Меня такое заявление и удивило и обрадовало, появилась надежда на благосклонность.

- Ты закончил свои трюки?

- Да, тренер меня отпустил, я свободен.

- Тогда пошли, проводишь меня!

- Может быть, в кино сходим?

- Иди, одевайся, любитель кино! Пойдём, там посмотрим.

Это был наш первый разговор наедине и с интонациями благосклонности с её стороны, Я был на 7 небе. Впервые мы с ней вдвоём пошли в кино, без компаньонов из нашей группы. После сеанс, я впервые провожал её до дому, на Каляевскую, 33. Я тогда ещё не мог подумать, что этот дом, со временем, станет мне родным на долгие годы. Мы были в кинотеатре «Москва», на площади Мояковского, поэтому до её дома пошли пешком. На улице было достаточно морозно, и она пригласила меня к себе домой согреться чаем. Я первый раз попал к ней в дом. Нас встретила полная, очень симпатичная, начинающая седеть, женщина. После объяснений моей спутницы, последовало самое приветливое и доброжелательное приглашение в комнату. Женщина представилась:

- Я мама Аденьки, Глафира Прокофьевна, милости прошу! Ты развлекай своего кавалера, а я на кухню, приготовлю чай.

- Слушай, я не знаю твоего настоящего имени, как же тебя зовут на самом деле?

- Зовут меня Аидой, Лялька это дворовое прозвище, которое перекочевало со мной в техникум. А назвали меня так мои «ненормальные» сёстры, Капа и Лида. После моего рождения они ходили в оперу, на «Аиду» Верди. Пришли домой в восторге, и уговорили маму назвать меня именем главной героини оперы. Вот так, я стала Аидой, а все домашние зовут меня Аденькой, хотя я, став взрослой, очень злилась, мне казалось это какой-то собачьей кличкой, потом привыкла и перестала обращать внимание.

- А мне кажется, очень хорошее имя, такое торжественное, а ласкательное от него совсем симпатичное, такое ласковое и нежное!

- И ты, туда же. В техникуме только двое знают моё настоящее имя, Витька Сокол(Соколов) и Толик Бахурин. Ты не вздумай в техникуме при всех ляпнуть «Аденька»!

- Да, нет, ты что, если ты не хочешь, то конечно нет! Я не любитель трепаться!

- Это качество хорошее, но не всегда.

Пока мы разговаривали, Глафира Прокофьевна собрала на стол и стала угощать нас чаем. Пока мы чаевничали, я успел разглядеть комнату. Комната была очень большой, по сравнению с моей, не менее 40 кв. метров, с высоченными потолками и одним большим окном. Впоследствии я узнал всё об этой квартире. Квартира была коммунальная, в ней проживало ещё три семьи, но об этом немного позже. Попив с удовольствием чаю и совсем согревшись и телом и душой, я попрощался и отправился домой. С Каляевской была удобная дорога, до площади Дзержинского ходил троллейбус №3, а там трамвай №27 до Заставы Ильича, а это уже почти дома. Домой я возвращался в приподнятом настроении, с новыми ощущениями и новыми надеждами. Но до их осуществления оставалось, ещё долгих 4 года! Но я этого тогда не знал.

3. Послевоенная поездка в Мухино с сестрой и её мужем.

Близилась весна 1947 года, из Мухина начали поступать обнадёживающие известия. Шура писала, что к началу лета они надеются переехать во вновь отстроенную избу. С войны вернулись её братья Иван и Михаил. Сами отстроились ещё в прошлом году, а с весны этого года помогут и им. Лес был заготовлен ещё в прошлом году, да и после немцев много не вывезенного осталось. Скотинка кое-какая есть, огород, опять же, в Угре рыбы много. Так, что приезжай, если ещё есть желание. О чём тут можно было говорить, ностальгия, подавленная во время войны, вернулась ко мне с новой силой. Я как-то поделился своими мыслями о деревне со своей пассией, вообще, рассказал ей всю свою «подноготную», о детстве, о постоянном выезде на лето в деревню, о тамошней природе, о Угре, о моей привязанности к семье моей няни, фактически воспитавшей меня и привившей страстную любовь к природе и всё такое прочее. Но не встретил с её стороны никакого энтузиазма к деревенским прелестям. Я вообще был поднят на смех со своей деревенской идиллией, и мне было заявлено, что отдыхать лучше в санатории в Крыму, а не в дремучей деревне. Я же не мог тогда знать, что через 15 лет, в 1963 году, уже в качестве моей жены, я затащу её в эту «дремучую» деревню и она будет без ума от всех тамошних прелестей. Но об этом тоже попозже.

А, сейчас, весной 1947 года у меня запарка, весенняя сессия в техникуме, а учиться сейчас мне плохо нельзя, нагрянувшая, как гром с ясного неба любовь, уже вторая, и наверное настоящая, а не детская, по-прежнему спорт и иногда старые друзья. В эту пору своей юности, 18-20 лет, я спал не более 4-х часов в сутки и каким-то образом умудрялся прекрасно себя чувствовать! Я всё и везде успевал. Всё-таки занятие спортом не пропадали, видимо, даром. Даже домашние бытовые неурядицы не могли выбить меня из оптимистического состояния духа. После смерти деда, бабка, будучи человеком мало приятным, в отношениях к нам с мамой совершенно осатанела. Ей же под стать была и её ростовская дочь Глафира со своей не совсем адекватной дочкой Нинкой. Бабка ещё при живом деде подворовывала у нас продукты, тихой сапой, вроде как незаметно. В то время у нас в доме никаких замков ни на чём не было, всё лежало открыто. Мама жаловалась деду, а тот устраивал бабке «вздрючку», упрекая её в том, что у них самих всего вдоволь, а она, такая сякая, лазает по чужим шкафам. Дед или не знал, или делал вид, что не знает о тайной помощи бабки её подмосковной дочери с внучкой Юлькой. Кстати сказать, у нас с ними были очень хорошие отношения. А Юлька относилась ко мне как сестра и была старше меня на 4 года. А тут ещё угораздило Глафиру выйти замуж за пропойцу краснодеревщика. Мастер он, конечно, был классный, но пил недельными запоями, особенно после получения платы за изделие. А после возлияния начинал петь песни, и на всю ночь. При нашей перегородке слышимость была, как-будто её вообще не было. А пел он один и тот же репертуар из одной фразы: «Никто меня не любит, не жалеет, разве я не молод, не красив…». И так всю ночь, пока под утро не уснёт. Так что, одна неделя в месяц у нас проходила в ночных бдениях, иногда с участием участкового. В конце концов, и у бабки не выдержали нервы, и она их развела. На наше счастье!

Сессия заканчивалась, и надо было решать, что делать летом. Фактически для меня вопрос был решённый. Мухино уже давно манило меня к себе, всеми мыслями я был уже там. Про мои намерения узнала моя старшая двоюродная сестра Томара. Она, как раз недавно вышла замуж, и решила устроить что-то вроде свадебного путешествия. Тем более я иного раз, встречаясь с ней, рассказывал ей про своё житьё-бытьё в Мухине ещё в довоенное время. Решили ехать втроём. Списались с деревней, получили доброжелательное согласие, и предупреждение, что на этот раз подводы нет и встречать нас никто не приедет. И как всегда, стандартная просьба, привести селёдки, для деревенских это самое большое лакомство, что-то вроде пирожных для горожан. Я о своём намерении ехать в деревню сообщил Аиде, на что получил бескомпромиссное и решительное заключение: «Ну и дурак!». С этим «титулом» я и отправился в деревню.

Дорога знакомая, от Москвы до Вязьмы, там пересадка на местный «экспресс» на Тёмкино. Станция Исаково, до которой мы обычно доезжали и сходили, расположена примерно посредине, между Вязьмой и Тёмкино. Московский поезд приходил в Вязьму где-то часов в 5 утра, а местный, на Тёмкино отправлялся только в восьмом часу утра, поэтому было время посмотреть на город. Практически смотреть было не на что, Вязьма вся сплошь лежала в руинах. Шёл уже третий год после окончания войны, а город жил в землянках. Вокзальное здание было тоже временное, вроде деревянного барака. Впечатление удручающее. Раннее утро, народ ещё спит по землянкам, кругом руины, на месте разрушенных домов частного сектора, кое-где торчат печные трубы, полное впечатление мёртвого города, только на некоторых разрушенных подворьях бродят неприкаянные собаки. Томка с Колей, со своим мужем, остались в вокзальном бараке, а я пошёл посмотреть на то, что осталось от довоенной Вязьмы. По одной из бывших привокзальных улиц углубился в разрушенный квартал метров на 100, Вдруг, откуда не возьмись, появляется молодая цыганка, наверное, мне ровесница, и, как обычно, на свой манер, певучим голосом:

- Куда торопишься, красавчик, голубь голубоглазый, подожди, давай погадаю, скажу, что ждёт тебя!

- Тебе лет-то сколько, гадальщица, и откуда ты взялась?

- А ты, голубь, не важничай, садись вот рядом, дай руку, всё расскажу тебе!

- А у меня денег нет, тебе за гадание заплатить нечем.

- Я знаю, что денег у тебя нет, я и без денег погадаю, больно хорош ты парень!

- Ну ладно, потренируйся на мне, а то, ведь, в этой пустыне гадать-то всё равно некому.

- Да, большое горе пережила Россия, но люди остались, а раз люди остались, значит и город опять будет.

- Так что же ждёт меня в моей жизни?

- Не торопись. Жизнь твоя будет не простая, из-за твоего характера, вспыльчив ты не в меру. Но Господь не обидит тебя, богатым не будешь, но жить будешь безбедно. Женишься на любимой женщине, она старше тебя будет, но тебе такая и нужна. Жить будете счастливо, но детей у вас не будет, так, видимо, Господу угодно. Жену похоронишь, а сам долго жить будешь, одиноким. Второй раз жениться не захочешь, жену сильно любить будешь. Больше ничего не скажу тебе, и этого хватит.

- Интересно рассказываешь, красавица, да только никто знать не может про то, что нас ждёт в будущем.

- Когда-нибудь, может, и вспомнишь нашу встречу, тогда и решишь, можно знать своё будущее или нет.

- Ладно, спасибо за гадание, какое бы оно не было, поживём, увидим, счастья тебе, красавица! А мне пора, скоро наш «экспресс» подадут.

- На Тёмкино? Будь и ты счастлив, голубь, прощай!

Расставшись с молодой цыганкой, я отправился к своим на вокзал, до отхода поезда оставалось не более получаса. Действительно, через полчаса подошёл состав на Тёмкино, с теми же самыми вагонами, которые были мне знакомы ещё по довоенному времени. Мы погрузились и через некоторое время поезд тронулся. В душе у меня всё ликовало. Господи, я опять еду в любезное моему сердцу Мухино! Как там, что я там увижу, что изменилось, кто из ребят на месте, какая сейчас Тётя Нюня, сильно ли изменилась, какая изба, хватит ли нам всем места? Пережив тяжёлое время войны, многому по жизни научившись и став практически самостоятельным человеком, я действительно не по-детски был озабочен всеми этими вопросами. Глядя в окно вагона, на проплывавшие мимо пейзажи, знакомые с детства, мне было одновременно радостно и грустно, всё кругом было до боли знакомое и родное. В таком состоянии я со своими спутниками доехал до Исакова. Выйдя из вагона и оглядевшись, на меня опять накатились детские воспоминания. Тоже станционное сооружение, те же ракиты, та же коновязь, мне показалось, что я вспомнил тот же довоенный запах. Запах дорожной пыли, свежего сена, конского навоза, паровозной гари и запах недалеко пасущегося стада. Всё это показалось мне таким знакомым и родным, что я вынужден был отойти в сторону и отвернуться, чтобы никто не видел моих мокрых глаз. Пришёл я в себя только после вопроса Томки:

- Славик! Ты дорогу не забыл, ты точно знаешь, куда нам идти?

- Пешком я здесь никогда не ходил, но не заблудимся, главное знать направление, по дороге будет несколько деревень, заблудиться не дадут, да и молочка можно будет попить, дорога-то длинная.

- А сколько до деревни километров?

- А кто их мерил, до войны мужики говорили, что вроде бы 12 вёрст, думаю, что за прошедшее время дорога не изменилась.

- Это что же, 12 километров, и по такой жаре, может быть лошадь нанять?

- А ты что, где-нибудь лошадь видишь, здесь сейчас даже пашут на коровах. Так, что, кончаем трепаться и пошли потихоньку.

Мои дачники как-то сникли, но безропотно разобрали поклажу, и мы тронулись в путь. Я, смотря на их не совсем бодрое состояние, взял себе самый тяжёлый чемодан, рюкзаки в то время, к сожалению, не были ещё в обиходе. Дорогу я конечно помнил, на нашем пути должно быть 3 деревни, если, конечно, они уцелели во время войны. А самое главное, от Исакова нужно было идти прямо на Юг, Угру пройти и обойти не возможно. День, действительно выдался жаркий, на небе ни одного облачка. Я уже упоминал, что левый берег Угры глинистый и во время длительных дождей дороги практически не проходимы. Немцы во время войны, все главные просёлочные дороги, те, которые соединяли деревни, выстлали лежнёвкой. Лес заготавливали на правом берегу Угры, где росли сплошные сосновые леса. Всё это делалось, конечно, силами местного населения. Ширина лежнёвки была около 4-х метров, Работа, конечно, проделана была огромная. Но, поскольку дорога делалась на время, без должного инженерного обеспечения, без подсыпки и кюветов, то она быстро пришла в полную негодность. Сооружалась она, где-то весной 1942 года, а летом 1947 года по ней не только ездить, по ней пешком ходить было невозможно. Частично она разбиралась местным населением для личных нужд, в том числе и для строительства, частично была просто утоплена на заболоченных участках. Таким образом, идти нам пришлось не по грунтовой просёлочной дороге, а тропами проторенными местным населением вдоль этих дорог. У меня в памяти, ещё с довоенных лет, хорошо отложились в голове четыре деревни, через которые мы обычно проезжали: Лукино, фактически окраина Исакова, Пушкино, Сомово, Красино, и сразу после Красина, Антипино, а это уже напротив Мухина. Теперь есть возможность измерить все эти расстояния, что я и сделал. И получилось следующее. По прямой от ст. Исакова до Антипина-9,5 км. А если по дорогам, от деревни до деревни, то получается-12,5 км. Так, что мужики были правы, говоря о 12 верстах.

Через 3 часа дотащились мы до Антипина, и перед нами засверкала Угра. Прошли через деревню под любопытными взглядами деревенских, поздоровались со встречными, получили доброжелательные ответы на приветствия, вышли на самое высокое место на берегу и присели перевести дух. Томка с Колей сидят, обмениваются первыми впечатлениями от увиденного, открывшегося почти с высоты птичьего полёта, широкопанорамного пейзажа и обмениваются восторженными репликами. А я всматриваюсь в противоположный берег и пытаюсь отыскать новую избу своих друзей. Кричать с такой высоты, а высота берега в этом месте была не менее 50-ти метров, было бесполезно, нужно было спускаться к воде. Начали спуск по дороге, о которой я уже упоминал, она спускается полого вдоль берегового склона и только в самом начале имеет весьма крутое начало. Вышли на берег Угры, как раз у самой тони, самого глубокого места в русле Угры, видимо за счёт впадения в этом месте левобережного притока Угры, р. Жежала. Поскольку, противоположный берег тоже довольно крутой и высокий, около 10 метров, то деревню с антипинского берега практически не видно. Мои спутники оба смотрят на меня, как на «Ивана Сусанина», я молчу, немая сцена. Наконец Томка не выдерживает:

- Ну и что дальше, как мы попадём на ту сторону?

- Сейчас в орлянку разыграем, кому плыть на ту сторону за лодкой!

- Славик, ты, что, серьёзно или издеваешься? Здесь глубоко?

- Это самое глубокое место на реке, у берега метров 5?

- С ума сойти, а другого места нет что ли?

- Есть, «Косой Брод», километра два вверх по течению, но по берегу дороги нет, надо опять подыматься в Антипино и верхом идти до брода.

- Господи! У меня больше сил нет, никуда идти. А почему мы туда сразу не пошли?

- Я хотел, чтобы вы полюбовались панорамой с высоты антипинского берега, такого случая больше может и не быть!

- Славка, чёрт, ты издеваешься над нами?

- Да не переживай ты так серьёзно, сейчас я что-нибудь придумаю!

Я понял, что эту комедию пора заканчивать, иначе сестричка разревётся, а для начала путешествия это ни к чему. Пока они с Колей отвлеклись на обсуждение этой проблемы, я незаметно отошёл за соседние кусты, разделся до трусов и сиганул в реку. Когда я вынырнул из воды, метрах в 6 от берега, то услышал Томаркины вопли, но разобрать ничего не мог из-за шума воды. Я очень хорошо знал реку, и проплыв метров 15, встал на ноги, вода была мне по грудь, я присел на дно, сильно оттолкнулся ногами и проплыл ещё метров 10, почувствовав под руками песок. Я встал на ноги и пошёл к берегу. Выйдя на берег, я помахал Томке с Колей и крикнул:

- Я же сказал, что что-нибудь придумаю!

Я бегом взобрался на вершину берега и увидел, что навстречу мне идёт, улыбающаяся женщина. Это была моя Шурочка! Мы встретились с ней, как самые близкие родные люди! Нас кто-то видел, когда мы спускались от Антипина к реке. А поскольку такие события здесь большая редкость, сразу догадались, что это москвичи к Тёте Нюне. Ну и естественно, сразу же сообщили эту новость всей деревне и моим тоже. На берегу, где я вышел из реки, собралась, чуть ли не вся деревня. Начались приветствия, удивлённые охи и ахи по поводу моего роста, взаимные вопросы и ответы, и я чуть не забыл про своих родственников на другом берегу. Я попросил Шуру организовать их доставку на наш берег, что с большой охотой было сделано кем-то из ребят. Наконец-то мы все в сборе и можно идти домой, к тёте Нюне.

Подойдя к избе, я увидел, улыбающуюся и плачущую милую тётю Нюню, Настю, раньше нас приехавшую в деревню и Шуриных ребят, Юрку, с которым мы уже были знакомы до войны, и Славку, моего тёзку, родившегося перед самой войной при кратковременном пребывании Шуры в Москве осенью 1940 года. Когда, в 1941 году я драпал из Мухина, ему было несколько месяцев от роду.

На первый, поверхностный, взгляд, в деревне не очень-то что и изменилось, если не считать, что все избы из свежего леса, вновь срубленные. Избы рубили на прежних, обжитых местах. Только наши срубили не пятистенку, как до войны, а обычную, на одну горницу, с сенями и пристроенным хлевом. Сени, правда, были просторные, в расчёте на 2-3 спальных места. И то, это нужно было только на лето, а зимой тётя Нюня оставалась одна, Шура с Настей уезжали в Москву, у обеих работа, да и Юрке в школу ходить надо. Так что за лето, мы всем скопом должны были подготовить тётю Нюню к зимовке: заготовить дров на всю зиму, насобирать вместе с ней грибков, посушить да посолить, капусты наквасить, огурчиков посолить, постараться успеть картошку выкопать и убрать в подпол. Единственной проблемой была картошка, если при нас с Шурой не удавалось управиться, то до средины сентября оставалась Настя, в её артели с работой было не так строго.

На следующий день по приезде в Мухино, я устроил Томке с Колей «краеведческую» экскурсию, показав им главным образом реку. Самое главное для них это места для загорания. Поскольку деревенский народ этой глупостью не занимался, я им показал в каком месте и как переходить на остров, где были уютные местечки для загорания, скрытые от посторонних глаз. Остров находился своей серединой напротив нашей избы, длина его была около 100 метров, а ширина от 10 до 40. Над рекой возвышался метра на два, с прекрасным крупным кремниево-кварцевым песком, настолько чистым, что если его сыпать в стакан с водой, то он не образовывал мути. Это качество он приобретал за счёт ежегодного затопления и промывки полыми водами. Весь остров был поросший ивовым кустарником, с защищёнными от ветра уютными полянками. Из-за острова течение реки в этом месте сужалось практически вдвое, а течение бело настолько сильным, что при вхождении в воду по пояс, идти против течения было невозможно. А если зайти в воду по грудь, то вода сносила моментально, и, переплывая на остров у его средины, выходить на берег приходилось в самом конце острова. Левобережная протока была мелководной, со слабым течением и вся поросшая водорослями. А самое отличное место для купания было в начале острова, там, где в Угру впадало Жежало. Кстати, в этом же месте был и брод с нашего берега на Базулинский. Этим бродом постоянно пользовалось местное население, если нужно было сходить в Кикино, которое было в 3-х километрах от берега реки. Где я до войны чуть не отдал Богу душу.

Пристроив своих «дачников» для плодотворного отдыха я занялся своими делами. Первое с чем я столкнулся, это полное отсутствие моих довоенных знакомых ребят. Некоторые выросли и переехали, кто в Вязьму, кто в Тёмкино, некоторые были отправлены немцами в Германию, и до сего времени не вернулись, О моём любимце Жене не было ни «слуху ни духу». В деревне был только один парень, на год или два моложе меня, по довоенному времени я его и не помнил. Пришлось управляться или одному, или с Шуриным Юркой, ему уже было лет 12-13. Вполне сходил за компаньона по рыбалке или для походов в лес. Первым же делом для меня, было проверка моих грибных мест, ещё довоенных. Первый раз я пошёл один, чтобы проверить свою память. Пошёл я старой своей дорогой, вдоль Угры, до южной околицы деревни до поворота на Берёзовое болото. Подойдя к Берёзовому болоту, сразу почувствовал, какое-то изменение местного пейзажа. А изменением этим оказалось, что почти за шесть лет моего отсутствия вся правая часть луга, где до войны был колхозный выпас, заросла молодым сосновиком, вот тебе раз! Произошло это видимо из-за отсутствия регулярного выпаса скота. Да и какой же во время войны скот! Вместо луговой травы под сосёнками уже появился белый мох, быстро Природа устраивает симбиотические преобразования. Прошёл дальше, зашёл на ключ, думаю, цел или пропал. Цел родимый, журчит потихоньку, по-прежнему, да уж пить-то из тебя голубчик, почти некому! Вошёл в знакомый дремучий лес, через который в 1941 году мы с комаровской девчонкой ночью шли в Мухино. Вспомнилось всё с такой ясностью, как будто это было вчера, и как-то грустно стало. Дорога эта шла на Камаровку, но мне уже сказали, что деревни этой давно нет, её немцы сожгли сразу, как только пришли. Я когда собирался в свой первый обход подошёл к тёте Нюне и сказал ей об этом:

- Тёть Нюнь, хочу сходить проверить наши с тобой места, как думаешь, ведь средина июля, должны колосовики быть, ты давно в лесу была?

- Славунька, милый, сходи, сходи, голубчик, я-то только раз в этом годе, в мае кажись, за сморчками сбегала, и всё, больше некогда, да и ноги уж не те, а ты сходи, может на жарёху и принесёшь! А места-то помнишь ли, там ведь теперь на месте-то Камаровки, всё лесом молодым заросло. Да и поля некоторые тоже поросли березняком, в этих-то молодых лесах, в прошлом-то годе, берёзовиков, да красненьких было хоть косой коси. Лукошко-то возьми, може чего и принесёшь? Ну, ступай с Богом, да не заплутай ненароком!

- Да не заплутаю, память у меня на места хорошая!

Не доходя Камаровки, я свернул в лес на берегу Угры, где по склону тянется сосновый бор с игольчатой подстилкой и без подлеска, видно всё, как на паркете. В этом бору всегда были настоящие классические боровики, стоило только присесть на корточки и всё видно вокруг на расстоянии 50 метров. В таком лесу, хочется встать на колени и прославлять Отца Небесного, нашего Создателя за подаренную нам, недостойным, божественную красоту и благодать. В такие мгновения хочется одновременно, и смеяться и плакать. Наверное, это и есть настоящее счастье, но мы этого часто не понимаем и не ценим, а принимаем, как сиюминутную, ничем не объяснимую вспышку радости и хорошего настроения, совершенно не задумываясь над её Источником. В таком лесном храме шаги становятся приглушёнными, а речь тихая и сокровенная. Я глубоко убеждён, что если человек за всю свою жизнь не испытал ничего подобного, это несчастный человек. Все эти откровения могут оказаться современному читателю наивными и несерьёзными с позиции, почти 80-ти летнего человека, так ярко и свежо описывающего свои переживания 70-60-ти летней давности. Но это так. И я благодарен Господу за то, что, несмотря на такой преклонный возраст, Он даровал мне способность так видеть, так чувствовать и так переживать, как это было в то далёкое детство и юность. Я уже в своём вступительном слове поведал читателю, что писать буду не роман, не повесть и не мемуары. Я пока сам не могу определить жанр этого произведения, но я больше всего склоняюсь к очень удачному названию моего дальнего родственника Н.И Кареева, известного русского историка, написавшего книгу под названием «Прожитое и пережитое». Мне кажется, что такое название идеально передаёт содержание и настроение написанного, и, ещё не написанного. Но я опять отклонился от темы в сторону философских рассуждений. Да это, видимо, и неизбежно, поскольку такие мысли не могли родиться в моей полудетской голове в то далёкое время. А потерять эти мысли нельзя, они должны быть сохранены, может быть, они и найдут какой-то отзвук в чьей-то душе. Дай-то Бог!

И, действительно, стоило мне войти в этот, знакомый с детства, лес, окунуться в его уютную тишину, как я сразу почувствовал себя довоенным мальчишкой, пришедшим сюда, чтобы встретиться со своими старыми друзьями, с толстыми белыми ножками, тёмно-коричневыми, круто загнутыми к низу, шляпками, упругими и прохладными. И стоят эти «толстячки» небольшими «хороводиками» по 5-7 штук и дожидаются, когда их соберут и отнесут на потребу людям.

Обычно, в средине июля, когда появляются «колосовики», а погода стоит жаркая, много грибов оказываются червивыми, из-за большого количества грибных мух. По этой причине, удача сопутствует тому, кто сумел попасть в лес ко времени появления первых свежих грибов, не перестоявшихся. А я, видимо, этот момент упустил, и поэтому пришлось довольствоваться небольшим количеством мелочи, ещё не успевшей пострадать от мух. Выйдя из этого бора, я обнаружил, что бывшее колхозное поле, лежащее за дорогой, ведущей в бывшую Комаровку, всё поросло молодым березняком с примесью молодых елей. Я знал, что в таких молодых лесах бывает очень много подберёзовиков и берёзовых белых, похожих на боровики, но отличающиеся от них светлой окраской. Я решил попробовать грибного счастья там. И, действительно, первые мои шаги по этому 7-ми летнему лесу принесли ожидаемый результат. Я добавил, к собранным в бору боровикам, ещё и достаточное количество белых и молодых крепких подберёзовиков. Набрав полную кошёлку отличных грибов, я довольный и умиротворённый направился домой.

Первое моё послевоенное знакомство с лесом состоялось, и я им был доволен. Мои лесные успехи домашними были встречены с восторгом, особенно радовались Томка с Колей, в предвкушении немедленного завтрешняго похода за грибами. Я возражать не стал, но предупредил, что мухи не дремлют и своё коварное дело делают. Сошлись на общем мнении, что главное, это пообщаться с лесом, с таким лесом, которого они ещё не видели.

Так проходили дни нашего отдыха, перемежаясь походами в лес за грибами, потом за малиной, с рыбалкой и купанием в реке. Погода нас баловала, было тепло и солнечно, иногда проходили короткие грозовые дожди, но это не портило нам настроение, а, пожалуй, наоборот, несколько разнообразило наши впечатления. Я уже писал, какие грозы бывали в Мухине, послевоенные ничем не были хуже. Видимо сам ландшафт и рельеф этого места, где Угра делает крутую излучину, с впадающей в самую её вершину рекой Жежало и довольно высокими берегами, создавали благоприятные условия для «притягивания» в это место очень сильных гроз. Мне приходилось наблюдать грозы в разных широтах и ландшафтных условиях нашей страны, и везде они разные, но всегда угрожающе величественны и прекрасны! Я очень люблю грозу и с удовольствием наблюдаю за этим величественным проявлением Природы. Однажды, будучи на Дальнем Востоке, на реке Даубихе меня застала гроза. Огромная иссеня чёрная туча неожиданно появилась из-за леса противоположного берега, а река не широкая, метров 50, и поэтому бежать и укрываться было уже поздно, да и не куда. Вода из тучи обвалилась, как будто кто-то сразу открыл заслонку. Я сидел под ветвистым Амурским бархатом(пробковое дерево Приморского края), накрылся с головой офицерской непромокаемой накидкой и наблюдал это неистовство природы. Мне удалось наблюдать очень интересное и, видимо, редкое явление. Шаровые молнии перелетали через реку с берега на берег, как теннисные мячики. Они и размером были немного больше теннисных мячиков. Продолжалась эта «игра» минут 10-12, потом туча так же внезапно ушла в сторону и дождь мгновенно прекратился. Я потом расспрашивал местных жителей, что это было? Точно ответить на мой вопрос они не могли, но подтвердили, что в августе месяце, во время муссонных дождей, такие грозы не редкость и шаровые молнии тоже.

Мои родственники проводили время в режиме подлинных «курортников», река, пляж, недалёкие прогулки в лес, благо, что он начинался сразу за огородами. Они тоже были не против, сходить за грибами, за ягодами, но все эти занятия требовали довольно длительных переходов. В отличие от меня они предпочитали более спокойное времяпрепровождение. А я, с самого раннего детства, любил «путешествовать». Помню, как ещё в конце войны, в году 44-45, по моей инициативе, мы с дворовыми ребятами, обследовали все ближайшее Подмосковье: Текстильщики, Люблино, Новогиреево, добрались даже до ст. Чёрное по Горьковской железной дороге. На ст. Москворечье и Царицино мы ездили на рыбалку. На Москворечье мы, в прибрежной полосе Москвареки, ловили корзинками золотистых карасей, а в Царицинских прудах ловили тритонов, которые водятся только в очень чистой воде. А у плотины Люблинского пруда, выложенной в то время диким камнем, я лично ловил руками раков. Можете себе представить экологию московских и подмосковных водоёмов того времени, если в нижнем течении Москвареки водились золотистые караси, а в Люблинском пруду, рядом с которым я теперь живу, ловились раки! Меня постоянно тянуло в какие-нибудь новые, ещё не ведомые мне места. До 15-16 лет, я практически ничего не читал, кроме учебников. Перед войной, мама пыталась записать меня в нашу районную библиотеку, помоему им. Чуковского, меня вели туда чуть ли не связанного, так я сопротивлялся приобщению меня к главному источнику знаний, литературе. Я объясняю это только тем, что моя школьная учительница по литературе и русскому языку и одновременно классная руководительница своим неоправданным неприязненным отношением ко мне и занудством, не только не смогла привить мне любовь к книге, а наоборот, добилась моего полного отвращения к этому занятию. Бог ей судья! Любовь к книге привил мне мой школьный друг Слава Буторов, но это уже случилось после войны, году в 45-46. Мы с ним каждый выходной посвящали походам по книжным магазинам. Начинали обычно с Тулинской и доходили пешком до Кузнецкого моста. За два, с небольшим, года у меня собралась приличная, по тем временам, своя библиотека. В то время шло первое послевоенное издание избранных произведений русских и западных классиков в большом формате, твёрдых переплётах на прекрасной мелованной бумаге, Магазин был на Земляном валу, недалеко от Курского вокзала. Это был даже не магазин, а большой киоск в вестибюле какого-то здания, киоскёрша уже знала мои пристрастия и оставляла эти издания специально для меня. Я полюбил и сами книги, к которым, как и Славка Буторов, относился с нежным трепетом и читать стал буквально «запоем», став, прямо-таки «книгоголиком». Конечно же, моими любимыми авторами в то время были: Жуль Верн, Джек Лондон, Майн Рид, Фенимор Купер. Их я мог перечитывать по нескольку раз. С тех пор я начал читать регулярно и основательно. Эта тема может увести меня очень далеко, отложим её до следующих эпизодов, а сейчас пора вернуться в Мухино, поскольку там не всё ещё закончено.

Основными моими компаньонами по рыбалке были Шурин Юрка и Толик Злобин, сын старосты при немцах. Но сельчане относились к нему весьма лояльно, поскольку при немцах он, по отношению к своим, вёл себя вполне прилично. Толик этот был не очень развит. Он был на два года моложе меня, следовательно, он перед войной успел окончить два класса, война выпадала полностью, в 48 году весной окончил толи 5-й, толи 6-й класс. Но природа умом его не обидела, и парень он был довольно сообразительный. Прекрасно разбирался в повадках рыбы, птиц и прочей живности и мог рассказать много интересного из жизни живой природы. Общаться с ним было интересно. Впервые, за всю мою рыбацкую практику, он организовал ночную рыбалку с подсветкой и острогой. Занятие это исключительно увлекательное, но требует определённой сноровки и совершенно прозрачной воды. Я уже упоминал, что по Угре ходят только на плоскодонках с шестами, из-за сильного течения. Эта ночная охота на рыбу, обычно осуществляется вдвоём. На носу лодки крепятся, заранее приготовленные «смоляки», лучше всего корни от старых сосновых пней, которые содержат много смолы. Один человек стоит на носу лодки с острогой, а второй, на корме с шестом и выполняет команды «острожника», подаваемые рукой. Лучше всего, во время такой рыбалки, спускаться вниз по течению, в этом случае лодка идёт практически бесшумно. При свете смоляка рыбу видно на любой глубине. Острогу «острожник» держит постоянно погруженной в воду, в готовности нанести удар. Острожат, обычно, только крупную рыбу. Ночью рыба стоит спокойно в определённых местах водоёма, которые нужно хорошо знать, от этого зависит успех рыбалки. Толик знал Угру, как свою хату, на 3 километра вниз и вверх по течению. Можно острожить и в светлое время, без подсветки, но для этого надо выходить на реку с восходом солнца, тогда горящие смоляки заменяет восходящее солнце. И ещё одно непременное условие, полное отсутствие ветра, но это больше относится к утренней рыбалке.

И ещё один интересный и увлекательный способ ловли голавлей на стрежне реки между нашим берегом и островом, почти в самом его начале. Голавль рыба очень сторожкая, с берега её практически поймать невозможно, нужно обязательно ловить взабродку. Как раз напротив нашей избы, был самый крутой и высокий берег. Коля с Томкой привезли с собой из Москвы 12-ти кратный бинокль. Так я приспособил его для высматривания мест кормёжки голавлей на быстрине. Самым излюбленным их местом кормёжки было как раз то место, где после плёса река начинала резко сужаться и возрастала скорость течения. Мне с высокого берега было прекрасно видно, как эти килограммовые красавцы, поблескивая серебристыми боками и работая красными плавниками и хвостом, слегка покачиваясь из стороны в сторону от сильного турбулентного потока воды, входящего в узкую горловину, почти стоят на одном месте у самой поверхности воды, высматривая добычу. А добычи этой с плёса наносило достаточно много: и упавшие в воду бабочки, стрекозы, кузнечики и прочая мелочь. На этой рыбалке мне помощником и компаньоном был Юрка. Пока он на деревенском лугу ловил больших кузнечиков «кобылок», что-то вроде саранчи, я в бинокль изучал поведение стаи голавлей, будущей моей добычи.

В те времена, в охотничьих магазинах Москвы, придавались специальные лески для ловли нахлыстом. Это 10-ти метровая, плетёная леска в виде кнута, вначале имеет толстое сечение, а к концу всё тоньше и тоньше. Такую леску легко забрасывать на большое расстояние. На расстояние одного метра от крючка я прикреплял лёгкий поплавок из гусиного пера, грузило отсутствовало, наживка шла почти по поверхности воды, где её и поджидал голавль. Если наживка не была схвачена, то я пропускал её мимо себя и только потом, осторожно, без всплесков, перебрасывал в нужное место. А место это указывал мне Юрка, сидящий на берегу с биноклем и следящий за поведением стаи голавлей. Как артиллерийский корректировщик. Ему в бинокль было хорошо видны и рыба, и наживка, и когда голавль устремлялся к наживке, он орал как ненормальный, а я грозил ему кулаком. Я и сам замечал поклёвку по характерному звуку вроде «чвок!» и поплавок быстро уходил в сторону. Это самый ответственный момент лова, вовремя подсечь рыбу! После успешной подсечки, удилище сгибается в дугу, рыба вначале сильно упирается, а потом разгоняется и, делая «свечку» над водой, трясёт отчаянно головой, стремясь освободиться от крючка. Если этот «фортель» ей не удаётся, то она плюхается обратно в воду и уже спокойно позволяет подвести себя к берегу. В одном месте таким способом можно поймать не более двух экземпляров. После этого рыба покидает это место и приходится опять с помощью бинокля отыскивать стаю. Такая рыбалка, с помощью бинокля, возможна только при условиях, схожих с описанными: кристально чистая вода, высокий берег для наблюдения и незначительная ширина реки. Перейдя на другое место, если повезёт, можно поймать ещё пару красавчиков. После этого рыбалка прекращается, и мы с Юркой торжественно идём домой, варить уху или жарить улов. Вся семья довольна и на нас «возлагаются лавры победы».

Вспоминаются особенные утра, когда тётя Нюня должна была выпекать хлебы. Она из квашни отделяла часть теста и делала каждому по лепёшке и выпекала их на поду ещё не совсем прогоревшей печи. По всей избе распространялся изумительный аромат свежевыпеченных ржаных лепёшек и парного молока. От таких запахов в животе начинались голодные судороги. Всё семейство быстро просыпалось, умывалось и садилось за стол завтракать.

Примерно в таких ежедневных занятиях проходил наш отпуск, и мы не заметили, как он стал подходить к концу. Всем стало немного грустно от расставания, на целый год! Томка с Колей были очень довольны и радушным приёмом и полученными впечатлениями. Уезжали домой мы в средине августа, уже налегке, всё, что привезли с собой, съели, а одежды было мало, и чемодан был совсем лёгкий.

Так закончилось моё первое послевоенное посещение Мухина. Я получил новые впечатления уже глазами не ребёнка, а зрелого юноши, восприятия окружающего и увиденного были более яркие и осознанные. Знакомых мне с довоенного времени людей я увидел совсем по-другому, и я почувствовал, что и они на меня смотрят совсем другими глазами, они, общаясь со мной, разговаривают со мной уже не как с ребёнком, а как с взрослым. Все эти новые впечатления и ощущения давали пищу для умственной работы и не только в отношении происходящего в моём узком, личном, семейном окружении, но и заставляли думать о своём будущем, чем я хочу заняться, кем хочу стать. В этом возрасте начинает в полной мере формируется характер, мировоззрение и мироощущение, происходит осознанная оценка жизненных ситуаций, вновь встречаемых людей, вырабатывается жизненная позиция, отношение к окружающему миру, к событиям, происходящим в стране и в мире, т.е., все те качества, которые делают молодого человека личностью. Мы начинаем взрослеть.

4.Завершение учёбы в техникуме и нелёгкая любовь.

Не миновала эта психологическая перестройка и меня. Третий курс техникума я начал почти взрослым человеком, во всяком случае, мне так казалось. В Москве меня ждала серьезная учёба и любовь.

На фото: слева на право:

Витя Муравьёв, (двоих не помню), Аида, Я, Витька Соколов, Толя Бахурин, у его ног, Васька Басеров, Толя Корнев, (след. не помню), Вадим Степанов.(ММТ, зима 1949г.)

На третьем курсе предметы пошли уже серьёзные: сопромат, теоретическая механика, технология металлов, курсовые проекты по основным техническим дисциплинам, производственная практика по профилирующим дисциплинам. На третьем курсе у нас было две производственных практики. Одна проходила на 2-м Московском часовом заводе, где мы должны были закрепить свои навыки, полученные в механических мастерских техникума по работе на металлообрабатывающих станках и по слесарному делу. На заводе нам предстояло выполнить зачётные задания и получить разряд, сдав зачётное изделие приёмной заводской комиссии. Станки предлагалось выбрать самостоятельно, по желанию: токарный, фрезерный или строгальный. Работа проводилась в два этапа: 10 дней овладения техникой работы на выбранном станке по изготовлению несложных деталей для тренировки и 4 дня, на изготовление более сложного зачётного изделия.

По слесарной практике, как правило, предлагалось изготовить молоток из кованой заготовки. Поскольку у нас в техникуме были свои хорошо оборудованные мастерские, то заводская практика была чистой формальностью. Только завод мог выдать официальный документ о присвоении квалификационного разряда, а без присвоения разряда станочника и слесаря студент не мог быть выпущен из техникума с выдачей диплома специалиста. Мне не известно, как и чему сейчас учат в техникумах, и, вообще есть ли таковые, но в то время, всё было весьма серьёзно. В настоящее время в США, 4-х годичный колледж даёт высшее образование и выпускает специалистов со званием «бакалавра». А как я уже упоминал, наш техникум обучал нас по институтской программе, с некоторым сокращением часов по всей номенклатуре дисциплин. Наше начальство постоянно напоминало нам, что мы получаем, фактически высшее образование и к своему обучению должны относиться очень серьёзно, поскольку на войне погибло до 80% низшего и среднего звена руководителей производства на всех заводах страны. И после окончания техникума некоторые из нас могут попасть на должности инженеров, не только мастеров, но и начальников участков, смен и даже цехов. Когда я, после окончания техникума пришёл на завод, все эти заявления подтвердились полностью на 100%.

На любовном фронте дела у меня обстояли не просто. Выяснилось, повергшее меня в отчаяние и уныние то обстоятельство, что у Аиды, оказывается, был жених, Женька Данилов, из часовой группы. Они познакомились ещё до объединения техникума с переездом в Верхние Котлы. И жил он где-то недалеко от её дома на Каляевской. Она уже была представлена его семье, как невеста и получила от будущей свекрови в подарок ожерелье из жемчуга. Всё это я узнал от неё самой на Новый год, 31 декабря 1948 года, на студенческом балу в техникуме, после моего первого серьёзного объяснения. Я был в шоке. Всё это объяснение проходило под звуки Аргентинского танго, которое исполнял на аккордеоне мой будущий свояк Борька Файер(Борис Борисович Файерштейн), которого Аида пригласила под видом своего знакомого заработать на этом вечере. Мы с ним были уже хорошо знакомы, и я знал, что это муж её сестры Веры. Аида, видя моё совершенно подавленное состояние, начала, почти с материнской лаской увещевать меня:

- Славик, миленький, пойми пожалуйста, я на да два года старше тебя, а по паспорту на целых три. Тебе только 18, я знаю, за тобой твои местные девчонки, которым по 15-16 лет, табуном за тобой ходят, неужели среди них нет подходящей. Да и вообще, жениться тебе ещё рано, техникум закончить надо!

- Мне никто не нужен, а на возраст мне наплевать, пойдём к зеркалу и посмотрим, ты разницу в возрасте увидишь?

- Сейчас нет, а пройдут годы, и ты её увидишь и без зеркала.

- Ты что, Женьку любишь и замуж собралась выходить?

- Если честно, то не знаю, а замуж пока не собираюсь, надо техникум кончить.

- Чего ты в нём нашла, на верблюда похож!

- Не груби, не всем же быть такими красавчиками, как ты. А потом красивые мужья не надёжны, по сторонам смотреть будут.(Смеётся).

- Тебе смешно, а мне хочется пойти и сказать Женьке, чтобы он отвязался от тебя, а не то у него будут неприятности!

- А вот этого делать не смей, подерёшься с Женькой, тебя точно из техникума турнут! Тебя же ребята на поруки взяли, ты о них подумал? Давай останемся хорошими друзьями, и успокойся пожалуйста, на мне свет клином не сошёлся! Пойдём танцевать, на нас уже смотрят с улыбками.

В перерыве между танцами Борис подошёл ко мне и спросил, что произошло, я ему рассказал. Он засмеялся и посоветовал не отступать, а быть настойчивей, женщины это любят, и что Женька ему тоже не нравится. А возраст это не самое главное и, вообще, унывать нет никаких оснований. Я ему поверил, он был на 13 лет старше. Дело в том, что я был уже знаком и с сестрой Аиды, Верой и её мужем Борисом. Они относились ко мне вполне доброжелательно, и я бы сказал, даже с некоторым сочувствием к моему ухаживанию за Аидой. Поэтому реакция Бориса на, рассказанный мной разговор с Аидой, вселил в меня определённую надежду. Так кончилось моё первое объяснение с моей будущей женой!

Осенью 1948 года, когда мне исполнилось 18 лет, я получил свою первую повестку в военкомат. Но, поскольку я был студентом 3-го курса, мне дали отсрочку на год, т.е., до начала моей учёбы на 4-ом курсе. Почему именно на один год совершенно не понятно, т.к. в военкомате знали, что учиться мне ещё 2 года, до июля 1950 года. Но самое непонятное заключалось в том, что призывник на медкомиссию должен был являться остриженный наголо! По этой идиотской методике призыва в армию, я почти 3 года, до мая 1951 года, ходил наголо остриженный. До первой нулевой стрижки, волосы у меня были почти до плеч и как после крупной завивки. Девчонки меня постоянно донимали вопросами о происхождении моих завитых локонов, подозревая, что я специально делаю завивку. Приходилось демонстрировать свои детские фото разных возрастов и убеждать, что завивку мне сделали мама с папой, поскольку оба были курчавые. Когда я первый раз пришёл стричься наголо, девчонка парикмахер, почти моя ровесница, чуть не со слезами отказалась меня стричь, думая, что я пришёл пошутить. Пришлось показывать повестку из военкомата. За полгода волосы, конечно, отрастали, но уже длинных причёсок я никогда не носил.

Учёба в техникуме шла своим чередом. Я даже выбился в твёрдые «хорошисты», не без влияния своей пассии, конечно. Наши отношения с ней никаких изменений не претерпели, Я про Женьку больше разговор не заводил, а она тоже молчала. Мы довольно часто встречались, ходили в кино, на концерты и даже в театр, но это только по её инициативе, я театр не любил. Зимой часто ходили на каток, она на коньках стояла плохо, и мне приходилось её фактически учить кататься. Я начал кататься на коньках лет с 5-ти, ещё по довоенным, укатанным снегом, улицам, на коньках, прикрученных к валенкам с помощью верёвок и палки. Катался я только на «гагах», по теперешним понятиям это коньки хоккейные, с прямым лезвием и зазубринами на носках. В ходу были ещё «норвежки», с длинным лезвием, это беговые, и «снегурочки», для фигурного катания. Я всегда, после наших культурных мероприятий или катка, провожал Аиду домой, на Каляевскую. Она часто приглашала меня домой на чай. В этой семье меня уже хорошо знали и встречали приветливо, а Глафира Прокофьевна, моя будущая тёща, с некоторой озабоченностью. Я по молодости и лёгкости характера не придавал этому серьёзного значения.

Приближалась весна 1949 года, а с ней и экзаменационная сессия. А после экзаменов меня опять, как магнитом потянуло в Мухино. Я поделился своими мыслями и переживаниями с Аидой и опять, как и в прошлый раз, был высмеян за своё пристрастие к «дремучим» местам отдыха. Она опять уезжала в Крым в какой-то санаторий. Только когда я учился уже в военном училище, и она ездила ко мне туда, как невеста, она рассказала мне, почему она каждый год ездила в Крым в санаторий, туберкулёзный. Но успокоила меня, что сейчас всё в порядке, и что ей больше ничего не грозит, все анализы в течение последних 2-х лет отличные. А ёщё позже я узнал, что и у Глафиры Прокофьевны в молодости были очень серьёзные проблемы с легкими. Её вылечил какой-то врач, чуть ли не фельдшер, когда они с Николаем Максимовичем жили на Волге, в начале 20-х годов, в Гражданскую войну. Этот эскулап делал её уколы креозота, чахотка исчезла, но вывалились все зубы. Но насколько я знаю, в последствии, в их семье, таких проблем ни у кого не было.

Опять я в дорогом моему сердцу Мухине. Всё кругом родное и знакомое. Шурины ребята подросли и повзрослели, теперь они главные мои компаньоны и товарищи по всем нашим мероприятиям. Юрка уже стал неплохим рыболовом и приобщает к этому занятию Славку, младшего брата, моего тёзку. Юрка весь в мать, воплощённая доброта, уравновешенность и отзывчивость. Славка, видимо, пошёл в папеньку, и обликом и характером, резкий, своенравный и задиристый. Но мы с Юркой с ним справлялись, пригрозив отлучить его от всех наших увлекательных занятий. Опять рыбалка, походы в лес за грибами и ягодами, помощь тёте Нюне по хозяйству. Она стала совсем старенькая, и нужно было позаботиться заготовить ей на зиму и дров и сена и на огороде помочь управиться, она теперь зимовала одна, Шура с ребятами и Настя постоянно жили в Москве, а в деревню приезжали только на лето. Она была очень рада моим приездам, я был уже взрослый парень и мог во многом помочь по хозяйству. Время в деревне за увлекательными занятиями пролетает очень быстро, не успеешь оглянуться, как уже пора уезжать. В этот раз расставание было особенно грустным, я чувствовал, что теперь долго не увижу Мухина и близких мне людей. Моё предчувствие не обмануло меня, в Мухино я попал только через 14 лет! Но в 1963 году Мухина уже не было, после неоднократного «поднятия» сельского хозяйства и связанных с этим процессом мероприятий, не менее половины деревень исчезло с лица российской земли, в это число попало и Мухино. Но об этом немного позже, когда попадём в 1963 год.

А теперь опять Москва, техникум, Аденька, спорт, но уже в меньших масштабах, и другие повседневные занятия и заботы, которые и составляют нашу жизнь. Не могу не остановиться на одном, весьма существенном, обстоятельстве. Дело в том, что по большинству специальных предметов практически не было учебников. Институт, на базе которого сформировали наш техникум, в начале войны был эвакуирован, а после войны был оставлен по месту пребывания в период эвакуации. Вся его учебно-материльная и методическая база осталась с ним, вернулись только преподаватели, и то не все. Это нам рассказали наши преподаватели в связи с тем, чтобы сориентировать нас на ведении подробных конспектов по их дисциплинам. Фактически мы писали конспекты под диктовку преподавателей. Прекрасно это получалось у преподавателя по предмету «сопротивление материалов» (сопромат), Французова (имя и отчество не помню). Он сначала писал на доске формулы и делал графические изображения с подробным объяснением всего изображённого, а затем, в тезисной форме, под диктовку, давал возможность записать основные положения и выводы. Диктовал так, что мы, иногда не сговариваясь, просили прервать изложение, чтобы размять руки. Писали мы буквально до судорог в руках. Но он был отставной моряк и особенно расслабляться нам не давал. Примерно по такой же методе проходили и остальные лекции. Но особенно нас истязала дама, читавшая нам «учёт и калькуляцию». По её словам, кроме наших конспектов, по её предмету, мы не найдём ни строчки ни в одном другом источнике. Она, фактически диктовала нам весь курс без купюр. Это были не лекции, а просто Божье наказание. Мы писали, буквально до потери сознания. В нашей группе был парень, Мишка Хорошев, довольно пожилой, по моим представлениям, лет 27-28. Он владел стенографией и ему, как теперь выражаются, всё это было «до фени», он только посмеивался над нами. Тогда я придумал свою собственную скоропись, а чтобы не забыть свои «иероглифы», написал целую «азбуку» этих знаков и постоянно её пополнял. Как-то Аида, пропустив одну такую лекцию, попросила у меня конспект, чтобы списать пропущенное. В это время в Москве была Вера, и они вдвоём пытались разобрать мою писанину, ничего не вышло, не поняли ни слова. Обычно, я после таких лекций, делал вставки нормальных слов на месте значков. А Аиде, я отдал конспект не правленый, я просто забыл это сделать или времени не было. На другой день, по приходе в техникум и встретив меня, принялась меня отчитывать:

- Ты что, решил поиздеваться над нами, что это за галиматья такая, ты сам-то хоть слово там понимаешь?

- Извини, над кем это над вами, ты что, себя на Вы называешь, как цари?

- Не паясничай, Вера приехала, мы вдвоём сидели весь вечер, ни черта не поняли. Как ты сам-то потом читаешь?

- Извини, я забыл сделать расшифровку и вместо моих значков вставить слова.

- Что, у Мишки Хорошева научился?

- Да нет, сам изобрёл, я сейчас исправлю, а потом возьмёшь, и всё понятно будет.

- Ладно, иди, изобретатель, исправляй быстрей!

Так, незаметно закончилось первое полугодие учебного 1949 года. Начинался последний семестр нашего обучения. Помимо лекций и практических занятий нам предстояла преддипломная практика и дипломная работа, госэкзаменов у нас не было. Преддипломную практику наша группа проходила на одном из крупнейших заводов Москвы, Московском инструментальном заводе «Фрезер». Перед началом практики нам выдали темы дипломных рабат. Мне досталась тема: «Поточная линия по производству метчиков Брикса», а в дополнение, приспособление для горизонтально-фрезерного станка «Делительная головка». В объём дипломной работы входило: технологическая карта изготовления изделия, схема расстановки станочного оборудования на поточной линии, расчёт времени на изготовление изделия, производительность линии, калькуляция и себестоимость изделия, применяемые инструменты и приспособления при изготовлении изделия и многое другое, что уже сейчас не могу вспомнить. Кроме этого надо было выполнить чертёж, заданного заданием приспособлением, в общем виде и деталировку основных его деталей. Короче говоря, как впоследствии оказалось, мой проект разместился на 9-ти листах ватмана формата А нулевое. Технологическая карта включала в себя очень много текстового материала и его надо выполнять чертёжным шрифтом. Это полтора месяца не разгибаясь, без отдыха и развлечений. Кстати сказать, подпись, которую ставлю на документах уже в течении 60-ти лет, как раз из того времени, времени моей практики на «Фрезере». В цеху, в котором я проводил свою практику, была симпатичная нормировщица Зоя. Как-то, я зашёл к ней в «аквариум», так называли стеклянную конторку в средине цеха, где помещались нормировочная группа, мастера участков и начальник цеха. Требовалось подписать какой-то документ. Подхожу к Зое, спрашиваю:

- Где я тут должен оставить свой автограф, на память потомкам?

- И не для потомков, а для цехового начальства, инструкция по технике безопасности. Вот здесь распишись.

- Так я не планирую тут у вас калечиться!

- Славочка, кончай трепаться, а делай, что говорят!

- Ладно, давай твою инструкцию.

Я взял инструкцию, и подписал её не глядя.

- Ты что, миленький, и когда начальником цеха станешь бумажки не глядя будешь подписывать? Господи! А что это за загогулина, ты что, так расписываешься, и тебе не стыдно?! Ты же будущий начальник, такая роспись это просто позор!

- А какая разница, главное чтобы всегда одинаково.

- Нет, дорогой, так дело не пойдёт. Вот смотри, какая у тебя должна быть подпись.

И подаёт мне листок бумаги с моей новой подписью. Вот этой самой подписи 60 лет! И я сидел у неё в «аквариуме» не менее получаса и тренировался делать новую роспись. Первоначально в этой росписи отчётливо за буквой «В» прослеживалась буква «К». В течение времени буква «К» трансформировалась в неизвестно что. Вот такова история моего факсимиле. Зоя была ровесница Аиды и очень гордилась, что научила меня красиво, с её точки зрения, расписываться. Ну, а у меня осталась о ней добрая память.

В это время в наших отношениях с Аидой произошло событие чётко определившие их характер. Во время одной очередной встречи она мне сказала, что Женька Данилов предлагает ей расписаться. Мне сразу на память пришли советы Бориса. Я сделал невозмутимое лицо и спросил:

- И что ты ему ответила?

- Ничего не ответила, сказала, чтобы он не говорил глупостей и ушла.

- А мне это ты зачем говоришь?

- Сама не знаю!

- Вот тебе раз, такая взрослая, и не можешь решение принять!

У меня всегда при себе были, подаренные ею, её фотографии. Я вынул их все из кармана пиджака и подал ей со словами:

- Можешь считать себя совершенно свободной, а моё ухаживание за тобой шуткой. Прощай!

Я развернулся и ушёл. На душе было отвратительно. Было такое состояние и ощущение, как будто я кого-то похоронил из близких мне людей. Я поехал домой, но сначала зашёл к Вальке Волнову. Рядом с его сторожкой было две пивных, выбирай любую. Было ещё не поздно, я поделился с ним произошедшим. У Вальки на все случаи жизни было одно лекарство:

- Надо выпить!

- Куда пойдём?

- На угол, к рынку, там свежее пиво, привезли недавно.

- Пошли, нечего время терять, а то ведь мне завтра на завод.

Пошли в пивную, благо до неё было метров 20. Взяли по сто пятьдесят водки, по кружке пива и бутербродов. «Оприходовали» первую порцию и взяли ещё по сто. На душе немного отлегло, и почему-то подумалось, что всё будет хорошо. Пока это состояние не пропало, я пошёл домой и завалился спать. На завод надо было к девяти часам. Ездил я на трамвае №46 до Авиомоторной, а там с платформы «Новая» одну остановку на электричке до платформы «Фрезер». Пока ждал электричку, на платформе увидел киоск, вроде сельпо в собачьей будке. Продавали в таких киосках и бакалейные товары, и мыло, и другую всякую мелочь, была у них и водка. Я подошёл и, не долго думая, попросил налить мне сто грамм и пирожок на закуску. Продавщица смотрит на меня и говорит:

- Соколик, не рано ли начинаешь.

- Это не выпивка, а лекарство. И вон, я вижу у вас гвоздика в пакетиках, дайте и её.

Я еле успел выпить водку, а закусывал уже в электричке. Потом до самого завода жевал гвоздику. В то время для меня сто грамм были, что для слона дробинка. Но меня выдавали глаза своим блеском, но это знали только близкие мне люди. Прошёл на завод без происшествий, обозначил своё присутствие на практике, прогулявшись по цеху и поболтав с рабочими. Потом пошел к Зойке в аквариум, потрепаться. Она меня встретила, как всегда, приветливо, проверила, не забыл ли я свою новую роспись. Потом посмотрела на меня внимательно и говорит:

- Славочка, а что это у нас запахло, как на кондитерской фабрике, чего это ты наелся, никак гвоздики, а? У нас ведь работяги тоже иногда прибегают к этому средству. Да ты и впрямь косенький слегка, так ли, голубчик?

- Зоенька не подымай шум, это после вчерашнего, у друга день рожденья справлял.

- Нет, голубчик, я конечно тебя выдавать не стану, но ты немедленно иди домой, пока начальству на глаза не попался! А в рапортичке я отмечу, что заболел и пошёл к врачу. Давай, чтобы через минуту тебя здесь не было.

- Ладно, будь по твоему, ты только нашей старосте скажи, что был и ушёл по причине плохого самочувствия. Спасибо тебе!

- Ладно, сматывайся быстрей, да завтра, чтобы было всё в порядке!

- До завтра!

Дата добавления: 2015-08-18