Гражданская война.

Приметы грозового времени появились в полевой сезон 1989 года на Зоркульском листе. Остановился я с напарником, молодым специалистом техником по имени Джавзар, что в переводе означает зелененький ячмень, чего он очень стеснялся и просил не разглашать, особенно студенткам, опробовать мощнейший родник. Выход источника находился у подножия скалы – останца высотой метров двадцать с крутыми, градусов сорок пять-пятьдесят, стенками. По берегам ручья, образованного родником, росла кое-какая зеленая трава, и паслось небольшое стадо яков. Пока мы сидели на роднике, подошел предводитель этого стада, як килограмм на восемьсот и, недоуменно похрюкивая, начал нас разглядывать. Мы, было, заволновались, но як решил показать, на что он способен. С невероятной легкостью и, можно сказать грацией, взлетела эта туша на скалу по полочкам, выступам шириной в ладонь. И застыл на верхушке скалы, обозревая окрестности.

Ну, а мы, полюбовавшись на эту картину, отправились по маршруту дальше. По пути стояла одинокая юрта, а около юрты с десяток лошадей под седлами. Очень интересно, сколько работал, редко одну лошадь увидишь. Джавзар начал приставать:

– Зайдем в гости, попробуем кислого молока и попросим налить в дорогу пару литровых бутылок.

Мне же стало интересно, что за кавалеристы собрались в юрте?

Зашли. Внутри сидело человек десять молодых парней, и с аппетитом поедали жареного барана. Усадили, конечно, за достархан и нас. У стенки юрты лежала куча одностволок, а молодцы разрезали куски мяса, ну очень большими и красиво отделанными ножами. Я спросил, не на охоту ли они собрались?

Оказалось, что они скорее, возвращаются с охоты. В то время в Оше начиналась очередная заваруха между узбеками и киргизами, и эти ребята отправились воевать в Ош верхами на лошадях, но в Алайской долине пограничники их задержали и отправили обратно.

Хорошо была приготовлена баранина, но Джавзар сидел как на иголках и мы, немного перекусив и заправившись молоком, отправились далее.

– Слушай Джавзар, ты чего так заторопился, там же уже и шурпа была почти готова?

– О, ты не знаешь, чего они между собой говорили, они говорили, что хорошо бы сейчас кушать мясо из узбека. Мне страшно стало.

– Э, Джавзар, это они друг перед другом и перед хозяевами юрты хвастаются, какие они храбрые, а сами очень даже рады, что пограничники их не пропустили в Ош.

Вот тебе и отечество наше свободное, дружбы народов оплот. Как отечество чуть свободнее стало, так и дружбы никакой не оказалось.

А первые беспорядки, как предвестники гражданской войны, произошли в Душанбе в девяностом году, в начале весны, и повод их возникновения убедительно доказывал, что дружба народов Советского Союза, в значительной степени, миф. Изначально «хорошо» сработала «армянская» тема, о выделении пострадавшим Спитака квартир в городе. Слух конечно нелепый, но на площади, перед зданием ЦК собрался митинг протестующих «очередников». Почему-то большинство из них оказались молодыми людьми из близлежащих кишлаков, в синих халатах и тюбетейках.

Разъяснения по громкоговорителю, что в Душанбе приехало несколько семей армян к своим родственникам, на толпу не действовали, и митинг превратился в орду хулиганствующей, орущей молодежи и подростков. И пошло-поехало! Толпа била окна ближних домов, попыталась взломать вход в здание ЦК и решетки на окнах. Милиция, успевшая с черного хода занять здание, держала оборону. Часть толпы «прогулялась» по кварталам центральной улицы, переворачивая газетные киоски, ограбила ювелирный магазин, причем присоединившиеся к митингующим уголовники, квалифицированно вскрыли сейф с драгоценностями и наличными.

За событиями наблюдал с балкона своей квартиры Ахрор Буданаев. Жил рядышком с ЦУМом. Любопытная деталь. Когда толпа возвращалась на площадь, один отделился от толпы, решив разбить фонарь освещения улицы. Минут пять он кидал вверх камень, все никак не мог попасть, стал трусливо оглядываться по сторонам – отстал от толпы ведь! Наконец попал и, разбив фонарь, удалился с сознанием выполненного долга.

Появившаяся милиция со щитами и новинкой времени – резиновыми дубинками, была встречена градом булыжников. Оказывается, митингующие наладили доставку камней с Варзоба, в багажниках «Жигулей» и «Москвичей». Выходит, что руководящий центр у митинга все же был и милицию встретили не какие-нибудь камешки, а галька по три-семь килограммов, от камней такого веса, щиты – защита ненадежная. Наконец, руководство перешло к более решительным действиям, из ворот двести первой дивизии, казармы которой находились в пятистах метрах от митингующих, выползли несколько танков и подошли к толпе. Толпа, уверенная, что расстреливать и давить гусеницами ее не будут, не дрогнула, и даже развеселилась. Танки, подойдя почти вплотную, ударили холостыми зарядами поверх голов. В наступившей темноте, выстрелы из стамиллиметровых орудий, сопровождающиеся многометровыми языками пламени, сработали эффективно. Последствия для митингующих: мгновенная паника, давка, ушибы, переломы и последующая стирка подштанников.

Этим вечером я сидел в камералке, добивал «горящий» проект. В двенадцать ночи пошел поспать в общежитие, а там не спят, прильнули к радиоприемнику, настроенному на Душанбе, и слушают: «В городе беспорядки, объявляется чрезвычайное положение, сидеть по домам и так далее», а в холле по телевизору шла обычная программа…

Утром из города прибыл один экспедиционный автобус, вместо четырех. Звоню домой, в шестьдесят четвертом районе все спокойно, семейство мое сидит в квартире, пропитание есть. Мне было приказано сидеть в Экспедиции до прекращения беспорядков.

А в городе вновь собираются толпы тех же молодых людей в синих халатах и тюбетейках. Собирались в пригородах, потом очутились на площадях перед ж/д вокзалом и перед аэропортом, который находится в черте Душанбе.

Водитель Товарали (местный из Семиганча) согласился съездить со мной в Управление подписать проект. На въезде в город остановились. Впереди слышна автоматная трескотня, неужели стреляют боевыми патронами? Из города выскочила такси, около нас остановилась. Водитель, пожилой таджик, глаза выпучил от испуга:

– Куда претесь? Слышите, что там творится? Море крови!

Стреляли, конечно, холостыми патронами, насчет «моря крови», таксист ошибался, но ехать дальше расхотелось. Вернулись в Экспедицию. А беспорядки продолжались еще целый день. Квартирная первопричина митинга забыта, начались избиения, так называемых, русскоязычных. Били и таджиков, узбеков одетых в костюмы и, не дай Бог в шляпе! А почему одет не по мусульмански?! Доставалось и таджичкам, если на них не было штанов по щиколотку, но оказывается, модницам можно носить штаны длиной до колен, для того чтобы удостовериться в наличии предмета туалета, задирали у девчонок юбки, а ведь страшнее оскорбления мусульманской женщины не придумать, впрочем, как и не мусульманской.

Пришлось опять ночевать в общежитии. Поутру стекла в окнах задребезжали от рева взлетающих из аэропорта и набирающих высоту над поселком, уже разгрузившихся «Антеев» и «Илов». Ликующий женский голос объявил по радио: «На улицах Душанбе боевые машины десанта». Некоторые потенциальные мученики за веру пытались лечь перед гусеницами машин, но без церемоний были взяты дюжими десантниками на броню.

Начальник Экспедиции Кубасов решился на поездку в город, прихватил меня, довез до гостиницы «Душанбе». Далее, в свой микрорайон отправился я через полгорода пешком. Улицы города пусты средь бела дня. Стоит троллейбус без стекол, дальше – автобус и машина геофизическая, в окошках громадные дыры, это ж надо, какими камнями швырялись! За ж/д вокзалом барражирует вертолет и раздаются автоматные очереди, стреляют и на окраине, куда я иду. На перекрестках стоят БМД и группы десантников. За всю дорогу – около четырех километров, едва насчитал десяток человек, рискнувших выйти на улицу. Въезд в микрорайон перекрыт хиленькой баррикадой из старой мебели, оказывается, жители организовались, по ночам установили дежурство на улице, у костра, с палками и лопатами. На плоские крыши домов натаскали запас камней, и даже бутылки с бензином и фитилями. В случае чего, для толпы была подготовлена достойная встреча.

Вечером отправился на, недавно возведенный в нашем районе, крытый рынок. Народу на улицах уже достаточно, стреляют на самом краю города, в километре. У здания студенческого общежития стоит один из участников митинга, голова бритая, синяя как баклажан – мусульманин в гневе, на тропе войны, где-то раздобыл белые афганские штаны, размахивая руками, чем-то возмущается. Два студента в костюмах пытаются его успокоить.

На остановке народ ждет автобуса. Должны пустить. Шныряют, трусливо оглядываясь, несколько подростков в халатах. Явно кишлачные. Озабочены – как же добраться до родной кибитки? Стоит на остановке и армянская семья. Какая красавица, уже взрослая девушка! С каким гордым презрением взирает на суетящуюся синехалатную шпану. На крайней скамейке лежит труп пожилого мужчины, кто-то подходит, щупает пульс, говорит: «Сердце!»

Вот такие картинки с улицы.

На следующий день опубликованы результаты митинга. Тридцать убитых молодых таджиков, восемьсот человек обратились за медицинской помощью, часть из них госпитализирована. По общему мнению, обнаружился инициатор беспорядков – Исламская партия возрождения Таджикистана во главе с Казнатом и Кази-Калоном, звали его, кажется Ходжа Юнус. Казнат – это было вполне легальное Управление по религиозным делам, Кази-Калон (большой судья в буквальном переводе) являлся руководителем. Казнат вдруг, заявил, что погибших в беспорядках надлежит считать шахидами, а площадь им. Чеслава Путовского, где происходил митинг, переименовать в площадь Шахидов, мучеников за веру. Реакция общественности была резко отрицательной.

Чекист Путовский, покончил в тридцатые годы с басмачеством в Таджикистане. Любопытно, что он, в приказном порядке заставил подчиненных изучать таджикский и узбекский языки, а более образованных и Коран. Один из чекистов по фамилии Шестопалов настолько глубоко изучил язык и Коран, что, надев халат и чалму, ходил по окрестным кишлакам, садился в чайхане, где обычно вечером сидел местный мулла и затевал религиозный спор на тему: война с неверными. Толкуя суры из Корана, доказывал, что Коран предписывает жить мирно. Широкую известность приобрел случай, когда обозлившиеся муллы собрались в Файзабадской чайхане и вызвали на религиозный диспут новоявленного муллу и были посрамлены. Слухи о подобном мгновенно разносились по Республике и серьезно подрывали основу всякого сопротивления властям – поддержку местного населения. Конечно всяческим Курбаши с воинами Ислама было не устоять против конников Буденного, прошедших Первую Мировую и Гражданскую войны, но победа далась гораздо меньшей кровью. А площадь осталась с прежним названием. Бюст Путовского, свергнутый с пьедестала митингующими, с трудом, при помощи трактора, был восстановлен на место.

По поводу избиений на улицах русских: реакция нашей Экспедиции была вполне адекватной. Общее собрание решило уехать в Россию всем вместе. Определили место – поселок Петушки в Подмосковье, где ВСЕГИНГЕО строил базу опытно-промышленной гидрогеологической Экспедиции, получили согласие института нас принять, отправили в Совмин Таджикистана решение общего собрания и требование выделить вагоны для людей и платформы для техники. Реакция властей оказалась незамедлительной! Буквально через день прибыл второй секретарь ЦК со свитой, собрались все в поселковом ДК «Чашма» (вместительный красивый зал с мягкими креслами и с лепкой горы Ганч на потолке). Несколько часов уговаривали не уезжать, уверяли, что беспорядки больше не повторятся. В общем, идею с коллективным отъездом осуществить не удалось, и начали русские, и не только русские, расползаться, кто как может.

Впрочем, полевые сезоны 90-91 годов прошли более-менее спокойно, разве что, с некоторыми отклонениями. К примеру, заехали весной девяностого года мы в ущелье Сангикар, на свое прежнее место, пару дней добрать несколько проб и точек. В воскресенье, появились у палаток несколько молодых таджиков городского облика, и повели себя предельно нагло, пытаясь затеять ссору. Я уже было пошел в палатку, думая пугнуть их из карабина, но водитель Женя Белов, увлеченный игрой в нарды со студенткой Надей Черновой, отвлекся, наконец, и сказал на местном языке, что-то вроде:

– Успокойтесь ребята, Саид-Джафар наш друг и вам не поздоровится, когда он узнает, как вы вели себя у нас в гостях.

Молодые люди мгновенно сникли и удалились. Егерь Саид-Джафар жил в поселке Новобад, расположенном на входе в ущелье и пользовался у местной молодежи непререкаемым авторитетом. По слухам, в происходившей затем гражданской войне стал Саид-Джафар полевым командиром в Гармском сопротивлении. Командовал отрядом «вовчиков». Приехав еще в первый раз на площадь с изысканиями в восемьдесят седьмом году, мы, по инициативе Женьки, разыскали дом егеря, которым и оказался Саид-Джафар. Представились, познакомились. Попили вина. У хозяина сидели гости, и он был крайне рад визиту вежливости и далее опекал нас абсолютно искренне.

Справедливости ради, следует отметить, что парни другой компании, отдыхавшие на берегу речки, попросили топор и два ножа и вернули вечером инструменты с благодарностью в виде куска баранины и даже бутылки водки. Но на то время, это было, скорее, исключение.

Из Сангикара отправились выполнять работы по договору в Тавильдару, на рассыпное месторождение золота Банди-Сары-Об, собрать материал для написания гидрогеологической и инженерно-геологической глав к подсчету запасов. Расположились рядом с лагерем партии Южно-Таджикской ГРЭ, которая вела разведку. По дороге на Памир, завернул к нам буровой станок УРБ-3АМ, разбурил створ. Организовали мы режим за подземными и поверхностными водами, для этой надобности приняли наблюдателя на год из местных. Для определения грансостава пришлось потрудиться физически с комплектом сит на двуручных носилках. Не дожидаясь утверждения запасов, которых было около пяти тонн, месторождение забрала артель «Памир», уже построена ремонтная база – большой ангар, установлен мощный экскаватор. Подъехали вечерком в лагерь председатель артели с главным геологом и техруком, нарисовали на моей карте контуры первой очереди будущего карьера, попросили показать эти контуры на местности лесничему, который приедет подсчитать кусты и деревья, подлежащие к вырубке. Затем повезли меня к Тавильдаре, посоветовать место под скважину на воду, они бурили сами для водоснабжения поселка и отбурились «насухо». Действительно, в десятке метров от берега реки стоит станок, стометровая скважина совершенно сухая, даже дно видно. Посмотрел я направление долины, расположение боковых конусов выноса, ткнул пальцем перед одним из конусов и нахально заявил:

– Тащите станок сюда, вода здесь будет, самоизлива не обещаю, но напор возможен.

Угадал, однако!

Неподалеку группа вагончиков – нечто, вроде подбазы артели, для снабжения работников пропитанием. Заведущий подбазы, пенсионер, крепкий с виду дед высокого роста, который, увидев меня, радостно заорал:

– Наконец-то ты мне попался, помнишь, как ты у меня ружье отнял?!

– Да я тебя первый раз вижу!

– А на водохранилище это ж ты за рулем на лодке сидел, а твой Адмирал залез к нам в катер и мое ружье забрал. Я тебя в иллюминатор хорошо разглядел.

Действительно, однажды ночью, шли мы с самого верха водоема с Адмиралом, у берега стоял солидный катер типа «Адмиралтеец». Адмирал, у которого уже было удостоверение внештатного инспектора, пристал как банный лист:

– Давай причалим!

– Зачем? На таких катерах начальство ездит.

Уговорил, причалили бесшумно, Адмирал явился в каюту, как снег на голову. В каюте сидел в компании и мирно пил водку нынешний пенсионер, завбазой, а тогда начальник базы тяжелых машин НурекГЭССтроя. Действительно большой начальник, поскольку в подчинении несколько сотен «БЕЛАЗов». Ружье стояло на виду и Адмирал забрал его даже без протокола. За давностью лет, этот грех был мне прощен. Хотя в артели был сухой закон, у хозяина припрятан был ящик пива, для желающих напиток покрепче.

Несколько дней спустя, артельный геолог выделил для нас машину, поехали через перевал на месторождение Шугноу, где в верховьях речки с длинным названием Мучкакион, артель разрабатывала россыпь карьером. Поселок артели – штук пятьдесят вагончиков в два ряда на ровной площадке, здание столовой с будкой наверху для диспетчера, сауна с бассейном, бильярд под навесом. Первым делом затащили нас на обед. Вот так столовая! Просторный зал, повара в белых халатах, кругом салфетки, обед соответствующий, бери сколько влезет, все оплачено частично профсоюзом, частично из зарплаты. После обеда в лагере наступает тишина, ночная смена спит, дневная работает.

Принялись осматривать карьер, высказали свое мнение об устойчивости откосов, выдали рекомендации. Удивила организация работ. Внизу, в трех километрах карьер Государственного предприятия «Таджикзолото» и там редко пропылит самосвал. А здесь машут ковшами три экскаватора, «Белазы», четвертаки, идут к «Бочке» с периодичностью в десять минут. Один экскаватор вдруг замер и буквально через три минуты к нему подлетает машина, заискрила сварка, через полчаса экскаватор вновь начал махать своей длинной шеей. Смена у артельщиков двенадцать часов, получка порядка тысячи рублей (три моих зарплаты), приказания выполняются бегом. Работают десять месяцев, два месяца, когда в этом районе избыточное количество снега, у всех отпуск.

Работали бы все производства, как работает артель, так глядишь и коммунизм построили еще при Хрущёве. Но господствовал принцип: «Начальство делает вид, что платит за работу, мы делаем вид, что работаем…» А ежели, какой трудоголик или светлая голова вздумает повысить производительность труда, то ему тут же срежут расценки: «Работай Вася за ту же зарплату, но больше!»

Пора уезжать в Душанбе, готовиться к очередному полевому сезону на родной лист, двухсотку на Восточном Памире. Фактического материала достаточно. Просеивая пробы на ситах для определения промывистости песка, отмотали мы с геологом Игорем Басовым, все руки, вкалывая как упомянутый «Вася».

Немного грустно. Всего пятнадцать лет назад, работали мы на месторождении Шугноу, где только собрали драгу, и приезжали на это самое место, где стоял лагерь ЮТГРЭ. Был здесь великолепный сад на террасе с яблоками, тутовником, орехами. Вспоминал, как, по прибытии в этот сад, еще было светло, с подхода подстрелили свинью! Через месяц, на яблоках взяли крупного медведя и долго кормили котлетами геологов и начальство с драги.

Осталось от сада несколько деревьев, а скоро будет вообще большая яма. Гибнут люди за металл и природа гибнет. И не построили из золота общественные нужники, как обещал Владимир Ильич.

Пока мы скитались по горам, политическая жизнь в Душанбе набирала обороты. Впрочем, начало этой жизни я застал. Через короткое время, после учиненного последователями ваххабизма беспредела на улицах города, были назначены выборы президента в Верховный совет. Кандидатов в президенты два, от Компартии первый секретарь ЦК Набиев, от Демократической партии Таджикистана Бахтиёр Худоназаров, Председатель Союза кинематогафистов СССР в то время – памирский таджик. Наши экспедиционные памирцы агитировали, конечно, за земляка: «У нас будет самый красивый президент!»

На выборы я, конечно, пошел. Второй раз в жизни. В первый раз ходил в восемнадцать лет. Потом посещал избирательный участок, но с целью попить свежего пивка, купить чего-нибудь вкусного в выездном буфете. Чего ради голосовать, если кандидат один и явка избирателей известна – девяносто девять и даже девять десятых процента. Сейчас по-другому, выбор есть, проголосовал за памирца – действительно красивый мужик. Народ на выборы валом валил, в избирательной комиссии большинство девушки-таджички. Не хотят, наверное, быть вторыми, третьими, а то и четвертыми женами при мусульманском правлении. Победил первый секретарь Набиев, набравший семьдесят процентов голосов, и все вроде успокоилось.

Исламисты своих кандидатов на выборы не выставили, по-моему, против них велось дело по обвинению в организации беспорядков.

Для утешения памирцев, чей кандидат выборы проиграл, министром МВД был назначен их земляк, но через полгода снят с должности. Горячие памирцы, парни-студенты помчались на ту же площадь перед ЦК и организовали митинг протеста. К ним постепенно подтянулись исламисты и возникло уникальное явление, достойное занесения в Книгу рекордов Гиннеса – долгоиграющий трехмесячный сидящий митинг. Руководство митингом взяли в свои руки муллы. В кишлаках организовали очередность суточного стояния и сидения на митинге, кто не пойдет, того объявят кафиром, мулла не придет на обрезание и похороны и так далее. Рядом с площадью поставили огромные котлы, резали коров, варили шурпу, кормили митингующих.

Вначале митинг протекал мирно, но напряжение нарастало. Требовали они перевыборов или мест в Верховном совете для Исламской партии возрождения. Не давала покоя Казнату жажда власти, ведь перед глазами пример Ирана, где портрет аятоллы Хомейни украшает кабинеты президента и министров. Не учитывали, что Хомейни заработал себе авторитет в борьбе с шахским режимом и в изгнании, а они были прикормлены Советской властью и жили неплохо. Кази-Калом имел пять жен и не все они были таджичками, то есть мусульманками. Все же добились исламисты мест в Верховном совете, аппетит рос, начались требования отставки президента, под предлогом того, что ни у кого нет охраны, добились снятия охраны генерального прокурора, жесткого противника митинга и через два дня был он расстрелян в центре города в своей машине, на глазах у жены.

Жители Кулябской области, где президент получил сто процентов голосов, приехали в Душанбе на пятидесяти КАМАЗах, около двух тысяч человек и организовали митинг против исламистов на площади перед зданием Совета Министров. Расстояние по улице Ленина, между митингами, меньше километра. Милиция перекрыла автобусами улицу между митингами и сидела круглосуточно со щитами и дубинками в этих автобусах, справедливо опасаясь столкновения двух толп и последующей резни.

Горожане тоже организовали свой митинг на площади Айни, однодневный, с требованием разогнать оба митинга. Кому удалось уговорить кулябцев уехать, и на каких условиях, не знаю, но по городу поползли слухи, что перед отъездом к кулябскому митингу подъехали военные грузовики, и желающим было роздано полторы тысячи «Калашниковых» со снаряженными рожками. Проезжая мимо микрорайона, на торце крайней девятиэтажки, расписались кулябцы длинной автоматной очередью, да на повороте к Явану, у поселка Ленинский, расстреляли милицейского подполковника с нарядом милиционеров, вздумавших проверить колонну.

Затем в Кулябе появился Народный Фронт, вооружился этот фронт бронетехникой кулябского полка 201-й первой дивизии, и двинулись кулябцы на завоевание Курган-Тюбинской области, куда уже была построена широкая колея железной дороги.

Президент Набиев, в отличие от коллег в Узбекистане, Туркмении, Казахстане, вцепившихся во власть мертвой хваткой, оказался человеком мягкотелым и нерешительным. Вздумал полететь в Ленинабад, но в аэропорту был задержан появившимися у исламистов боевиками, под дулами автоматов подписал отречение от президентства и только потом отпущен в свой родной город.

На митинге тоже произошел случай, получивший широкую огласку. Группа экстремистски настроенных участников взяла в заложники, из рядом расположенной русскоязычной школы, двадцать школьников и увезла их на автобусе в неизвестном направлении. Город загудел. Ситуацию разрешил командир 201-й дивизии, полковник Алиев, таджик, служивший ранее в ЗГВГ. Без охраны, с одним только водителем, прибыл в Казнат и поставил ультиматум: «Через два часа вернуть детей в школу, иначе дивизия прерывает нейтралитет!»

Последствия всем понятны. Детей вернули в школу быстрее, чем через два часа.

201-я МСД была, да и сейчас остается российской дивизией по приказу Минобороны, не вмешиваясь в политическую жизнь Республики.

А жизнь становилась все страшнее. Коммунистическая власть расписалась в полном бессилии навести порядок в городе. Телецентр оказался почему-то без охраны и однажды вечером трансляция Первого канала прервалась, на экране появилась бородатая физиономия, объявившая на таджикском языке, а затем, на отличном русском, что власть переменилась, что сформировано новое правительство, сидите граждане спокойно, продолжайте работать. Примерно в это же время, собравшись утром в камералке, услышали мы по радио новость – Российская Федерация объявляет о своей независимости. Все сидят притихшие, кто же теперь мы? До сих пор помню энергичный голос Ельцина: «Россия примет всех!» И реакция Игоря Басова, оказавшаяся, к сожалению верной:

– Как же, примет! Нужны мы там будем кому, бесквартирные беженцы!

Все равно народ ринулся по домам. Многие засобирались во второй волне. Первая – это, после февральских событий. На здании ж/д вокзала националисты подсуетились и вывесили большое полотнище с призывом: «Русские, не уезжайте, мы из вас сделаем рабов, будете на нас работать! Получилось наоборот, однако! Пришлось через некоторое время этим ишакам ехать следом за русскими и работать, как рабам в России, на стройках, на тяжелых и грязных работах, а жить в условиях, которым не позавидовали бы и рабы Древнего Рима.

Итак! Положение в Республике выглядело таким образом. На севере, в Ленинабадской области Советская власть, тишь да гладь, народ трудится. На юге – Народный Фронт вплотную приблизился к областному центру Курган-Тюбе, завоевав при этом большую часть Вахшской долины. Население же области – большинство переселенцы на хлопок в свое время, из Каратегина и Припамирья поддерживают исламистов – юрчиков, но отступают. «За речкой» около ста тысяч беженцев, живут в землянках, шалашах, вымирают от голода. Никто в Афганистане их не ждал – своих проблем хватало. «Вовчики», новоявленные бойцы Народного Фронта воюют зло, пленных не берут.

При выездах на объект по Сангикару, обратил внимание, что в Каратегине было относительно спокойно, но здесь оборотная сторона медали, так сказать, поскольку, пользуясь покровительством Саид-Джафара, мы, по сути, получали крышу исламистов, чего ж тут хорошего? Хотя, выбирать не приходилось…

В Душанбе всю ночь по городу раздаются выстрелы, иногда вспыхивает автоматная стрельба, но утром все тихо. Ходят упорные слухи, что пропадают работники милиции. Не удивлюсь, если окажется, что таким способом ваххабиты меняют состав милиции своими людьми. В школах практически прекратилось преподавание предметов на русском языке, этак мои дочки останутся без образования. Собрались ехать в Пермь, где родственники жены и тещи согласились приютить на первое время. Тесть, участник войны ходит на станцию, выбивает товарный вагон. Жена в соседнем подъезде обнаружила семью военного, которые тоже достают вагон в Пермь, чтобы вывезти домашние вещи. Договорились, кто первый достанет вагон, тем и поедем.

Началась весна девяносто первого года, пора в поле ехать, а куда и с кем? Из Памирского отряда остался один я, из геологов Гидроминеральной партии, кроме нас Володя Туев, Женя Воронин, да Дима Упоров. Съемку Зоркульского листа прикрыли. Остались договорные работы на угольных месторождениях. Уголь нужен, из Караганды теперь придется возить через три границы соседних суверенных государств, везде плати, а чем печки топить в кишлаках?

На доразведку угольных месторождений деньги все же выделили Южно-Таджикской ГРЭ, они со мной поделились, начал собираться в поле на месторождение Мионаду, где после некоторого перерыва, геологи уже начали шевелиться. В Экспедиции нашелся водитель, согласившийся отвезти в Каратегин – уроженец этих мест. Забрал со склада кое-что из продуктовых остатков, прошли те времена, когда склад от продуктов ломился, прихватил баллон с газом и плиту походную на всякий случай, прочее барахло. Наш полковник ГО Прижуков Константин Артемьевич выдал мне кормилицу-трехлинейку 1937 года, новенькую.

– За точность стрельбы не беспокойся – сказал он – в тридцать седьмом куратором оружейников был сам Ежов!

Три обоймы патронов, да сотню привез Дима Упоров, по два рубля за штуку, могу вести небольшое сражение. Вооружиться более основательно, труда не составляло. На повороте к Мионаду, в трех километрах от месторождения, бойкие молодцы из «Волги» с душанбинскими номерами, предлагали желающим автоматы Калашникова со снаряженными магазинами, всего за тысячу рублей. Открытый багажник, открытая торговля. «Веселые» времена настали в Таджикистане, и много кровушки прольется, впрочем, как и везде. На объекте обстановка спокойная, вот только появились таджики, которые тебя в упор не видят. Я для него не существую, пустое место.

Закончил работы на месторождении Мионаду, отвез и сдал пробы по лабораториям. Собрался, поехал на следующее месторождение Назар-Айлок. Тягостное впечатление от переездов. Дороги пусты, машины – редкость. Столовая на отвороте дороги на Памир, где вечером стояли десятки машин и ужинали водители (досрочный завоз на Памир и в горные районы), стоит закрытая. Люди между кишлаками передвигаются пешком, счастливцы едут на ишаках. Все голосуют, подвозим женщин с детьми. И перегона овец нет. Когда ехали в Мианаду, догнали отару овец, затем вторую. Ну, думаю, все! Теперь будем ползти как черепахи, пока отары под вечер не начнут останавливаться по окрестностям дороги на ночевку. Но отар оказалось всего с десяток и все белые мериносы из совхоза «Сагирдашт». А несколько сотен тысяч баранов, принадлежащих здешним колхозам и находившихся на зимних пастбищах в Кулябской области, Народный Фронт «арестовал» и на летние пастбища не отпустил. Остались жители горных районов республиканского подчинения без баранины, а если учесть, что завоз муки в эти районы и на Памир прекратился, то предстояли голодные времена. И действительно, по скудным сообщениям российских газет, отмечались позже случаи голодной смерти, на Памир, в Хорог прилетал глава ветви ислама – исмаилитов Ага-Хан, организовавший доставку продовольствия из Оша. Таким образом, Ага-Хан помог выжить своей пастве, несколько забывшей его за годы Советской власти.

Ага-Хан, личность примечательная, живет в Женеве, по сообщениям прессы, на недавний юбилей преподнесли последователи, большинство которых живет в Индии и Афганистане, алмазов весом, равным весу его тела. Хорош один из постулатов исмаилитов, звучащий примерно так: «Люби свою веру, но уважай чужую!» Впрочем, памирского таджика, соблюдающего намаз, никогда я не встречал. Опять меня занесло в сторону.

Добрался до месторождения, расположенного в верховьях реки Сорбог. На месторождении два лагеря. Нижний у речки, на отметке двух тысяч, растут тополя и березы, и даже два ореха, стоят вагончики, сараи, навесы, дизельная, лаборатория, живет один сторож-дизелист-радист. Верхний лагерь на отметке четырех тысяч, там обитают геологи и рабочие в сборно-щитовых домиках, похожих на будки. Ведется проходка штольни, работает экскаватор на пласте угля, выходящего на поверхность. С семи утра за углем, каждый день, поднимается с десяток КРАЗов и КАМАЗов. Дорога, длиной тринадцать километров, геологическая, с полками, где колесо проходит в полуметре от обрыва, с серпантинами, где в поворот за один раз машина не вписывается, но за один час до места доехать можно. Чего ради я буду жить наверху в будке с отоплением от «козла?» Поставил, было палатку, но через день, появившийся начальник партии переселил меня в лабораторию. Большая чистая комната, дверь с замком и большой деревянный топчан, где, постелив пару матрасов, можно спать под одеялом, а в не надоевшем спальном мешке.

С пропитанием совсем туго. Обследовал окрестности, в ста метрах от базы сохранилась небольшая колония сурков, да еще десяток одиночных жилых нор. Утром залег с «кормилицей» неподалеку от колонии. С появлением из-за гор солнца, из нор появились сурки, подстрелил с интервалом две минуты – два штуки. Мясо перепарил, жир вытопил на водяной бане. Мяса на пропитание теперь хватит надолго, ну, а жир, отличное средство от простуды. Скажем, вечером натер жиром грудь и спину, обмотал все тряпкой, сверху пару свитеров и лезь под одеяло, а утром – никакой простуды.

На следующий день тормознул КРАЗ, ползущий за углем, в девять часов я уже на работе. Первым делом надо организовать замеры расходов ручья – источника водоснабжения будущих разработок. Методика работ у меня давно отработана на месторождениях Кух-и-Лал, Ляджвар-Дара и других. Нашел место на ручье, где можно сделать небольшую плотину, отыскал у штольни ржавый лист толстой жести три на четыре метра, сварной сделал треугольный вырез в листе, отволок лист на ручей, установил его, закрепил камнями, щели законопатил дерном, получилось вполне приличная плотина с контролируемым водосливом. Ставь в вырез линейку, меряй уровень, считай расход. Начал мерить утром, в обед и вечером, а если учесть, что есть замеры за позапрошлый год и за год 1984-й, когда на месторождении работала группа наших гидрогеологов Головков Денис, Куртлацков Володя, во главе с Олегом Сластниковым, то получается хороший режим. Не будет вопросов насчет водоснабжения при защите запасов угля, даже у ГКЗ. Далее началась обычная работа: монолиты, замеры трещиноватости, водоприток в штольню, документация керна.

Возвращаясь с углем, все грузовики останавливались на небольшой площадке в центре спуска, у складов ВВ и ждут когда остынут тормоза, которые к этому времени, не только испускают запах, но и дым. Я заходил на склад, где сторожем пенсионер-геолог-художник и не любитель, а, как говорится, художник в «законе», то есть член Союза художников. Приехал он с женой к дочери уже из России, пока жена в Душанбе, его по старому знакомству зачислили сторожем на склад и вот он сторожует и пишет этюды.

– Не могу жить без гор, – сказал при знакомстве.

Сторожит он с напарником, местным парнишкой. С пропитанием у них хуже, чем у меня. Макароны, чай, сахар, хлеб.

– Что сурка не подстрелите? У вас же карабин для охраны склада есть.

– Так патронов всего пять штук и за каждый отчитываться нужно.

На следующий день занес им два десятка патронов.

– Вот спасибо! Завтра утром сурка добудем.

– А напарнику можно сурчиное мясо есть?

Напарник начинает рассуждать:

– С одной стороны, если человек больной, то можно кушать жир, а значит и мясо.

Я завершаю цепь логических рассуждений:

– С другой стороны, голодный человек, все равно, что больной, у него дистрофия развивается, прочие болезни и значит, тебе сурка кушать можно.

– Вот хорошо! Только можно утром я сам на охоту пойду?

– Можно!

Так появился у меня сосед, с которым можно вечером и в нарды перекинуться и за жизнь потолковать.

В Мионаду остался тоже хороший знакомый, взрывник. Человек, не знающий своей национальности. Был он из депортированных в Казахстан народов Северного Кавказа, чуть ли не в младенческом возрасте остался без родителей, был усыновлен украинской семьей, вырос, женился на русской, имел двух юных красавиц-дочек. Приемных родителей почитал за родных, на вопрос о национальности отвечал, что он вероятнее всего, чеченец украинской национальности. Ходили мы вместе рыбачить форель на речке, пробегавшей у лагеря, спускались до Оби-Хингоу, где он показывал места и говорил:

– В сентябре вода спадет, и здесь обозначатся ямы. Кину в яму бомбочку и буду сачком собирать Маринок по килограмму, а то и больше. Жаль, что ты уезжаешь.

– А какой длины ОШ у твоей бомбочки?

– Десять сантиметров.

– Мало, надо делать пятнадцать. Ты же взрывник и должен знать, что в ОШ часто бывают пустоты или неплотная набивка пороха и твоя бомбочка может взорваться не за десять секунд, а за пять, не успеешь бросить.

Не послушал!

Странное обстоятельство. Нелепо и, почти одновременно, погибли оба моих новых знакомых через три недели в этом самом Мионаду. Сначала взрывник, у которого в руке взорвалась бомбочка с коротким огнепроводным шнуром, через три дня художник, который добирался в Душанбе на вахтовом «Урале». Забрав народ с Назар-Айлока, заехали в Мионаду, все вышли, художник почему-то задержался, а «Урал» стоявший на уклоне попятился назад и кубыркнулся в обрыв. Проклятое, наверное, место, это Мионаду.

Закончив работу, вышел в эфир по рации ЮТГРЭ, связался со своими. Слушаю рабочую волну. Вот это новость! Паническим голосом механик Курган-Тюбинской гидропартии докладывает в ЮГГЭ:

– У нас война, в городе не просто стрельба, а пушечная канонада, начались пожары. Нас в конторе всего трое. Из города никто не приехал. Народный Фронт пошел на штурм!

Из Экспедиции рекомендуют:

– Снимайте с машин аккумуляторы и все, что можно снять и прячьте, иначе останетесь без транспорта!

Влезаю я:

– Работу закончил, присылайте машину.

– В Экспедиции ни капли бензина. Выбирайся с южанами или своим ходом. Приходила жена, вам дали вагон!.. – Получил такой ответ.

Начал собирать рюкзак. Поеду на машине с углем до Памирской развилки, дальше как получится. Вдруг появляется легковой УАЗик, в нем Огнёв, профессор-специалист по углям, еще два геолога. Профессор осматривает угольные месторождения. Сейчас съездят наверх и поедут в Душанбе. В автомобиле комплект, но Николай Сергеевич берет меня, не раздумывая. Но кроме рюкзака больше ничего в машину не влезет.

Пока вся компания наверху, собираюсь. Патроны заворачиваю в целлофан, закапываю у приметного скального выхода. Не отсыреют. Беру с собой затвор и пятнадцать патронов, за которые надо отчитываться. Винтовку брать нельзя. По случаю обострения обстановки милиция с постов на дороге всегда исчезает, стоят вахаббиты, если машину обыщут и обнаружат трехлинейку, то, хоть и есть разрешение, их поведение предсказать невозможно…

Доехали благополучно. Жалко снаряжение, что пришлось бросить. Два спальника, матрасы новые, одеяла ватное и шерстяное, палатка добротная, плита с заправленным баллоном, посуда и прочее. Винтовку положил в железный ящик под замок, опечатал, завалил старым барахлом.

И вот, через пару дней, сижу я с Женей Ворониным на автобусной остановке у Экспедиции, дожидаюсь грузовика из города, поедем на дачу за ульями. Уже вечер. С Чермазакского перевала доносится, уже привычная, автоматная стрельба, Народный Фронт пытается осадить перевал, за перевалом клубы дыма, горит кишлак. Проезжает КАМАЗ, в нем человек двадцать молодых таджиков, все с одностволками. Грузовик приостанавливается, затем уносится к перевалу – подкрепление сражающимся вахаббитам. На дорогу выскакивает бача с ружьем, мечется в панике – опоздал на грузовик. Его подбирает и увозит какой-то «Москвич».

– За смертью поехал с одностволкой против автоматов, – замечает Женя.

Страшная обстановка. В пределах видимости и слышимости таджики разных кланов с азартом истребляют друг друга, в горящем кишлаке гибнут мирные жители, а у нас все тихо и спокойно, проезжают машины, идут с работы люди. Никто не задумывается, что, если у кулябцев на перевале есть парочка танков и несколько БТРов, то появиться здесь они могут через час и начнется такое! Однако, Народный Фронт сейчас воюет в Курган-Тюбе и Вахшской долине, вылазка на перевале должно быть, отвлекающий маневр.

Наконец появился грузовик, с моим тестем, поехали на дачку – двадцать километров, начало Рамитского ущелья, погрузили ульи, к часу ночи добрались до платформы погрузки на окраине Душанбе, где стояло с десяток вагонов, у некоторых вагонов кучи домашних вещей, сидят отъезжающие в Россию люди. Два дня грузились и мы, хорошо, что с нами ехали вещи военных, помогли и с машиной и с солдатиками для погрузки, разгрузки, помогли и соседи по дому, и из Экспедиции подъехали Витя Мурашко, Дима Упоров, Володя Туев.

Путешествие до Перми длилось десять суток, и назвать его можно: «шестеро в товарном вагоне, не считая, собаки по имени Крист», причем вагон забит скарбом с трех семей до потолка. Путешествие достойно отдельного описания, но самые яркие впечатления таковы:

Во-первых, к нашим пяти вагонам с беженцами, на каждой остановке, в Узбекистане и Казахстане мчался осмотрщик вагонов, колотил молотком по колесам, заявлял, что вагон неисправен, его надо отцеплять и ремонтировать. Теща впадала в панику и, несмотря на мои заверения, что осмотрщик врет, и никто вагон из середины состава отцеплять не будет, выдавала бутылку вина или на бутылку. На станциях в вагон лез пожарник и тоже требовал мзду (нет огнетушителя), по ночам в дверь вагона стучали: «Открывай, проверка документов!» Двери, конечно, не открывали, но попробуй, усни спокойно после этих стуков и угроз.

Второе яркое впечатление, когда на станции Арысь, где существует так называемая «горка», с которой вагоны катятся по разным направлениям и, где с нас пытались содрать две тысячи рублей, угрожая, что в противном случае мы поедем не по своему направлению, из вагона остановившегося напротив, выпрыгнула знакомая фигура. Да это же геолог из нашего отряда Игорь Басов! Увидев меня, радостно заорал:

– Дмитрич! Какого бойца СНГ ты раздел (я по случаю раннего утра накинул солдатский бушлат)!

Вот так встреча! Среди бескрайних степей Казахстана.

– Куда едешь?

– В Пермь, а ты?

– В Ульяновск с женой, тещей, тестем и дочкой.

– А я еще и с собакой!

Поговорили и расстались навсегда, а может, и нет, оба пока живы. По слухам, Игорь перебрался в столицу, и занимается большим бизнесом. Так же, по воле случая, в середине девяностых годов, Володя Куртлацков очутился в московском офисе Игоря и рассказал о его успехах. Отмечается небольшая часть коллег из нашей Экспедиции, которые удачно устроили свою жизнь и относятся теперь к категории успешных и процветающих Россиян. Что ж, можно только порадоваться за них.

Кое-как пережив зиму 92-го и 93-го годов в Перми, решили, что надо съездить в Душанбе и попытаться продать квартиру. Заняли денег, купили билет, поезда тогда еще ходили по расписанию и вот в шесть утра я на городском вокзале Душанбе. До семи утра придется подождать, в городе комендантский час с десяти вечера. В семь часов утра двери вокзала открываются, еду в свой микрорайон. Соседка, которой оставляли ключи, открывает квартиру. Рассказывает:

– Сколько раз пытались вашу квартиру занять, еле отстояла! На два месяца пускала пожить своих знакомых – беженцев из Курган-Тюбе, недавно уехали в Иркутск.

Ёкнуло у меня сердце. Уезжая, не взял я полевой рюкзак с затвором и пятнадцатью патронами, биноклем и прочими мелочами, дескать, все равно придется возвращаться за этим барахлом. Открываю двери шкафа, лежит мой рюкзак на полке пустой. Ни затвора, ни патронов, ни бинокля. И розетки электрические повсюду выдраны, и даже колено под умывальником исчезло. Соседка только руками всплескивает:

– А ведь, такими порядочными казались людьми.

Фамилия «порядочных» людей Карлаш, уехали из Таджикистана в Иркутск. Кто прочитает эти строки, пусть опасается, если встретит людей с такой фамилией.

Первым делом написал объявление: «Продается квартира…», пошел расклеивать, у рынка встречаю Колю Закирова. Он и его друзья буровики и охотники Володя Молдаван, Федя Рябуха, Айдар уже перебрались в Краснодарский край, купили в далеком хуторе по развалюхе. Коля приехал тоже продавать свою прекрасно отделанную трехкомнатную квартиру не менее чем за пятьсот тысяч, чтобы расплатиться за новое сельское жилище. Не может продать уже месяц.

Я приуныл, но вечером постучала в дверь пожилая женщина, таджичка, она живет с дочерьми в доме напротив и даже окнами напротив нашей квартиры. Через неделю к ней приедет из Ленинабада брат с деньгами, квартиру она обязательно купит и просит ее никому не продавать. Я не против, все равно мне придется долго увольняться.

В Экспедиции тишина. Геологов можно пересчитать по пальцам. Уехали или уезжают к себе домой узбеки. Вахаббиты на них злы за открытую вооруженную поддержку Узбекистаном Народного Фронта.

Написал заявление: «Прошу предоставить мне отпуск без содержания с сентября прошлого года, теперь считаюсь на работе». Выпросил комнату в общежитии, все равно оно пустое, зачем каждый день ездить домой и сидеть одному в пустой квартире, а в общежитии живет Коля Журавлев, партнер по шахматам и нардам, его жена Елена Ковнир, тоже неплохо гоняет в нарды, есть телевизор.

С увольнением у меня дохлый номер. Если бы не украли затвор и патроны, может быть и получилось. А так, поехали с Прижуковым в милицию, нашли майора с разрешительного отдела, в кабинете у него матрасы, одеяла на полу, милиция на казарменном положении. Объяснили майору ситуацию, он меня знает отлично, столько разрешений выдавал, но дать разрешение на списание винтовки опасается, говорит уныло:

– Начальник у нас новый, с Куляба, пошли к нему на прием, может вас примет, объясните ему все сами, может, разрешит тебя уволить. Поднимаемся на второй этаж, запах самогонки сшибает с ног, но самогон явно некачественный, много сивухи, не знают, как очищать. Объясню начальнику, если нас примет. Но начальник не принимает. Майор выходит, разводит руками:

– Начальник сказал, что мы столько сил тратим, чтобы изъять оружие. Пусть он едет за винтовкой, вахббиты русских геологов не трогают.

Это означает, что трудовую книжку мне не отдадут, а ехать как, если в Экспедиции нет бензина. Самостоятельно туда и обратно добираться не реально – похоже на самоубийство. Придется взять копию трудовой книжки, а пока работаю, привожу в порядок материалы, чтобы моему приемнику, если таковой будет, было легче разобраться.

В пяти кабинетах камералки Гидроминеральной партии работают два гидрогеолога, я и Володя Туев. Володя начинает трудовой день с приготовления обеда. Ставит на «козла» кастрюлю с водой, чистит картошку, кидает банку рыбных консервов, специи, лук, крупу, получается рыбный суп. На следующий день полбанки тушенки – получается суп с мясом. Обедающих, кроме нас еще три человека: главный механик Равиль Шарафутдинов, начальник ОТиЗ Марат Шигабутдинов и начальник ОК, очень красивая женщина, кавказской, как сейчас говорят, национальности, ранее она не работала. Наша, знаменитая шашлыками, пловом и шурпой, столовая закрылась в виду отсутствия клиентов. Работает по утрам только лепешечная. Лепешки по-прежнему хороши, но мука вот-вот кончится. А пока, покупаем по очереди две лепешки на человека. С таких обедов не растолстеешь, но с голоду не помрешь.

На меня обрушивается ворох сведений о прошедших военных событиях.

В январе 92-го года войска Народного Фронта атаковали Душанбе со стороны Курган-Тюбе, со стороны Гиссара, причем, в этих частях присутствовало много узбечек и кореянок, а на Ордженикидзеабадский район, теперь Кафирниганский, надавили со стороны Чермазака. Сопротивление было недолгим, из Кафирнигана исламисты отступили через нашу Экспедицию на три километра до конторы Тепличного комбината, где и закрепились. Живущие в поселке геологи и буровики с Памира, посещавшие тот самый трехмесячный митинг, побросали теплые вещи, посадили жен и детей на КРАЗ и уехали через речку в сторону Файзабада и далее на Памир. Добрались ли, никто не знает. Двух памирцев-геологов, женатых на русских, закрыли и опечатали в спецчасти, где они и сидели, пока не прошли обыски. Потом их удалось отправить вместе с женами в Россию.

Утром в Экспедицию городской автобус, разумеется, не приезжал, местные, так сказать, геологи, собравшись у камералки, видят, что несколько солдат провели к столовой учителя, известного тем, что он состоял в Демократической партии, которая была в союзе с Партией Возрождения Ислама. Затем провели второго такого же учителя, прошли они, мирно беседуя, потом у магазина раздались короткие очереди. Никто даже не обратил внимания на эту стрельбу, стреляли вокруг много. Кто-то пошел посмотреть, что там делается за воротами Экспедиции, вернулся, выпучив глаза: «А учителей-то расстреляли!»

Действительно, лежат они у стенки, солдаты наверху в чайхане уже пьют чай, у лепешечной установлен огромный казан, обдирают барана, два повара моют рис, режут морковку и лук, скоро будет плов. На трупы ноль внимания. Забрать тела родственникам не разрешали, пока не пошел запах. Такая вот картинка из жизни того времени.

С позиций, занятых у совхоза Тепличного комбината, вахаббитов вышибли уже с помощью авиации. Прилетели девять вертолетов, один завис в стороне, а восемь выстроились в круг и начали долбить позиции ракетами. Поселковые жители вылезли на озера смотреть представление. Отстрелявшись, вертолеты цепочкой полетели в Душанбе, как вдруг, последний в цепочке вертолет, падает на холм, возвышающийся над долиной метров на двести, в полукилометре от Экспедиции, падает и горит. Говорили, что сбил его из автомата четырнадцатилетний бача из кишлака расположенного за холмом. Вертолеты улетают, но через час возвращаются, становятся в круг и поливают ракетами и всеми видами оружия этот кишлак. Операция возмездие. Сколькими сотнями жизней, в том числе детей, женщин и стариков, заплатил кишлак за вертолет?

После обстрела вахаббиты отошли к Рамитскому ущелью и заняли позиции на склоне горы у входа в ущелье, в километре от нашего дачного поселка. Народный Фронт попытался взять эти позиции в пешем строю, но понес большие потери от снайперского огня. Собрали они тогда солидную бронетанковую колонну, прилетели опять вертолеты, начали обрабатывать склоны горы на входе в ущелье, затем, вдруг, понеслись тройки штурмовиков СУ, откуда они взялись? И вперед ринулась бронетанковая колонна, тоже со стрельбой из всех видов оружия. Остатки вахаббитов уже бежали до Рамита и далее вверх по Сорбо и Сардаи-Мионе, где отсиживались потом в редких кишлаках, в глубоких снегах. Но это все по рассказам очевидцев, а что я видел своими глазами?

Поехал в город из района рейсовым «Икарусом». В середине дороги пост, на посту зеленый вагончик и дежурят трое солдат из Народного Фронта, пацаны, нет по их виду и восемнадцати. Проверка документов. Таджики, человек двадцать выходят, выстриваются перед автобусом, русские, человек пять, в том числе и я, сидим в автобусе, русские «шурики» – нейтралы, документы у них обычно не проверяют. Проверка закончена, все садятся в автобус, одного молодого парня, задерживают, двое ведут его к вагончику, что-то ему говорят, я смотрю с интересом вслед, чем его паспорт не понравился? Заводят парня не в вагончик, а за него и сразу раздается короткая автоматная очередь. Два выстрела. Из-за вагончика появляются эти двое, один забрасывает автомат на плечо, оба смеются. Автобус трогается, а до меня вдруг, доходит. Они же его убили! Так просто, с улыбкой! Прихлопнули как муху. Не могу поверить! В автобусе мертвая тишина, лица у всех каменные.

За вагончиком, я знаю, сразу крутой откос метров пять высотой и оросительный арык. Откос этот виден, если, возвращаясь из города сесть на правую сторону автобуса. Так и делаю, убеждаюсь, лежит на откосе тело и не одно. За что убили? А в паспорте место рождения указано – один из районов Памира.

После девятого мая собрались в город на единственном оставшемся экспедиционном автобусе, вместо бывших когда-то четырех. Закрываем в камералке окна, форточки с Туевым, собираемся выходить. Вдруг, в парке, рядом с Экспедицией, буквально в ста метрах раздается оглушительный выстрел из гранатомета и через десяток секунд начинается автоматная стрельба. Палят не меньше чем из двадцати стволов. Затем стрельба быстро перемещается по парку к реке и затихает у подвесного моста. Шифер на крыше при стрельбе трещит, как будто на него сыплются градом пули. Вышли на улицу. Автобус стоит перед камералкой, никто не поймет, что случилось.

Нам, выезжая из ворот, нужно сворачивать направо, как раз к месту, где начиналась стрельба, а оттуда поворачивать налево и по Рамитской дороге в город. Постояли еще полчаса. Равиль сходил к воротам, посмотрел, возвращается:

– На отвороте стоят солдаты и какой-то народ, можно, наверное, ехать.

Поехали. Подъезжаем. Впереди, у обрыва террасы стоят человек десять таджиков, согнувшись руки за голову. За их спиной группа солдат. От группы отделяется здоровый «амбал» с ручным пулеметом, бежит навстречу автобусу, останавливается, дает очередь поверх автобуса, подбегает, еще очередь. Женщины дружно завизжали. Автобус стоит, водитель открыл дверь. Воин подбегает, кричит:

– В наш автобус стреляли, двух солдат убили! – И командует. – Таджики выходите!

Подходят еще два солдата и два русских майора. Майоры становятся у дверей, солдат в автобус не пускают. В автобусе двенадцать человек молодых ребят, решивших подъехать до своих кишлаков. Нехотя выходят. Их выстраивают перед автобусом, они достают паспорта. Ахрор Буданаев, сидящий у окошка, потихоньку сгибается, отодвигается от окна, протискивается в середину салона, я быстро занимаю его место. Ахрор садится на пол, его со всех сторон закрывают. Лицо у Алика стало совершенно серое, в паспорте у него место рождения – Кала-и-Хумбский район, а это Памир, в такой ситуации верная смерть, не помогут и майоры.

А для выстроенных у автобуса, после проверки паспортов, начинается экзекуция. Рубашка разрывается до плеч, осмотр – синяков нет от отдачи приклада – твое счастье. Затем, один, который здоровее надев на руку перчатку, бьет в челюсть, наказуемый падает, если считает, что упавший симулирует падение, заставляет встать и бьет второй раз. Другой, поменьше ростом, но злее и, по-моему, садист. Он опять хватает рубаху за отвороты, бьет коленом в пах, а согнувшегося человека, бьет прикладом в бок, стараясь попасть по почкам. Наконец избиение закончено, нас отпускают. Толпа у обрыва пополняется с проезжающих машин, что с ними будет? Наверное, тоже изобьют.

Вот таким оказался результат перестройки для Таджикистана. Сотни тысяч погибших, сотни тысяч искалеченных судеб и выросшее поколение убийц.

Квартиру я все же продал за шестьсот пятьдесят тысяч, замотал деньги в таджикский платок, обвязал ниткой, обмотал платок вокруг талии под рубашкой и геологической курткой, и благополучно добрался до Перми. Комната тогда в Перми стоила шесть миллионов, так что за свою трехкомнатную квартиру купили мы дочкам по синтетической шубе Кунгурского производства, теплые сапоги, валенки, кофточки и прочею мелочь. Может быть, я и повторюсь, что живем на арендованных квартирах тринадцать лет, переезжаем уже десятый раз. Так приняла страна, несмотря на заверения президента. Как вынужденным переселенцам обещали ссуду, потом субсидию на жилье, а как очередь приблизилась, стали обещать жилищный сертификат. Умен наш чиновник – ученик Корейко. Ведь если дать беженцу субсидию, то он просто купит квартиру, а если дать сертификат, то с него и нищего навар поиметь можно.

2007 год.

Компьютерный набор: Куртлацков В. В.

Дата добавления: 2015-08-09