Специфика шолоховской эпопеи

Общие, родовые особенности эпопеи как жанра мы попытались выяснить при разговоре о проблемах теории эпопеи. Эти родовые признаки находят свое выражение и в «Тихом Доне».

Но сейчас перед нами другая задача – выявить специфические особенности жанровой формы «Тихого Дона», собственно шолоховское в этой сфере. То есть определить своеобразие «Тихого Дона» как эпопеи – то, что отличает ее от других эпопей. Главный наш тезис мы сформулируем так: с точки зрения жанровой формы своеобразие эпопеи Шолохова заключается в том, что в ней сливаются, соединяются коренные черты двух «высоких» жанров литературы – эпопеи и трагедии.

Эта идея впервые была выдвинута И.И.Ермаковым еще в 1946 г. в его кандидатской диссертации «Тихий Дон» Шолохова в свете проблемы социалистического эпоса»[230]. Считая её верной, мы и будем далее её развивать. В сущности, это идея синтеза, сплава эпического и трагического начал в сфере жанровой формы.

Хотя о «синтезе» художественных форм, в том числе жанровых, очень много говорят на уровне деклараций, но по-настоящему законы жанрового синтеза не изучены. Взаимопроникновение родов, родовых начал (т.е. эпоса, лирики и драмы) – да, в какой-то степени изучено, еще со времен Гегеля, Гёте, Белинского; здесь есть на что опереться. Но это – роды. И хотя синтез жанров провозглашался многими исследователями, конкретных примеров по-настоящему глубокого и убедительного анализа такого синтеза очень мало. Более того, среди теоретиков литературы есть и такие, которые принципиально возражают против идеи синтеза жанровых форм. Они говорят о том, что в сфере словесного искусства действует скорее другой закон – синтеза родовых форм и одновременно дифференциации, обособления форм жанровых [231].

Так что вопрос этот даже в теоретическом плане во многом неясен, дискуссионен. Это особенно очевидно тогда, когда речь идет о синтезе таких – не массовых, не рядовых, а вершинных, можно сказать, "штучных" – жанровых образований, как трагедия и эпопея. Тем более, что это не просто разные жанры, но еще и жанры, возникшие и развивающиеся, как правило, в сфере разных родов поэзии. Примеров такого типа синтеза мировая литература дает немного. Скажем, есть «Фауст» Гёте, жанровую форму которого одни исследователи квалифицируют как эпико - драматическую трагедию, другие – как трагическую драматическую эпопею. Однако это все же поэтическое, а не прозаическое произведение. И синтез здесь происходит, скорее всего, на почве драмы.

Так называемый «эпический театр» Б.Брехта синтезирует драматическое и эпическое тоже на основе драмы. В «романе-трагедии» Достоевского (есть такое обозначение жанровой сущности романов Достоевского[232]) соединение трагического и эпического начал происходит на основе и в сфере романа, романной формы. Похоже, что «Тихий Дон» – единственное в литературе произведение, в котором синтез трагедийного и эпопейного начал происходит на основе эпоса, в форме и в рамках жанра эпопеи.

Эпопея и трагедия в истории искусства всегда существовали как формы обособленные, раздельные. В некоторых отношениях – даже резко противоположные (как по содержанию, так и по форме). И если в «Тихом Доне» они соединились, то должно было получиться (и получилось) нечто своеобразное, самобытное, – художественное явление особого рода.

Соединение эпического и трагического начал[233] a priori можно наметить в трех сферах:

Ø в сфере жанрового содержания (и это будет почва синтеза);

Ø в сфере характерологии (т.е. в эстетическом центре произведения);

Ø в сфере основных сюжетообразующих элементов и сюжетно-композиционных связей.

Посмотрим последовательно на все эти три сферы.

2. Трагическое и эпическое в сфере содержания «Тихого Дона»

Какова почва соединения эпопейного и трагедийного начал?

Суть ответа на этот вопрос заключается в том, что у эпопейного и трагедийного начал – одна и та же жизненная основа. «Событие», которое осмысляет и художественно воссоздает Шолохов, соединяет в себе и черты «героического состояния мира», и глубокие трагедийные коллизии. И то, и другое дано эпохой всемирно-исторического переворота, эпохой революции.

СФЕРА ЭПИЧЕСКОГО

Эпическое в «Тихом Доне» является отражением эпического (героического, идеального) содержания события революции. По своим идеалам и целям социалистическая революция с эстетической точки зрения представляет собой попытку (по крайней мере субъективно, – т.е. с точки зрения вершивших её людей) возвращения или воссоздания на новой основе «героического состояния мира». Идеал этот приводит в движение за его осуществление миллионные массы людей. И даже если, как это сейчас утверждается, идеал этот – утопический, всё равно в сознании людей, осуществлявших революционное преобразование мира, он не был утопией, а представлялся реальным и достижимым. Он творился в реальности, и хотя до действительного осуществления его было очень далеко, в сознании людей – участников и творцов этого события – до него было близко – "рукой подать". И потому в самом деле революции, в событии революции возродились существенные признаки «героического состояния мира». Произошел распад государственности, распад «прозаически упорядоченной действительности», в результате чего в ней появились условия для свободной, «независимой и самостоятельной» деятельности человека, – то, что, по словам Гегеля, требуется для осуществления идеала прекрасного. Многомиллионные массы народа сознательно, субъективно утверждают себя на мировой арене в качестве творца истории. Люди ставят перед собой значительные цели, волнуются глубокими и содержательными страстями. Они оказываются способными на героическое напряжение всех сил, и активно, свободно творят свою судьбу. Коллизии эпохи богаты обстоятельствами, в которых и народ в целом, и отдельная личность могут выявить весь свой духовный максимум. В революции рождается человек, буквально растворенный в идее и способный на величайшее самопожертвование во имя великой цели (Павел Корчагин). Вспомним, как в «Тихом Доне» люди гибнут за идею: как «умирает агитационно» убитый во время митинга, пытаясь остановить бунт, Штокман, как гибнет Подтелков. Но, с другой стороны, не менее героически гибнут за свою идею и их антиподы – люди из «белой гвардии», такие, как есаул Калмыков, да и тот же полковник Чернецов. В этой непримиримой борьбе они не щадят ни себя, ни других. Таким образом, эпическое содержание «Тихого Дона» по своему происхождению связано с попыткой создания нового мира и дано созидательной стороной революции, пробудившей в людях способность к героическому поступку и героическому самопожертвованию во имя сверхличных целей.

СФЕРА ТРАГИЧЕСКОГО

Трагическое в «Тихом Доне» возникает на той же почве. Оно дано историческими событиями, закономерностями той же эпохи социалистической революции, только другой ее стороной – не созидательной, а разрушительной. Теми силами, которые раскалывают народ и нацию. Таким образом, трагическое содержание отражает великие муки разрушения старого и муки рождения нового мира. Оба начала – героическое и трагическое – сошлись в толще одного народа. Персонифицировались в мощных человеческих характерах. Борьба этих характеров бескомпромиссна и трагична.

Есть две стороны, два аспекта сферы трагического в «Тихом Доне».

Есть трагедия гибнущего «старого». И в ней можно увидеть, в частности, проявление той закономерности, которую К.Маркс в «Критике гегелевской философии права» называл трагедией гибели старого миропорядка. «Старое» было обречено. То, за что боролись Листницкие, не устраивало не только Бунчуков и Штокманов, Котляровых и Кошевых. Оно не устраивало и Мелеховых! Поэтому в самой реальной истории «белая идея» потерпела крах прежде всего потому, что ее не поддержало крестьянство. Недаром Есенин о Белой армии писал:

В тех войсках к мужикам

Родовая месть.

И Врангель тут,

И Деникин здесь.

А другой «крестьянский» поэт Николай Клюев предрекал:

Ваши черные белогвардейцы умрут

За оплевание Красного Бога.

За то, что гвоздиные раны России

Они посыпают толченым стеклом.

Но в «Тихом Доне» эпицентр трагической идеи сосредоточен не на судьбе людей «белого лагеря» как такового, а на судьбе связанного с ним на определенном этапе борьбы казачества прежде всего. Ведь к «старому» относится и само казачество как особый привилегированный слой крестьянства, как царская «опричнина». Оно оказалось между жерновами. И потому с точки зрения своего социально-истори­ческого содержания трагический комплекс «Тихого Дона» включает в себя художественное воплощение судьбы промежуточных слоев в революции. Для них революция означала гибель и распад вековых устоев привычного типа жизни. Эта гибель и этот распад были неизбежны, но одновременно они и подлинно трагичны, потому что в ходе революционных катаклизмов беспощадно перемалывались веками устоявшиеся формы быта, житейские порядки, навыки, привычки (а ведь «сила привычки миллионов» – по Ленину – «самая страшная сила»). Этот слой (во всяком случае, очень значительная его часть) оказывается в подлинно трагической ситуации: отталкиваясь и от «генеральского», и от «большевистского» ярма, он ищет выхода иллюзорного, ищет третьего пути, который в реальности найти тогда было, в сущности, невозможно.

Трагические коллизии «Тихого Дона» вмещают огромное философско-историческое содержание, т.к. социально-исторические закономерности, художественно воплощенные в нем, имели всеобщее значение (скажем, охватывали судьбу крестьянства в целом). Вместе с тем эти общие закономерности Шолохов раскрывает на конкретном материале, анализируя судьбу особой группы крестьянства – казачества. В свою очередь, это особенное раскрыто в форме индивидуального его проявления – в центре стоит трагическая судьба Григория Мелехова.

Судьба казачества была особенно благодарным материалом для воплощения трагической идеи – по нескольким причинам.

Казачество – трудовая масса, как все крестьяне; оно является носителем особого жизненного уклада (отсутствие нищеты, относительная свобода, вплоть до самоуправления, отсутствие развращающего влияния крепостного права) – уклада, на почве которого формировались сильные, героические характеры. Но и то, что было обречено на уничтожение в ходе революции, в этом слое было особенно ярко выражено: его немалые привилегии, статус опоры царской власти – царской опричнины, предназначенной для борьбы с «внутренним врагом», ярко проявившийся во время революции 1905 года; к тому же и сложившиеся веками привычки, традиции имели в этом слое силу закона. В 30-е годы, когда о казаках писал только Шолохов (да еще Павел Васильев), само слово "казак" было почти что синонимом слов "враг народа". Эта трагедия казачества сконцентрирована в судьбе Григория Мелехова – лучшего из казаков. Григорий поражен противоречием, раздирающим мир. «Грех рода» искупают и члены его семьи. Сколько смертей!

Страшно умирает Петро, расстрелянный бывшим дружком. Умирает в «отступе» Пантелей Прокофьевич: вспомните потрясение Григория, увидевшего лицо мертвого отца, сплошь покрытое пеленой тифозных вшей. Покончила счеты с жизнью в донском омуте Дарья. Гибнет в расцвете сил Наталья. В одиночестве умирает мать Григория – Ильинична. Обрывается жизнь Аксиньи в самый счастливый день её жизни, когда, казалось, перед ней забрезжило возможное счастье – навсегда быть рядом с любимым человеком. Погибает дочь Григория – Полюшка.

Слишком много утрат и горя для одного человека! Как сурово пишет автор, подводя итоги жизни Григория Мелехова, «словно выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Все отняла, все порушила безжалостная смерть».

Все связанные с Григорием люди оказываются беспощадно уничтоженными. Самые близкие, самые дорогие ему люди один за другим гибнут на его глазах, а он, их опора и надежда, становится в конце концов невольным виновником развала семьи и гибели близких.

После разговора в ревкоме Иван Алексеевич Котляров сказал Григорию: «Мы тебя стопчем!».Да, история «стоптала» Мелеховых.

Революция несет в себе такой разрушительный заряд, который грозит уничтожить и уничтожает не только плохое и отжившее в «старом», но и лучшее в нем. «Новое» в истории было чревато и новыми страшными трагедиями. Разрушительному воздействию подверглись самые первоосновы народного бытия. «Классовое» подминало под себя всё и грозило гибелью общенародных, общечеловеческих ценностей, гибелью гуманистических начал и их носителей как в среде интеллигенции, так и в народной среде.

Кроме того, событие революции чревато трагедией и для вершивших её фанатиков самой революционной идеи. И это другая сторона, другой аспект трагического содержания "Тихого Дона", в котором воссоздана и предсказана не только трагедия "старого" мира, но и мира "нового". Ведь 1937-й год, как ни крути, для многих его жертв стал не только страшно несправедливой в их глазах карой, но и своего рода "возмездием" за прошлое, за собственную "нетерпимость" – и за 1919-й, и за 1930-й годы. Р.И.Иванов-Разумник в книге "Писательские судьбы", изданной в Нью-Йорке в 1954 г., вспоминал, как сидевший с ним в 1937-м в одной камере бывший матрос-чекист по ночам, когда уводили на расстрел новую группу приговоренных, крестился и бормотал: "Вот они – рельсики-то – выходят!" На вопрос, что это значит, он рассказал, как во время революции на кораблях Черноморского флота, где он служил матросом, офицеров выбрасывали за борт живыми, привязав к рельсам. И в тот момент, когда его самого уводили на расстрел, он, поклонившись сокамерникам, сказал ту же фразу: Вот они – рельсики-то – выходят!"

Замкнутость, сосредоточенность на конечных целях, нетерпение и нетерпимость в стремлении к их скорейшему осуществлению вели к подмене целей средствами, к противоречию между красивым и гуманным словом и неприглядным делом. Как показал в «Тихом Доне» Шолохов, революция была таким делом, которое несло зерно гибели в самом себе и было чревато самоуничтожением, уничтожением самих носителей революционной идеи. Так что трагедийный комплекс «Тихого Дона» соединяет в себе и трагедию «старого», и трагедию «нового мира». Поэтому авторы «концепции сочувствия» вправе были рассматривать «Тихий Дона» и как роман о прошлом, и как роман 30-х годов, роман-урок, предупреждение настоящему. А жанровое содержание романа в целом действительно представляет собою синтез, слияние эпического и трагического, потому что почва у них одна, общая – разные стороны одного процесса, одного «события».

Дата добавления: 2015-08-18