Глава пятьдесят седьмая

- Я был очень рад, - начал становой, - что родился римским католиком; втакой стране, как Россия, которую принято называть самою веротерпимою и понеотразимым побуждениям искать соединения с независимейшею церковью, я ужебыл и лютеранином, и реформатом, и вообще три раза перешел из одногохристианского исповедания в другое, и все благополучно; но два года томуназад я принял православие, и вот в этом собственно моя история. Мне оноочень нравилось, но особенно в этом случае на меня имели очень большоевлияние неодобренные сочинения Иннокентия и запрещенные богословскиесочинения Хомякова, написанные, впрочем, в строго православном духе. Этомогущественная пропаганда в пользу православия. Я убедился из второго томаэтих сочинений в чистоте и многих превосходствах восточного православия, аособенно в его прекрасном устранении государства в деле веры. Пленясь этим,я с свободнейшею совестью перешел в православие; но... оказывается, что этойверы я уже переменить не могу. - Конечно, - говорю, - не можете. А вы этого не знали? - Представьте, этого-то я и не знал; а то, разумеется, я подождал бы. - То есть, чего же вы подождали бы? - Испытал бы прежде еще некоторые другие вероисповедания, которые можнопеременить, а православие оставил бы на самый послед. - Да зачем же, - спрашиваю, - это вам нужно менять его? Разве выразочаровались и в убедительности слов Иннокентия и Хомякова и в чистотесамого православия? - Нет, не разочаровался нисколько ни в чем, но меня смутило, чтоправославия нельзя переменить. Сознание этой несвободности меня лишаетспокойствия совести. Самостоятельность моя этим подавлена и возмущается. Яподал просьбу, чтоб мне позволили выйти, а если не позволят, то думаю уйти вТурцию, где христианские исповедания не имеют протекции и оттого в известномотношении свободнее и ближе к духу Христова учения. Жду с нетерпениемответа, а теперь прощайте и извините" меня, что я отнял у вас много времени. Я было просил его поужинать и переночевать, но становой от этогорешительно отказался и сказал, что он должен еще поспешить в соседнююдеревню для продажи "крестьянских излишков" на взыскание недоимки. - Какие же вы у них находите "излишки"? - спрашиваю его на пороге. - А какие у них могут быть излишки? Никаких. Продаем и ложку и плошку,овцу, корову - все, кроме лошадей и сох. - И что же, вы производите это, не смущаясь совестью и без борьбы? - Ну, как вам сказать, операция самая неприятная, потому что тут идетский плач, и женский вой, и тяжелые мужичьи вздохи... одним словом, все,что описано у Беранже: "вставай, брат, - пора, подать в деревне сбирают сутра"... Очень тяжело; но ведь во всяком случае видеть эти страдания искорбеть о своем бессилии отвратить их все-таки легче, чем быть ихинициатором. Мой обязанности все-таки всех легче: я машина, да-с, я ничтодругое, как последняя спица в колеснице: с меня за это не взыщется, а тем,кто эти денежки тянет да транжирит без толку... Ох, я скорблю за них; авпрочем, все равно: везде непонимание - "нет. виноватых, нет виноватых", да,может быть, нет и правых. На сих словах мы расстались с этим антиком, и он уехал.

Дата добавления: 2015-08-21