Глава двадцать седьмая

Не могу вам рассказать, в каком я был гадком состоянии духа.Разыгранная со мною штука просто сбила меня с пахвей, потому что я, послесвоего неловкого поведения у знакомых дам капитана, ни за что не расположенбыл жить у его сестры и даже дал было себе слово никогда не видать его.Комната мне нравилась, и я ничего не имел против нее, но я имел много противкапитана; мне его предупредительность была не по нутру, а главное, мне былочрезвычайно неприятно, что все это сделалось без моей воли. Но я могсердиться сколько мне угодно, а дело уже было сделано. Досада объяла меня несказанная, и я, чтобы немножко поразвлечься ипорассеяться и чтобы не идти на новую квартиру, отправился бродить поМоскве. Я ходил очень долго, заходил в несколько церквей, где тупо ибессознательно слушал вечернюю службу, два или три раза пил чай в разныхтрактирах, но, наконец, деваться более было некуда. На дворе уже совсемзасумерчило, и по улицам только изредка кое-где пробегали запоздалые чуйки;бродить по улицам стало совсем неловко. Я подошел к одному фонарю, вынул моикарманные часы: было одиннадцать часов. Пора было на ночлег; я взялизвозчика и поехал на мою новую квартиру. К удивлению моему, у ворот ждалменя дворник; он раскрыл передо мною калитку и вызвался проводить меня полестнице с фонариком, который он зажег внизу, в своей дворницкой. Ремень,приснащенный к звонку моей квартиры, был тоже необыкновенно чуток ипослушен: едва я успел его потянуть, как дверь, шурша своим войлочнымподбоем, тихо отползла и приняла меня в свои объятия. В передней, наполочке, тихо горел чистенький ночничок. Комната моя была чиста, свежа; предбольшим образом спасителя ярко сияла лампада; вещи мои были разложены стакой аккуратностью и с таким порядком, с каким я сам разложить их никогдане сумел бы. Платье мое было развешено в шкафе; посреди стола, предчернильницей, лежал мой бумажник и на нем записка, в которой значилось:"Денег наличных 47 руб. ассигнациями, 4 целковых и серия", а внизу под этимистроками выдавлена буква "П", по которой я узнал, что всею этойаккуратностью в моей комнате я был обязан тому же благодатному ЛеонидуГригорьевичу. "И скажите пожалуйста, - рассуждал я себе, - когда он все это делал? Яраскис и ошалел, да слоны слонял по Москве, а он как ни в чем не бывал, иеще все дела за меня попеределал!" Я отдернул альков моей кровати и увидел постель, застланнуюослепительно чистым бельем. Думать мне ни о чем больше не хотелось; переехалтак переехал, или перевезли так перевезли, - делать уж нечего, благо тихо,покойно, кровать готова и спать хочется. Я разделся, перекрестился, лег изаснул в ту же самую минуту, как только упал головой на подушки. Занавески,которою отделялся мой альков, я не задернул, потому что, ложась, надеялсяпомечтать при свете лампады; но мечтанья, по поводу внезапного крепкого она,не случилось; зато около полуночи меня начал осенять целый рой самыхприхотливых сновидений. Мы с Постелышковым не то летели, не то валились наземлю откуда-то совсем из другого мира, не то в дружественных объятиях, нето в каком-то невольном сцеплении. Я был какой-то темный, неопределенный; онтакой же голубой, каким я его видел и каким он мне только и могпредставляться; но у него, кроме того, были большие влажные крылышки;помахивая ими, он меня словно всего склеивал, и свист от взмахов этихкрыльев, и сладостно и резко раздавался в моем слухе. Затем вдруг мыочутились в этой самой комнате и ездили по ней долго и долго, пока вдругкапитан дал мне в нос щелчок, и я проснулся.

Дата добавления: 2015-08-21