, а в избе так и разливаетсямучительнейший стон. "Это, - говорю, - кто у вас так мучится?" "Старичок, - говорит, - свекор больной помирает". Я выпил молоко и подхожу к старику. Гляжу, старичище настоящий Сатурн;человек здоровья несметного; мускулы просто воловьи, лежит, глаза выпучил истрашно, страшно стонет. "Что, - говорю, - с тобою, дед?" "А?" "Что, мол, с тобою?" "Отойди прочь, ничего", - и опять застонал. "Да что, мол, такое с тобою? Чем ты болен?" "Отойди прочь, ничего". Я ощупал у него пузо: вижу, ужас что газов сперто. Я скорее сболталстакан слабительной импровизации, подношу и говорю: "Пей скорее, старик, и здоров будешь, еще сто лет проживешь". "Отойди прочь, - говорит, - не мешай: я помираю". "Пей, - говорю, - скорее! выпей только, и сейчас выздоровеешь". Где жетам? и слушать не хочет; "помираю", да и кончено. Ну, думаю себе, не хочешь, брат, слабительного, так я тебя иным путемоблегчу, а меня, чувствую, в это время кто-то за коленку потихоньку теребит,точно как теленок губами забирает. Оглянулся, вижу, стоит возле меня большоймужик. Голова с проседью, лет около пятидесяти. Увидал, что я его заметил, иделает шаг назад и ехидно манит меня за собою пальцем. "Что, - говорю, - тебе нужно?" "Батюшка, ваше благородие, - шепчет, - пожалуйте!., примите!.." - и сэтим словом сует мне что-то в руку. "Это, - спрашиваю, - что такое?" "Полтина серебра, извольте принять... полтину серебра".. "За что же ты, дурак, даешь мне эту полтину серебра?" "Не мешайте, батюшка, божьему старику помирать". "Ты кто ему доводишься?" "Сын, - говорит, - батюшка, родной сын; это батька мой родной:помилосердуйте, не мешайте ему помирать". А тут, гляжу, из сеней лезет бабенка, такая старушенция, совсемкикимора, вся с сверчка, плачет и шамшит: "Батюшка, не мешай ты ему, моему голубчику, помирать-то! Мы за тебябога помолим". Что же, думаю, за что мне добрым людям перечить! Тот сам хочетпомирать, родные тоже хотят, чтоб он умер, а мне это не стоит ни одногогроша: выплеснул слабительное. "Помирайте, - говорю, - себе с богом хоть все". Они это отменно восчувствовали и даже за самую околицу меня провожали сблагодарностию. Спрашиваю дорогою: "Что же, наследства, что ли, мол, ждете от старика-то?" "Нет, - говорят, - батюшка, какое наследство: мы бедные, да уж онсовсем в путь-то собрался... и причастился, теперь ему уж больно охотапомереть". Только что за околицу я вышел, гляжу, мальчишка бежит. "Тятя, - кричит, - дедушка протянулся". И все заголосили: "Один ты, мол, у нас только и был!"

Дата добавления: 2015-08-21