Глава пятьдесят пятая

Я крайне заинтересовался моим гостем и говорю ему, что любопытствуюзнать, какого мнения держится он об этом сам? - Я вам на это, - говорит, - могу смело отвечать: я держусь самогопростого мнения и, как мне и очень многим кажется, самого ясного: в экономииприроды ничто не исчезает, никакая гадость; за что же должно исчезнуть односамое лучшее: начало, воодушевлявшее человека и двигавшее его разум и волю?Этого не может быть! Разумеется, утверждают, что все это не материя, афункция; я, однако, этого мнения не разделяю и стою за самостоятельноеначало душевных явлений. Конечно, об этом теперь идут и почти всегда шлибесконечные споры, но меня это не смущает: во-первых, истинные ученые занас... Вон уж и Лудвиг в "Lehrbuch der Physiologie"("Учебник физиологии"(нем.).) прямо, сознает, что в каждом ощущении, кроме того, что в нем можетбыть объяснено раздражением нервов, есть нечто особенное, от нервнезависимое, а душой-то все эти вопросы постигаются ясно и укладываются вней безмятежно. Отрожденский все упирает на то, что даже и самому строителюмира места будто бы нигде нет; а я ему возражаю, что мы и о местах ничего незнаем, и указываю на книжку Фламмариона "Многочисленность обитаемых миров",но он не хочет ее читать, а только бранится и говорит: "Это спиритскиебредни". Но какие же спиритские бредни, когда ведь он сам этой книги нечитал и даже не знает, что Фламмарион профессор астрономии? Вот такимобразом с ним совсем спорить и невозможно. - Вы метафизик? - Нет, я в вопросах этого рода редко иду путем умозаключений, хотя илюблю искусную и ловкую игру этим орудием, как, например, у ЛаврентияСтерна, которого у нас, впрочем, невежды считают своим братом скотом, междутем как он в своем "Коране" приводит очень усердно и тончайшие фибрыЛевенхука, и песчинку, покрывающую сто двадцать пять орифисов, через которыемы дышим, и другое многое множество современных ему открытий вдоказательство, что вещи и явления, которых мы не можем постигать нашимрассудком, вовсе не невозможны от этого, - но все это в сторону. Я при-,знаю священные тайны завета и не подвергаю их бесплодной критике. К чему,когда инструмент наш плох и не берет этого? Нет, постижениесверхъестественного и духовного метафизическим методом, по-моему, неприносит никакого утешения и только сбивает. Разве иногда в шутку сОтрожденским, когда он издевается над вечностью и отвергает все неисследимоена том основании, что все сущее будто бы уже исследовано в своих явлениях ипричинах, ну тогда я, шутя, дозволяю себе употребить нечто вродеметафизического метода таким образом, что спросишь: известно ли ученым,отчего кошки слепыми рождаются? отчего конь коню в одном месте друг другачешут? отчего голубь в полночь воркует? "Неизвестно!.." Но, говорит, - "этовздор!" Как вздор? Вот уж сейчас отсюда прямо и пойдет несостоятельность ипосылки на то, что еще "откроют". Дай бог, конечно, открытий, я их жаркожелаю, - не по своей, разумеется, должности, - но все, что ученые откроют,то все в нашу пользу, а не в пользу материалистов. Вон материалисты невестькак радовались работам над мозгами, а что вышло? Открыто, что мозг свиньи идельфина очень развит, а собака ведь умнее их, хоть мозг ее развит и хуже.Вот вам и доказали! Становой добродушно засмеялся. - Вы, - любопытствую, - в духовной академии воспитывались или вуниверситете? - Нет, я так, кое в каком французском пансионишке учился: в казенноезаведение, по тогдашним, правилам, я не мог попасть, потому что Васильев,как я называюсь, - это ведь не настоящая, то есть не родовая моя фамилия.Моя покойница матушка была швейцарка... девица... очень бедная... вэкономках служила у одного русского помещика. Отца своего я не знал... я...понимаете, только сын своей матери, и Васильевым называюсь по крестномуотцу. Сам я, однако, русский, а в чины произошел таким образом, что вХарьковском университете экзамен на уездного учителя выдержал; но матушкапожелала, чтоб я вышел из учителей и пошел в чиновники. Находила, что этоблагороднее; может быть, заблуждалась; ну, это ей так было угодно, - яисполнил ее волю; а теперь уж и она скончалась, а я все служу. Боюсь, чтобей не было неприятно, что я как будто ждал ее кон - чины. Да и зачем менять? - Но насколько, - говорю, - смею позволить себе судить о вас по нашемумимолетному знакомству и по вашим искренним словам, - вам, вероятно,-учительские занятия были бы гораздо сроднее, чем обязанности полицейскойслужбы? - Ах, полноте: не все ли это равно, на каком стуле ни посидеть в чужойгостиной? Не оглянешься, как праотцы отсюда домой позовут. Нет, это- мнесовершенно все равно: на умеренные мои потребности жалованья мне достает; ядаже и роскошь себе позволяю, фортепиано имею; а служба самая легкая: всетолько исполняю то, что ведено, а своею совестью, своим разумом и волей нина волос ничего не делаю... Как хотите, эти выгоды чего-нибудь да стоят; ясовершенно безответствен! Знаете, summa jus summa injuria - высочайшее правоесть высочайшее бесправие. Вот если б у меня была такая ужасная должность,как, например, прокурорская, где надо людей обвинять, - ну, это, разумеется,было бы мне нестерпимо, и я бы страдал и терзался; но теперь я совершеннодоволен моим положением и счастлив. - Но жаль, - замечаю, - что вы себе, например, не усвоили адвокатуры.Вы могли бы принести много добра. - Ах, нет, пожалуйста, не жалейте! Да и какое там возможно добро?Одного выручай, другого топи. Нет, это тоже не по мне, и я благодарю бога,что я на своем месте. - Да уж судьей даже, и то, - настаиваю, - вы были бы более на месте. - Нет, боже меня сохрани: что здесь за правда, на этой планете, иособенно юридическая правда, которая и на наши-то несовершенные понятиясовсем не правда, а часто одно поношение правды! Да иначе и быть не может.Юридическая правда идет под чертою закона несовершенного, а правданравственная выше всякой черты в мире. Я ведь, если откровенно говорить, ядо сих пор себе не решил: преступление ли породило закон или закон породилпреступление? А когда мысленно делаю себя чьим-нибудь судьей, то я, вздравом уме, думаю, как король Лир думал в своем помешательстве: стоиттолько вникнуть в историю преступлений и видишь: "нет виноватых". Я знаю,что это противно - не законам гражданским, - нет, я об этом вздоре неговорю, но это противно положениям, вытекающим из понятия осамостоятельности душевных явлений. Вот тут и начинается мой разлад инеопределенность, потому что я все-таки чувствую, что "нет виноватых", а этонесовместимо. Отрожденский уверяет меня, что я сумасшедший. Он видитвопиющую несообразность в том, что я, допуская свободную волю, не оправдываюубийства и мщения, и клянется, что меня за мои несообразности когда-нибудь вжелтый дом посадят. Но скажите, бога ради, разве меньшая несообразностьутверждать, что у человека нет свободной воли, что он зависит от молекул иот нервных узлов, и в то же самое время мстить ему за то, что он думает илипоступает так, а не этак? Ведь это верх несправедливости! Нет, я убежден,что мстить и убивать человека не следует ни обыкновенным людям, ниправителям. Никто не виноват - "нет виноватых"! Если все дело в нашихмолекулах и нервах, то люди ни в чем не виноваты, а если душевные движенияих независимы, то "правители всегда впору своему народу", как сказалМонтескье; потом ведь... что же такое и сами правители? Что тут серьезного,и с кем из них стоит считаться? Все это такое Nihil, такое ничто... Одинкрошечку получше, другой крошечку похуже: не все ли это равно тому, ктосовсем нигилист и кто не гилист? Это может озабочивать одну мелочь:газетчиков, журналистов и другой подобный им мелкий люд, но не настоящегочеловека, постигающего свое призвание. Другое дело, если бы могло идти дело"о чем-нибудь таком, чем бы достигалась общая правда... - А вы надеетесь, что она достижима? - Еще бы! Непременно-с достижима.

Дата добавления: 2015-08-21