Разговор с землей – начало диалога.

Были и мы рысаками когда-то!..

И все же, мне кажется, что настала пора отметить, с чего все начиналось в моей геологии. Я уже упоминал, что родом я из станицы Новоаннинской, мать донская казачка чистокровная, дед по матери был станичным атаманом, но умер до революции, а дом наш в центре станицы, теперь районного городка до сих пор цел. Отец вел свой род от запорожских казаков, часть которых остановилась на Дону, когда переселялись они по воле Екатерины на Кубань. Счастливое детство мое это война, голод военный и послевоенный, карточки отменили только в сорок девятом году, когда мне было уже тринадцать лет и жить стало полегче. Школу закончил в Дубовке, есть такой городок на правом берегу Волги, в сорока километрах выше Волгограда. Живя на Волге, стал, конечно, заядлым рыбаком, а как стал доставать пальцем до спускового крючка, то и охотником. А дотянулся до курка – приклад с плеча, в двенадцать лет, до этого при выстреле приклад под мышкой держал, ну, а после первого, как мне казалось, взрослого выстрела, требовательно заявлял:

– Дайте мне ружье, я на охоту пойду!

А кто, как не геологи бродят по тайге и горам, встречаются с медведями, а на Дальнем Востоке и с тигром, это не то, что окрестные зайцы и утки. Да и стипендия на горно-геологическом факультете позволяет жить почти без помощи родителей.

В общем, сел я с напарником из параллельного класса – Толиком Емельяновым – выпускником детского дома на пароход Спартак с большими колесами и отплыли мы, провожаемые моими родителями и всем детским домом, в Ростов. До сих пор вспоминаю с удовольствием наше путешествие, как, захватив место на корме, на свежем воздухе, сидели и грызли трое суток учебники и яблоки, которых выдали нам на дорогу целый мешок.

Правый берег Волги перед шлюзами Волго-Донского канала представлял в те времена, обрывающимся к реке крутым уступом высотой метров семьдесят. Перед входом в канал Волга делает небольшой изгиб, мы, конечно, смотрим, когда же появится лестница шлюзов, но сначала над кромкой берегового уступа появляется громадный темный блин, потом фуражка, потом ухастая голова и широкие плечи и потом вся фигура нашего вождя и учителя, высотой семьдесят метров. Фигура из листов чеканной меди, одевающих металлический каркас. Монумент стоит на площадке, вытянутой вдоль склона, в средней его части.

Однако Вучетич, действительно гениальный скульптор больших скульптур. Лестница шлюзов, которая на самом деле длиннее и больше статуи кажется маленькой и незначительной. Большую глупость сделал Хрущёв, что повелел демонтировать эту статую. Это же, как если фараон, следующий после Хеопса, повелел разрушить пирамиду Хеопса. Думаю, что не малый доход был бы от туристов, да и ветераны войны успокоились, не требовали переименовать Волгоград в Сталинград.

Шлюзовались долго, шлюзов, по-моему, больше десятка.

Вечером уже, затемно, остановка в каком-то райцентре. По-моему все население на набережной. Мужики тащат из пароходного буфета пиво ящиками. Радист включает музыку, на площади начались танцы, симпатичных девиц полным полно!

Днем плыли по каналу. Интересное должно быть зрелище если глянуть со стороны – голая степь, а по степи движется белый пароход. Потом Цимлянское водохранилище и шлюзование в Дон. Дон после Волги показался маленькой речкой. Закончилось путешествие встречей с войсковой столицей казачьего Дона – Новочеркасском, вполне сумевшем сохранить былую славу и удаль лихих предков в ликах исторических памятников и величественных храмов, возведенных в честь подвигов и грандиозных побед донских казаков.

Добравшись вечером, по-моему, на четвертые сутки до института, мы, как провинциалы направились естественно в главный корпус с колоннами, у дверей которого встретили нас очень доброжелательные солидные дяденьки, как оказалось директор института профессор Кобелев (геолог) со свитой, которые показали дорогу в общежитие. Встречу эту сочли мы добрым знаком, что и подтвердилось, поступили оба. Конкурс был большой – восемь человек на место, шесть экзаменов за десять дней, поступал я на поиски и съемку, набрал двадцать восемь баллов, проходную сумму.

Утром, после последнего экзамена пошел сдавать экзаменационный лист и записываться, так сказать в студенты, а там целая толпа счастливых абитуриентов ломится в двери. Пошел я в буфет, съел парочку пирожков с ливером, возвращаюсь, народу уже осталось человек пять. Сдаю свой экзаменационный лист, а мне говорят: «Где ты шлялся? Двадцать пять человек уже на поиски и съемку набрали, а вы вот, три человека, давайте на гидрогеологию (проходной балл двадцать семь) или в маркшейдеры, или на любой горный факультет». Я, было, расстроился, но аспирант в приемной комиссии растолковал:

– Во-первых, если очень захочешь, то всегда переведешься на свои любимые поиски и съемку, во-вторых, поисков и съемки и в гидрогеологии выше головы, в-третьих, вода это самое важное полезное ископаемое, работа всегда будет.

Вот так судьба человека зависит иногда от двух, не вовремя съеденных пирожков с ливером. Стал я студентом гидрогеологом.

Новочеркасск был тогда городком студенческим, но провинциальным. Мест развлечений маловато, пара кинотеатров, драмтеатр. Зато в институте была своя опера, а потом и знаменитый СТЭМ, предшественник КВН.

Как будущих горных инженеров, нагружали нас знаниями, кроме специальных, от машиностроительного черчения до деталей машин и, конечно сопромат. Каждый семестр пять-шесть экзаменов, да еще зачеты. На первом курсе появилась на нашем горно-геологическом факультете сотня китайцев, распределили их по пять человек по группам. Большинство, молодые ребята и девчата, бывшие школьники, как и мы. Русский язык они знали плоховато, и один из них избрал почему-то меня своим наставником. В итоге все после лекций направляются отдыхать, а мы с Чжан-Чжи-Ганем в читальный зал. Но были в этом свои плюсы. На экзамен мы старались зайти вдвоем и преподаватель, видя наглядное проявление известной в те времена песни, что «Русский с китайцем – братья навек!», умилялся, и по четверке нам было уже железно обеспечено. Стал бы я так отличником, но, к сожалению, забрали наших китайцев на следующий год в Москву, неизвестно почему.

Хороша была в нашем институте учебная практика после первого курса, когда четыре группы – сто человек, вооруженных молотками, прошли от станицы Усть-Джегутинской вверх по Кубани и посмотрели разрез от неогена до палеозоя, да еще и интрузивы. Предварительно, двухнедельная топопрактика – теодолитная и мензульная съемка, и нивелировка, а потом, две недели пешком вверх по Кубани. Имел каждый студент при себе байковое одеяло, спали в школах, один раз ночевали в палатках геологов, питались, что Бог пошлет. Во встреченном уютном городке Клухори, Бог послал великолепное вино «Кахетинское», что пробило в объединенных финансах нашей бригады ощутимую брешь, так что на обратном пути пришлось подтянуть животы.

После второго курса учебная практика в Донбассе, уже с учебными геологическими картами, полмесяца в западном Донбассе в деревне Элиста. Разбившись на бригады по пять-шесть человек, жили на квартирах у местных старушек, ходили каждый день в маршруты. Питание традиционно было аскетическое, две баночки крабов и каравай белого хлеба на завтрак, то же самое на ужин. Крабы были тогда на несколько копеек дороже кильки в томате. Но, несмотря на скудное пропитание, вечером большинство собиралось на сельские танцы, и пытались обольстить местных красавиц-гречанок. В селе проживали семьи греков.

На границе своего съемочного участка громадный карьер известняка, по склонам и дну которого ползали с вагонами паровозы, а при карьере целый город, который назывался Комсомольск. А на другой границе были уже выходы красных гранитов. Затем перебрались поездом, с пересадками на восток Донбасса, в Белую Калитву, откуда, на речном трамвайчике, по Северскому Донцу, распределились, опять же бригадами по хуторам и шахтерским поселкам.

Здесь всей бригадой пытались разобраться в стратиграфии пластов известняка, не помню, как разобрались, но зачет по практике сдали. Зачет сдали, стипендию получили, нагладили свою форму, которую Хрущёв только что отменил, пришили эполеты, начистили их, а также пуговицы и молотки асидолом, которым чистили тогда пуговицы солдаты и отправились красоваться по домам. На субботних и воскресных танцах, нам, с другом-однокашником, тоже при эполетах, конечно, не было равных, в нашем районном городке.

Я, правда, почти все каникулы посвящал охоте. Подросла к моим каникулам у отца собачка, спаниелька по имени Стрелка. Сколько радости проявляла она, когда я начинал собираться на охоту. Прыжки, усиленное верчение купированным хвостом, сама заскакивает в корзинку, корзинку вешаю на руль велосипеда, и едем мы километров за десять-пятнадцать, в пойму нашей реки Бузулук – приток Хопра, там топим велосипед в каком-нибудь озерке, в котором не лазают рыбаки с бреднем, корзинку в кусты и вперед по озерам – болотинам. Без утки не возвращались. До сих пор удивляюсь, как спаниель догоняла крякву, легко раненую в крыло, в озере, заросшем почти сплошной стеной тростника. А ведь догоняла, ловила, вытаскивала на берег и начинала лаять. Подходишь, утка живая лежит на берегу, собака бросается навстречу, утка пытается удрать в воду, ныряет, но не тут-то было, Стрелка опять вытаскивает ее на берег за шею, причем хвост утки, торчит дальше хвоста спаниеля. Удобно было ходить со спаниелем и за куропаткой и за вальдшнепом, наблюдай только за хвостом, как заработал, так вот-вот кто-нибудь взлетит – готовься стрелять.

Но каникулы быстро кончаются. Сняли мы свои эполеты и поехали учиться дальше.

Повезло мне и моему товарищу Пете Кеенде, родом из Белоруссии, с первой производственной практикой. Сначала мы трудились рабочими на откачке в степях Астраханской области. Прелести начала геологической жизни – палатка, степь без конца и края, целое озеро, уже откачанной воды, неплохие ребята в бригаде и кругом бегают сайгаки и, первый и, последний подстреленный, мною, лично, сайгак. В километре от палатки находился большой стог сена – страховой запас для овец, на случай зимней бескормицы. Сайгаки в самую жару прятались в тени, за стогом и вдруг не выставили «сторожа». Увидев такое дело, поплелся я по солнцепеку к стогу, вот это охота! Когда, почти из-под ног выпрыгивают штук пять антилоп.

А на следующей скважине бригада уезжает за авансом и компрессором, остаемся мы с Петей в палатке вдвоем на пару дней и сидим так целую неделю, имея для пропитания полмешка перловки. И больше ничего, кроме соли. Долго я не мог смотреть на перловку.

А степь была вокруг травянистая, выйдешь из палатки, посмотришь – там стадо сайгаков штук двести, там поменьше, там группы по десять-пятнадцать штук, журавли-крассавки парами ходят, и ни к кому не подобраться. Сколько я не ходил, подстрелил только одного зайца. Но голодовку мы мужественно перенесли, пришла машина, и сразу поехали на другую скважину, в небольшое село – колхозную бригаду. Из скважины, почти прекратился самоизлив, так, что встретили нас как родных, выделили дом, повели в колхозную кладовую и выдали ведро свежих яиц, ведро помидор, ведро огурцов, большой шмат настоящего сала, чеснок, пару караваев белого хлеба и два мешка арбузов. Ничего нет вкуснее такого набора, особенно после перловки. Но недолго длилась такая хорошая жизнь. Вдруг, нас с Петей повысили в чине, сделали помбурами и отправили через Ессентуки, под Эльбрус, в Худесскую партию на подземное бурение. Очутился вольный сын степей в подземной камере, куда затащили станок ЗИФ-300 и начали бурить во все стороны скважины в поисках медного оруденения. По сравнению с откачкой, работа потяжелее, но полезнее, в смысле оплаты.

В институт, в октябре, явились с честно заработанными деньгами, которые, оказались кстати, поскольку начались большие праздники по случаю пятидесятилетия бывшего Донского Политехнического Института, а ныне – Новочеркасского. По случаю такого события власти расщедрились и пожаловали выпускникам института особый значок о высшем образовании, то есть обычный ромб, но с маленьким гербом, но зато с большими буквами НПИ, что остряки тут же перевели как прощальное напутствие альма-матер: «Не пей идиот». Так, что после окончания института, некоторые «горные» выпускники нашего горно-геологического факультета, вешали на пиджак бляху горного инженера и ромб – совсем умный человек, такой молодой, а уже два вуза кончил.

К слову сказать – повезло и с преддипломной практикой. Попал я в помидорную столицу Астраханской области – райцентр Харабали, где базировалась группа инженерно-геологических партий из Ростова. Предварительно заехал домой, выпросил у отца двустволку. Добрался до места поездом с пересадкой в Волгограде, ружье вез даже без чехла и ни один милиционер документов не спросил. Интересно, удалось бы в настоящее время свободно прогуливаться по вокзалу и привокзальной площади с ружьишком на плече и без документов.

Группа партий занималась различными изысканиями в Волго-Ахтубинской пойме и по берегам, ввиду имевшейся бредовой, но популярной тогда идеи строительства Нижне-Волжской ГЭС, или водоподъемной плотины. Но я сначала направился в Черноземельную партию искать воду для овец, в степи на границе с Казахстаном.

Стоят три палатки в степи полынной с участками ковыля и кое-где, даже небольшие песчаные барханы, семь человек, машина – вот и вся партия.

Утром выезжаем на пониженные участки, быстро ставим треногу из бревен с блочком наверху, буровой мастер берет в руки буровой снаряд – штангу со стаканом – трубой диаметром восемьдесят девять или сто восемь миллиметров с остро заточенной стенкой, вонзает стакан в грунт. Двое рабочих–студентов тросиком, перекинутым с помощью ручки лопаты, привязанной к тросику, выдергивают стакан, мастер стучит по стакану молотком, грунт из стакана вываливается.

И пошел процесс ударно-канатного бурения с приводом от двух студентов. Чем глубже скважина, тем дальше приходится отбегать. Скорость проходки зависит от скорости бега привода, то есть студентов. Дошли до водоносного песка – вешаем вместо стакана желонку, если нужно кидаем обсадку. Вода почти везде пресная. Производительность две-три скважины – сорок метров проходки за день, не каждый буровой станок дает такую производительность. В этой партии случился мой первый самостоятельный маршрут, правда, с грабительскими целями. Вышли мы после ужина из палатки-столовой, курящие курят, а начальник говорит:

– Живем в Астраханской области, а арбузов не видим, а бахча неподалеку есть, километров пятнадцать до нее.

Все оживились, начальник вынес карту, компас, ориентируем карту, здесь мы, здесь бахча, ехать по такому-то азимуту, по прямой ровно пятнадцать километров.

Вручает компас мне:

– Вперед, будущий геолог!

Стемнело, и как выдерживать азимут, сидя в машине? Нашел я на небе нужную звезду по азимуту, и поехали мы на звезду. Через пятнадцать километров, по спидометру остановились. Где же бахча? Но в это время, где-то в километре раздалось два выстрела и крик типа: «Вот я вас, мать вашу!..» А бахча то у нас под носом, метров пятьдесят не доехали, и удачно попали, на противоположный конец от сторожей. Впрочем, бывший с нами местный житель – наш буровой мастер объяснил, что у здешних сторожей по ночам от шалаша отходить не принято и можно не беспокоиться. Так что, набрали мы арбузов, не спеша, оценивая спелость их по подсохшим «усикам» и, как позже выяснилось, все красные.

Очень вкусное сочетание: спелый астраханский арбуз, только что с бахчи, и кусок свежего, белого домашнего хлеба.

Через некоторое время, назначили меня начальником отряда и поручили проведение геоморфологической съемки Волго-Ахтубинской поймы от Харабалей до Астрахани. Поручили съемку, конечно, громко сказано, поскольку отряд наш состоял из главного геолога группы партий по имени Павел Иванович, которого по схожести комплекции, конечно, прозвали Чичиковым, меня и студента из параллельной группы Пухова, который, обладая громким голосом, в институте на военной подготовке командовал мною, а здесь попал под начало обладателя тихого голоса.

Облетали втроем на трехместном самолетике, по-моему, ЯК-12, свой участок, сели в Астрахани, попили пива, заправили самолет, прилетели обратно. Прослушали лекцию, заехавшего в нашу группу партий известного геоботаника Викторова, из которой я узнал, что камыш – это тростник, а камыш это то самое растение, которое все называют – куга, дающее коричневые цилиндры, из которых осенью вываливается масса пуха.

Выдали мне лодку «Казанку», бочку на сто литров с бензином, канистру с автолом и подвесной мотор ЗИФ-5. Палатка, спальники, десяток банок тушенки, макароны и немного прочих продуктов. Кормить нас, конечно должно ружье и удочка и эти ожидания полностью оправдались. Отчалив уже от базы под вечер, остановились ночевать на участке, где Ахтуба подмывает берег, отчего вдоль него образовалась хорошая яма с упавшими в воду деревьями. Пока мои спутники ставили палатку, закинул я обычную донку с одним крючком и за полчаса вытащил пару сазанов килограмма на полтора. Третий сазан попался покрупнее, потому что порвал мою донку из лески ноль четыре, как нитку. Хороша уха из сазанов!

А утром выдал нам Павел Иванович по планшету, наметили маршруты и точку километрах в пятнадцати, ниже по течению, где он нас будет ждать, и отправились мы отрисовывать границы разных типов пойм и брать точки наблюдения.

Райское место представляла собой в те годы пойма между Волгой и Ахтубой. Идешь – трава зеленая выше колен, небо голубое, по небу плывут белые облачка из белых цапель и колпиц и озера, озерки, протоки, ерики. А на озерах по берегам цапли белые, серые, прозываемые на Дону чапурами, по моему, очень меткое название, даже какие-то рыжие цапли, первый раз таких увидел. И конечно кряквы, чирки свистунки и трескунки, самые разные кулики. А выходишь в конец озера, из грязи выскакивает стадо свиней, стоят, устремив на тебя уши, чуть шевельнулся, «грохнут» и стрелой уносятся в траву.

Добрались до места встречи, как и положено, на съемке к темноте, ужин уже готов, палатка стоит, костер горит. Уха, рыба жареная, рыба пареная, а пару кряковых уток из своего первого маршрута я, конечно, принес. Правда, пришлось их еще ощипывать.

И начались трудовые будни. Многочисленные водные преграды я форсировал вброд, не разуваясь и не раздеваясь, иногда по несколько метров вплавь, на спине, держа в одной руке полевую сумку, в другой ружье, и не попадалось на пути ни консервных банок, ни пустых бутылок, ни, тем более, всяческого полиэтилена. И не сидели рядами по берегам рыбаки с удочками, и совсем редко откуда-нибудь доносился выстрел охотника.

Наш Павел Иванович еще больше поправился, отоспался, загорел, правда, к чести его, надо сказать, что, сплывая вниз, он не ленился причалить к какому-нибудь огородику, расположенному на участке поймы, прилегающем к левому берегу, или к бахче и пополнить наши запасы продовольствия огурчиками, помидорчиками, всяческой зеленью, а то и дынями с арбузами. Я же разнообразил наше утино-рыбное меню свининкой, правда, притащив мясо, долго доказывал и уверял, что это было стадо диких свиней. Убедил или нет, не знаю, но на следующий день, до следующей ночевки пришлось топать километров двадцать, вместо обычных пятнадцати. И, конечно, благодарен я Павлу Ивановичу, что показал он нам участок на левом берегу Ахтубы, где проводили изыскания под орошение, пояснил, что, вероятно, нам придется писать дипломный проект по этому участку, и отправил меня с Пуховым этот участок посмотреть.

А что касается обилия свиней, то это жители сел на правом, высоком берегу Волги вывозили их весной в паводок на острова и росли свиньи на подножном корму до самого ледостава, когда жители собирались, выезжали всей компанией в пойму и отстреливали, отлавливали свое подросшее и размножившее поголовье. Сколько же самогонки выпивалось при осуществлении этой операции?! Представить трудно!

Добрались в конце-концов до села Красное, рядом с Астраханью, где была небольшая база группы партий. Отдохнули, заправили нашу опустевшую бочку, стоящую на «попа» в центре лодки, посетили Астрахань и картинную галерею в качестве культурной программы, попили пива с воблой – вне программы, и отправились вверх по Волге.

Здесь Павел Иванович нас покинул. Дело в том, что при всех своих достоинствах, он панически боялся волн, даже от пароходов, не говоря уже про волну при низовом ветре. Так что, добрали остатки площади мы уже вдвоем. Сдал я лодку, барахло, так и не съеденные банки тушенки, собрал материал для отчета, что было, для диплома, и отправился на недельку домой. Проплавали мы почти месяц. При сдаче мотора и инструмента обнаружилась у меня «крупная» недостача – пропала отвертка. Зам начальника не подписывает обходной лист, бухгалтерия не дает заработанные деньги. Пошел в магазин, купил отвертку, принес. Зам начальника говорит:

– Это не та отвертка, давай нашу.

Пошел на базу, обыскал «Казанку», вещи, отвертки нет. Пришел обратно к замначу. Он говорит:

– Прости за этот маленький урок, неизвестно, где ты будешь работать, а у меня на севере, где я до сих пор работал, погиб такой же отряд из трех человек, с которыми ты работал. Просто утопили последнюю отвертку, не смогли открутить пару винтов и отремонтировать мотор и вовремя сплавиться. Река замерзла, а с ней и отряд.

Сказал я спасибо за урок, имел всегда запасную отвертку и помню урок до сих пор.

Вот и обучение азам геологии и гидрогеологии, можно считать закончено. Именно азам, потому, что настоящее обучение состоится уже в работе и, будет продолжаться, считай всю жизнь. Диплом защищен, но пока не выдан, отправляемся на месяц «воевать», то есть стажироваться в лейтенантском звании, как-никак мы будущие саперы-понтонеры. Выделили нам целый вагон с голыми полками и сидениями и поехали аж в Калининградскую область. Плоховато, конечно, без одеял и подушек, но мы люди привычные.

По дороге, на вокзале в Воронеже обнаружили только что выпущенную местным издательством книгу Ильфа и Петрова. И превратился наш вагон в вагон-читальню, только и доносился со всех полок смех, похожий на ржание, тогда, одно время было очень модным смех, когда грубым голосом следовало произносить звуки типа: бу-гы-гы-гы.

Доехали поездом до города Черняховска, где наш преподаватель по наведению понтонных мостов – полковник с грудью, если бы он повесил все ордена, похожей на иконостас, распределил нас по разным частям, и наша группа из семи человек отправилась на автобусе в город Советск, бывший Тильзит. Хороший город, еще по-немецки чистый, тротуары выложены камешками, река Неман имеется. Прибыли утром, и очень, можно считать, удачно, потому что ночью вся танковая Померанская, многих орденов дивизия, а вместе с ней и наш отдельный саперный батальон были подняты по тревоге и отправились на учения. Отправили нас дожидаться возвращения войск в расположение учебного танкового полка, где единственные два человека – лейтенант и старшина устроили нашу компанию в хорошую комнату, выдали чистую постель, сводили в душ. Тем временем подъехали еще человек десять коллег из Вильнюсского политеха и, что самое важное, пяток курсантов из интендантского училища, которых, конечно же, определили в повара. Так что первая неделя военной службы прошла у нас вполне комфортно.

Утром, в восемь часов интендант стучал деликатно в дверь нашей спальни с сообщением, что завтрак на столе. В девять часов построение перед казармой, выдача метелок и ведер, и отправка в спортгородок и окружающий парк с заданием подметать аллеи от начала и до обеда. На подметание хватало полчаса, а затем спортивные игры. Самая популярная игра – баскетбол без правил, удивительно, но все конечности остались целы, но синяков хватало.

После обеда на проходную, лейтенант объясняет каждый раз, что мы еще в штатском, но к одиннадцати часам он все закроет, и ночуйте, где хотите и отправляемся мы сначала на Неман загорать – купаться, а потом на ужин, а потом на танцы. Великолепный в Советске лесопарк с цветущими жасминовыми аллеями, а на танцплощадке столько блондинок! Глаза разбегаются, особенно после Новочеркасска, где в нашем родном институте на семь тысяч студентов, в то время, едва набиралась тысяча особей женского пола.

Так что, далеко не все являлись в казарму к одиннадцати часам вечера. Одно только плохо, что в буфетах только плодово-ягодное вино – после портвейнов, вермутов и ликеров Новочеркасского производства, это конечно отрава. Но дней через пять проснулись мы от гула танковых двигателей, и через несколько часов стали я и Юра Ярцев стажерами командира десантно-переправочного взвода. Правда, во взводе был только один командир – лейтенант молодой, один солдат и один плавающий гусеничный транспортер, остальные все в разгоне. Интересно во взводе проходила утренняя строевая подготовка, все командиры – солдат один, да и тот норовит все время в кусты залезть. В общем, стажировка прошла успешно, пропитания хватало, на обеде к борщу солдаты со всех сторон подкладывали куски жирной свинины, на ужине к картошке – куски селедки. Ухитрились по одному разу сходить в самоволку, что за служба, если не сходишь в самоволку!

Вернулись домой, получили в прозаической обстановке дипломы, но зато, на следующий день собрали всех в Актовом зале и директор института, нашел ведь время, под оркестр, вручил всем военные билеты офицеров запаса.

А на следующий день распределение на работу. Отличников – человек пять забрали какие-то серьезные дяденьки и не велели говорить куда. Остальные, по числу баллов поехали, куда бы вы думаете? Первые шесть человек в Управление Геологии в Киргизию. Я был по успеваемости восьмой и со следующими восемью человеками направился в Сталинобад, в Управление Геологии. Следующие шесть человек выбрали Магадан, и только на четвертом! месте было Северо-Кавказское Геолуправление в город Ессентуки! А остальной народ отправился по проектным институтам и в прочие организации в центральные области.

Романтики? Или, как нынче говорят, лохи? Или просто: «Как молоды мы были!»

Неплохо встречали в те времена, в 1959 году молодых специалистов в Управлении Геологии Таджикской ССР. Сдал я документы в отдел кадров, посадили меня на машину, отвезли на частную квартиру в центре города, где приветливая бабуся поместила в отдельную комнату. Мягкая кровать, чистая постель, ванна, что еще надо человеку с поезда?

Пару дней погулял по Сталинобаду, жарко, но терпимо, чайханы, громадные казаны с пловом, мангалы с шашлыком, чуть ли не на каждом углу. По центральной улице Ленина, кроме обычных тележек с газ-водой, тележки с «газ-вином», двадцать копеек – стакан сухого газированного вина, причем хорошего. Белое типа «Ркацители», красное – типа «Каберне».

Но на третий день, позвонили и направили в Гидроминеральную Экспедицию, откуда главный гидрогеолог Нина Матвеевна Чуршина, забрав «Победу» своего мужа – председателя Госплана республиканского, выехав утром, доставила к вечеру в так называемый курорт Хаватаг, где имелась скважина глубиной две тысячи метров с горячей минеральной водой. Курорт в Ленинабадской области, в двенадцати километрах от райцентра Ура-Тюбе. В те времена представлял он собой два барака человек на пятьдесят, два двухквартирных домика типа финских, пять ванн в сарайчиках, руководила которыми баба Маня, и маленькая чайхана с чаем, сахаром и печеньем. Все это в Голодной степи.

В мои обязанности входило вечером пойти на скважину, открыть задвижку и баком литров на четыреста замерить расход и температуру. Затем беру ведро, иду за полтора километра, где расположена небольшая ферма для овец и пять скважин с самоизливом холодной пресной воды. Встречают «радостным» лаем пять-шесть овчарок среднеазиатских, поначалу страшновато, но стараюсь ведром не махать, а просто сую его собакам под нос, пробиваюсь к скважине. Меряю расход, температуру, собаки уже лежат вокруг, зевают. Через пару дней привыкли и не обращают на меня внимания.

Вот работу мне подсунули! Мучает безделье целый день, солнце уже два месяца и ни одного облачка. Но человек ко всему привыкает и приспосабливается. В километре от скважины оказался мощнейший родник – литров на двести в секунду и целая речушка, даже с меандрами и болотцами утекает по саю куда-то в полупустыню, а по болотцам, оказывается, держатся чирки и даже кряквы. А на сам родник прилетают утром на водопой степные рябки (туртушки, керабауры, что означает: «черное копыто», по-моему, по-казахски из-за черного полукольца на груди). Правильнее было бы назвать эту птицу пустынной куропаткой, но уж очень у нее стремителен, извилист и высок полет. А когда она ходит по земле то ничем не отличается по облику от степной куропатки или кеклика, только масть другая – серая с желтыми пятнышками.

В общем, появился приварок к чаю с печеньем. Да еще появился у меня напарник, тоже молодой специалист, только фельдшер по имени Гафур. Каждую субботу Гафур вечером садился на крылечке нашего дома и высматривал среди подъезжавших грузовиков с дехканами, чтобы подлечиться в ваннах с минеральной водой, компанию с живым бараном. Подходил и приглашал эту компанию в гости в «порядочный» дом: «Чего вы же будете жить в этом грязном бараке». В результате плов, и какой плов! мы поглощали уже вечером. А в придачу и все дары южной осени.

Но в начале ноября заехал меня проведать начальник Экспедиции Бунцев, высказал я ему свое мнение об использовании молодого специалиста на режиме, когда из рабочего времени работа занимает один час в день, нашли бывшего десятиклассника на мое место, и отбыл я в Сталинобад.

Не могу не упомянуть об одной встрече, произошедшей за время короткого пребывания в Хаватаге. Главврач этого будущего курорта-лечебницы привез подлечиться высокопоставленного представителя мусульманства, по-моему, главу мусульман Таджикистана. С белоснежной бородкой, в черном скромном халате и небольшой чалме. Расспрашивал он меня про минеральную воду и до сих пор я помню его взгляд благожелательный, понимающий и исходящее от него какое-то спокойствие, что ли и притягательность. А уж, с каким почтением кланялись ему проходящие мимо таджики и узбеки, это надо было видеть! Поневоле вспоминается другой лидер мусульман – Душанбинский Кази-Калом, забыл его имя, физиономия которого говорила только о том, что хозяин ее обычный политик, одержимый страстями, свойственными этой породе людей.

А в 1962 году моста через реку Сурхоб не было и вот, что расскажет вам старый геолог Дмитрич. Был тогда в Южной Гидрогеологической Экспедиции Озерный отряд, и обследовали мы озера Таджикистана на предмет поисков лечебных грязей. Нашли и даже подсчитали запасы этих грязей в озерах на юге и в Ленинабадской области. Дошла очередь и до озер в Джиргитальском районе, на хребте Петра I – озера Хары-Куль, Узин-Куль, Яшныл-Куль, Майда-Куль и другие, более мелкие.

Приехав в райцентр, вспомнил я мудрый совет тогдашнего начальника Экспедиции Шарабханяна Хачика Георгиевича и зашел представиться в райисполком, рассказать о цели нашего визита. Районные власти были сильно польщены таким к ним уважением, рассказали, что через Сурхоб на левый берег надо переправляться на плоту, что переправа эта колхозная, позвонили в колхоз и попросили помочь с переправой, с лошадьми и ишаками.

Приехав в кишлачок Домбрачи, пошли знакомиться с переправой. Плот впечатлял. Шесть бурдюков из бычьих шкур – или турсуков, как их зовут памирцы – связанных в два ряда по три бурдюка в ряду. Их размачивают в воде, выворачивают щетиной внутрь. Шеи зашиты, ноги култышками вверх. Три ноги зашиты или завязаны сыромятными ремешками, четвертая с дыркой, затыкаемая деревяшкой. Если во время переправы бурдюк начинает спускать воздух, его поддувают прямо в воде. Сверху привязан настил типа решетки из ивовых прутьев диаметром пять-семь сантиметров. Поскольку местное население плавать не умеет, а температура воды в Сурхобе даже летом не превышает пять-семь градусов, ясно, что сплавщики на бурдюках идут на немалый риск. Думаю, современным водным туристам, куда лучше оснащенным, было бы чему поучиться у бурдючно-турсучных сплавщиков Памира.

Перевозчиком работал колоритный человек. Дед киргиз лет шестидесяти, с небольшой белой бородкой и грудной клеткой раза в полтора больше, чем у нашего самого крупного техника-геолога, которого иногда называли амбалом, иногда полваном, совсем редко – болваном. Восхищала походка нашего будущего перевозчика – стремительная и летящая.

Принял я перевозчика на работу, что б он нас не утопил и пошли мы устраиваться на ночлег. Заглянули в кишлачный магазин, распили бутылочку, другую портвейна белого таджикского, который стоил в те благословенные времена рубль двадцать и завмаг пригласил нас расположиться на веранде, примыкавшей к магазину, что мы и сделали, соблазнившись также наличием электрической лампочки.

Вечером, когда мы мирно перекидывались в картишки, появилась на белом коне еще одна местная достопримечательность – старый, но очень бодрый дед похожий, как сказали бы нынешние менты, на лицо кавказкой национальности. Оказалось, что это курд. В тридцатые годы служил переводчиком у самого Будённого и поставлен здесь Семен Михайловичем, потому, что с этого перекрестка дорог вниз пойдешь – в Афган попадешь, вверх направишься – в Китай попадешь, а налево дорога в Алайскую долину, Фергану и тот же Китай. Имеет смотритель карабин и наблюдает с тех времен за всяческими передвижениями местных народов. Кстати, во время наших разговоров по дороге – мимо магазина – в сторону Алайской долины двигалась шагом странная кавалькада. Два упитанных узбека в синих халатах, верхами на красивейших гнедых конях, имея в поводу еще по одной статной лошадке, да сзади на веревках трусили по два здоровенных курдючных барана гиссарской породы.

– А это кто? – спросил я.

– Спекулянты! – ответил курд – Лошадей купили тысячи за две, баранов – по триста, в Фергану через неделю придут, продадут вдвое дороже, там, на самолет и обратно. Милиция знает, бакшиш берет.

Да-а-а! Многое изменилось в стране с тех времен, но бакшиш остался.

Переправа. Утром плот ожидал нас уже на воде в небольшой бухточке на окраине кишлака. Перевозчик – капитан закатал штаны, залез в ледяную воду и ртом! поднадул все бурдюки, заткнув их тут же, уже упомянутыми деревянными пробками. Мы быстро сложили на решетке, в центре плота спальники, двухместную палатку, надувную резиновую лодку, ружье и мелкашки, два вьючных и одно кавалерийское седло, две вьючные сумы, набитые стеклянными бутылками и банками под пробы, два рюкзака со всяким барахлом и продуктами и уселись втроем. Плот осел в воду совсем немного.

Но у этого дредноута, оказалось, есть экипаж. Три киргиза со штыковыми лопатами уселись по трем углам плота, четвертый – капитан уселся на четвертый угол, где у него даже было привязано, что то вроде подушечки под зад и мы отплыли.

Первые метров сто шли весело по стремительной, но спокойной воде, потом слегка побледнели, когда нас понесло по валам, плот кренился в разные стороны градусов на двадцать, а затем приткнулись все же к противоположному берегу, где-то на километр ниже того места, от которого отплыли. Выгрузились. Члены экипажа перевернули плот бурдюками наружу, водрузили его на плечи и потопали вверх по течению, где уже поджидала кучка людей, желающих переправиться на правый берег. А мы уселись ждать колхозную машину, которая вскоре и приехала. Машину эту перетащили на левый берег зимой при малой воде – выше места нашей переправы, где река разбивается на несколько протоков.

Грузовик доставил до кишлака Жолболот, бригадир присвоил нам ранг гостей, палатку поставить не разрешил, разместил в мехмонхоне, где мужское население кишлака долгими зимними вечерами собирается, пьют чай, варят по очереди плов и вообще развлекаются.

Нас так же покормили. Легли спать на кошмах, бросив сверху спальные мешки. Я, будучи казачьих кровей, подложил, конечно, под голову седло. Засыпая, слышал как мой сосед студент Хает спрашивает, чем это я шуршу?

Утром у дверей мехмонхоны уже стояли мерин, здоровенная ишачка и довольно хилый ишачок. Вместе с их хозяевами. Что значит звонок из райисполкома! Начали собирать вещи. Поднимаю свою подушку – седло, а под ним мирно спит, уютно свернувшись кольцами, крупный щитомордник. Вот кто, оказывается, шуршал, искал место потеплее. Поднялся большой шум, я встал горой на защиту змея, он же меня не тронул! Позволили ему уползти.

Быстро оформили документы на аренду животных, взяли на работу хозяина хилого ишака, пусть он сам его погоняет, навьючились и полезли вверх – в горы, но это уже другая история. Впрочем… Разве что, расскажу историю из интимной жизни ишаков.

Переночевав у очередной киргизской летовки, маленький караван двигался по высокогорному плато – поверхности выравнивания. Идем как по гигантской полке на высоте трех тысяч метров. С одной стороны привычный строй снежно белых пятитысячников осевой части хребта Петра I, с другой – уступ к реке Сурхоб. А поверхность плато до боли напоминает родные степи донские – та же полынь и даже участки ковыля серебрятся.

Порядок движения каравана прост, впереди по тропе шагает мерин, за ним ишачка похожая по габаритам на мула, следом ишак с двумя вьючными сумами, посреди которых, сложив ноги калачиком, восседает хозяин ишака, не реагирующий на наши уговоры пожалеть животное. За, что впрочем, он был тут же и наказан. Несколько в стороне иду я и студент-практикант Хаёт Латыпов.

Раннее утро. Тепло. Тихо. Солнце только, что показалось из-за гор.

– Смотри, смотри, она моргает! – кричит, вдруг, Хаёт и показывает на ишачку.

Наша дама, откинув хвост в сторону, действительно приоткрывает-закрывает вход в заветное для каждого кавалера место. Дальнейшее свершилось мгновенно. Ишачье достоинство вылетело наружу со свистом, уши устремились вперед, и кавалер прыгнул на круп дамы. Сидевший в меланхолии хозяин, с воплем:

– Ананский! – что в вольном переводе означает – чтоб ты сдох! – покатился на землю.

Вьючные сумы поползли вниз и помешали ишаку достичь желанного результата. Ишак не удержался на крупе, соскользнул, и произошло крайне обидное как для ишаков, так и для мужиков, так и, вероятно для дам, преждевременное семяизвержение. На земле образовалась целая лужица белесого цвета.

– На полную косушку хватит, – уважительно сказал Хаёт.

Но апогей события был впереди. Ишак стоит с унылой мордой, уши уже висят в разные стороны. Ишачка же стоит в ожидании дальнейших событий, затем медленно оглядывается назад, хлестко бьет неудачника копытом по носу и гордо удаляется. Но с каким обреченным достоинством и мужеством также принял наказание кавалер, он не вдрогнул, не попытался уклониться, даже не моргнул глазом. Виноват, но, что поделаешь, понавешали всяких сумок.

Ну, а затем я побежал останавливать мерина, который успел уйти далеко. В это время, Хаёт с рабочим, взялись перевьючивать незадачливого ишака.

На дальнейшем пути, кроме работы нас ожидали встречи с розовым конем, двумя медведями, которые от нас благополучно скрылись, а уж сурки вдоль тропы сидели спокойно в двадцати-тридцати метрах и не думали прятаться.

Что бы упоминание о розовом коне не осталось загадкой, пожалуй, немного приоткрою завесу… После очередной ночевки двигались дальше по плато хребта Петра I. Обычное тихое и безоблачное утро. Солнце встречает своими лучами, показавшись между пиками, бьет по глазам, несколько ослепляя. Тропа вьется вдоль подножия склонов хребта. За одним из поворотов, видим метров за двести от тропы табун кобылиц, штук пятьдесят, от которого вдруг отделяется и несется к нам косячный жеребец.

Какой красавец! Почти белый, чуть-чуть серого и отливает розовым цветом. Грива и хвост угольно-черные, никогда не подстригались и не расчесывались, но не свалявшиеся, а хвост роскошный пышный, до земли. Из глаз огонь, из ноздрей дым!

Наш рабочий киргиз соскочил со своего ишака, заметался в панике с криками:

– Убьет, убьет!

Он подразумевал, что опасность нависла над нашим мерином, который ни на что, не обращая внимания, остановился и начал щипать траву. Мы с Хаётом начали размахивать геологическими молотками и испускать крики с добавлениями не печатных слов, защищая нашу скотину. Жеребец начал скакать взад-вперед перед караваном, наша любвеобильная дама навострила уши и, решив, что эти скачки устроены для нее, направилась к новому кавалеру. Хорошо, что в этот раз мы привязали ее к мерину и, свидание не состоялось.

Тем временем кобылицы, привлеченные всем этим шумом, решили полюбопытствовать, что происходит и, зарысили к нам. Хозяин счел это нарушением порядка и дисциплины, забыл про нас и, умчался к своему гарему.

Почему конь мне показался розовым? От определенного угла падения солнечных лучей. Потом я встречал геологов, видевших розового коня и были эти кони белые или серовато-белые, а кожа у коней такой масти розовая и, при соответствующем солнечном освещении и немного романтическом характере наблюдателя получится есенинский розовый конь…

…А переправа через Сурхоб оказалась не такой уж и безопасной. Впрочем, я это уже отмечал. Когда через две недели, вернувшись, обработав материалы, насобирав по кишлаку бутылок и отмыв их на второй маршрут, на самые верхние озера, сидели на веранде ставшего уже почти нашим магазина и ожидали переправы, забежал к нам наш перевозчик. Объявил, что он засек на той стороне – на обрывах размываемой рекой морены, козлов. Поскольку у вас есть мелкашка, то вечером мы, то есть охотники переправляемся на ту сторону и стреляем козлов, а на следующее утро переправимся на работу. Мы с энтузиазмом встретили это предложение. Я сел перезаряжать патроны к малокалиберке, то есть из двух патронов делать один усиленный, как вдруг, пробегавший мимо киргиз ошарашил нас известием:

– У вашего перевозчика сын утонул.

Помчались на берег, там стояла кучка народа, объяснили нам, как все произошло.

Что бы попасть в бухточку, где все грузились-выгружались, плот должен пройти вдоль скального участка, ближе к берегу. Вот плот и зацепился за скалу, течение здесь стремительное, слетели в воду сын перевозчика и один пассажир. Пассажира дед поймал за шиворот и вытащил на плот. Плот занесло в бухточку, а вот сына потащило дальше. Пока пассажиры попрыгали на берег, и плот выбрался из бухты, его унесло метров за сто. Сын – здоровенный парень, с грудной клеткой как у отца, буквально два-три дня назад вернувшийся из армии (в водолазах бы ему служить с такой грудью, а не в стройбате) оказывается, не умел плавать. Глубина реки, где его тащило, немногим выше пояса, вставал он несколько раз, но его тут же сбивало течением. А умел бы плавать – десяток раз махнул руками и на берегу. Валунов больших на дне-то не было. Прибило тело к берегу километра через полтора.

И это у нашего деда-перевозчика утонул уже второй сын.

Через неделю переправа заработала снова, только дед стал совсем молчаливым.

Дата добавления: 2015-08-09