Глава шестнадцатая. Начальство сразу смекнуло в чем дело, да не мудрено было это исмекнуть

Начальство сразу смекнуло в чем дело, да не мудрено было это исмекнуть. Распахнулись двери, и на пороге, расчищая ус, явился сторожКухтин, который у нас был даже воспет в стихах, где было представленоторжественное ведение юношей рыцарей на казнь, причем, Как грозный исполин, Шагал там с розгами Кухтин. При виде этого страшного человека Локотков изобличил глубокий упадокдуха. Стоя возле него, я видел не только, как он покачнулся, но дажечувствовал, как трепетала на его сюртучке худо пришитая пуговка и как егомаленькие пухленькие губки сердечком выбивали дробь. Начался допрос. Дети сначала не признавались, но когда директоробъявил, что все три низшие класса будут высечены через четыре человекапятый, началось смятение. - Отделяйтесь! - начал директор. - Ты, первый, становись к скамье. Один робкий мальчик отошел и подвинулся к скамье. Он водил тревожнымиглазами по зале и ничего не говорил, но правая рука его постоянно топоднималась, то опускалась, - точно он хотел отдать кому-то честь. Следующиечетыре мальчика были отставлены в сторону; эти немедленно начали часто ибыстро креститься. Пятый снова тихо подвигался к скамье. Это был тотбледный, запуганный мальчик, которого звали "белым тараканом". Совсеморобев, он не мог идти: ноги у него в коленях подламывались, и он падал.Кухтин взял его под мышку, как скрипку, и посадил на пол. - Бросали сало? - отнесся к нему директор. - Да, да, - пролепетал ему мальчик. - Кто бросал? "Белый таракан" пошатнулся, оперся ладонями в пол и, качнув головой,прошептал; - Я не знаю... все... - Все? стало быть, и ты? - Я, нет, не я. У него, видимо, развязался язык, и он готов был проговориться; но вдругон вспомнил законы нашей рыцарской чести, побагровел и сказал твердо: - Я не знаю, кто. - Не знаешь? ну, восписуем ти, раба, - отвечал директор, толкнув его кскамейке, и снова отделилась четверка счастливых. В числе счастливых четвертого пятка выскочил Локотков. Я заметил, чтоон не разделял общей радости других товарищей, избегавших наказания; он нерадовался и не крестился, но то поднимал глаза к небу, то опускал их вниз,дрожал и, кусая до крови ногти и губы, шептал: "Под твою милость прибегаем,богородица дева". У нас было поверье, что для того чтобы избежать наказания или чтобы онопо крайней мере было легче, надо было читать про себя эту молитву. Локоткови шептал ее, а между тем к роковым скамейкам было отделено человек двадцать.Калатузов был избавлен от общей участи. Он стоял в ряду с большими, ккоторым могли относиться одни увещательные меры. Над маленькими началасьэкзекуция. Я был в числе счастливых и стоял зрителем ужасного для меня тогдазрелища. Стоны, вопли, слезы и верченья истязуемых детей поднимали во мневсю душу. Я сперва начал плакать слезами, но вдруг разрыдался до истерики.Меня хотели выбросить вон, но я крепко держался за товарищей, стиснул зубы ирешился ни за что не уходить. Мне казалось, что происходит делобесчеловечное, - за которое все мы, как рыцари, должны были вступиться.Высечены уже были два мальчика и хотели наказывать третьего. В это времяЛокотков, белее полотна, вдруг начал шевелиться, и чуть только раздалсясвист прутьев над третьим телом, он быстро выскочил вперед и заговорилторопливым, бессвязным голосом: - Позвольте, позвольте, это я бросил сало...

Дата добавления: 2015-08-21