Счастливое возвращение в Москву из эвакуации.

Военная Москва, осень 1943 г. – весна 1945 г.

Не смотря на эту ситуацию, тётя Нина, использовав возможности воего «друга»,выправила нам вызов в Москву. Ура! Мы возвращаемся домой! Вызов пришёл где-то в начале сентября, мы, как раз в это время, омогали Нюре убирать картошку. Ехать решили немедленно, ведь мне нужно было в Москве поступать в школу, а учебный год уже начался. Сборы, прощание со всеми знакомыми и соседями в памяти не отложились, видимо потому, что все мысли были уже в Москве. Единственное, что помню, ехали мы опять в «телячьем» вагоне, точно в таком же, как и из Москвы. Народу в вагоне было столько, что всю дорогу пришлось сидеть недалеко от печки, и, кое-как,уткнувшись в колени, иногда спать. Ехали, кажется, больше 2-х суток, их них, почти сутки стояли в Рузаевке. Только сейчас узнал, что Рузаевка, это «железнодорожные ворота» Мордовии, поэтому и поместил эти «ворота» на следующей странице. От Бугульмы до Рузаевки 506 км.,а от Рузаевки до Москвы ещё 533 км. Следование в эвакуацию осенью 1941 года, по сравнению с возвращением в Москву, представляется мне теперь, по воспоминаниям, прогулкой в вагоне «СВ». Из-за тесноты и полной неустроенности быта, самого элементарного, путь этот вспоминается с чувством мученического подвига, особенно для детей. Мне было уже 13, а там были от 3-х и до 8-ми. Если кто-то думает, что при Советской власти к людям относились гораздо лучше, чем теперь, то должен вас разочаровать.

Мы опять дома, но дом уже не тот, деда нет, комната наша бабкой превращена в сарай. К нашему приезду по всему полу комнаты была рассыпана, заготовленная на зиму, картошка, видимо, для просушки. По поведению бабки было видно, что она очень надеялась на наше невозвращение. У неё уже жила её ростовская дочь Глафира с дочкой Нинкой. Встретили нас откровенно недружелюбно. Бабка, наверное, рассчитывала, что наша комната, в последствие, достанется Глафире с Нинкой, а мы своим возвращением разрушили все их радужные планы. Вся наша последующая жизнь, теперь уже в коммунальной квартире, определялась именно этой, разрушенной надеждой.

Но жизнь продолжалась, и мы начали наше обустройство в Москве. На маминой прежней работе ещё сохранились её старыё сотрудники. Самое непосредственное участие в мамином устройстве на старом месте принимала её довоенная приятельница по совместной работе тётя Маша, она тоже работала на этой же базе кассиром, но в другом отделении.

Что же произошло со мной за эти два года войны и эвакуации, чему я научился, и какой жизненный опыт я приобрёл? Ну, во-первых, я стал на два года старше, к моменту нашего возвращения в Москву, мне исполнилось 13 лет. Я приобрёл неплохой жизненный опыт, пройдя через все испытания этого периода. Я научился принимать самостоятельные решения и воплощать их в практику жизни. Я понимал, что умение плести корзины и, там более, лапти, врядли пригодится мне в моей московской жизни, но, тем не менее, я всегда помнил о словах деда о том, что владение каким-либо мастерством, всегда даёт человеку надежду заработать на кусок хлеба. Я тогда ещё не знал, что умение плести корзины пригодится мне и через 4 года, а ровно через 20 лет, тоже будет востребовано при совершенно иных обстоятельствах, описанных мною в рассказе «Фролищи». Во-вторых, что, на мой згляд не менее важно, я получил хорошую практику в общении с людьми, как со сверстниками, так и с взрослыми, научился распознавать мотивацию их поступков, отличать хорошее от плохого, научился понимать некоторые житейские хитрости, в большинстве своём совершенно безобидные, но позволявшие избегать конфликтных ситуаций. Всё это оказалось очень полезным в моей последующей жизни, а научиться этому можно только при живом общении с людьми, никакие современные «сверхмодные» и «сверхумные» книжки, которые в наше время пишутся досужими доброхотами в ужасающих количествах, научить этому не могут. Я научился терпеливо переносить житейские трудности и невзгоды, научился переносить физическую боль. В Баряшеве был случай, когда я у дома на колоде рубил хворост для растопки, а топор у меня всегда бил наточен как бритва. Ну и попал по указательному и среднему пальцам, даже не почувствовав. А когда посмотрел на руку, увидел, что на указательном пальце часть пальца вместе с ногтем висит на тонкой шкурке. Всё произошло так быстро, что даже кровь не успела выступить, а палец был белый. Я выхватил из кармана тряпицу, на счастье ещё чистую, приложил отрубленную часть на место и туго перевязал этой тряпкой. Дома никого не было. Я сел на заваленку и начал горланить песни, чтобы отвлечься от дурных мыслей. Всю эту сцену, оказывается, видела соседка. А мама в это время возвращалась из Исакова с почты. Соседка ей услужливо и брякнула:

- Славка-то твой, хворост рубил, а потом, смотрю, руку завязывает, видать пальцы отрубил!? Вон, как песни-то орёт, видать больно, а виду показать не хочет!

Пошли к фельдшеру, сделали перевязку, всё зажило, но до сего времени ноготь так и растёт разрубленный. Так что, эти два года не прошли для меня даром, я многому научился и многое понял. Наверное, всё-таки, самая хорошая школа, это жизнь. К сожалению, в настоящее время, некоторых «деток» до 18 лет бабки за ручку водят и это будущих-то «защитников» Родины!

Окончательно завершая баряшевский период моей жизни, не могу удержаться, чтобы не рассказать ещё один неординарный случай, который мог закончиться весьма печально. Как-то случилось так, что в лес за дровами пришлось ехать зимой, когда снегу навалило уже по пояс. Спилили мы с мамой несколько нетолстых дубков, раскряжевали их, погрузили в сани и собрались отправляться домой. Нам бы не надо было съезжать с накатанной дороги в лес, где снег был мне почти по пояс. Но мы решили, чтобы не таскать стволы к дороге, подъехать поближе к деревьям. Это была большая ошибка, но решение мы принимали вместе и винить некого. Заготовкой дров мы занимались не менее часа. Санки-розвальни под тяжестью дров осели, а «савраска» наша стояла по брюхо в снегу мирно «хрумкая», брошенным её пучком сена. Я взял в руки вожжи и тронул лошадь. Она сделала усилие сдвинуть сани, а они ни с места. Несколько попыток не увенчались успехом. Пришлось снимать часть груза. Теперь я взял лошадь за повод, расчистил немного дороги, ногами и руками и дёрнул за повод. Сани резко отошли от приморозившей их колеи и лошадь почти прыгнула на меня и я упал её под ноги. Мама закричала, не своим голосом, и лошадь, на моё счастье, встала как вкопанная. Господь и Богородица опять отвели от меня беду. И разве удивительно, что после всего пережитого мной за мои неполные 13 лет, я, практически, стал взрослым.

Подводя окончательный итог баряшевскому периоду, и невольно сравнивая отношения людей того времени и настоящего, невольно приходишь к печальному выводу. И не по пресловутой байке доморощенных «философов», дескать, в былые-то времена, и вода была мокрее (то, что она была несравнимо чище, это неоспоримый факт. В Мухине воду для питья брали из Угры), солнце ярче и теплее, трава зеленее и т.д. А на самом деле, народ стал совсем другой, его, как-будто подменили. Я сейчас говорю не о «дружной семье братских народов», а о своём собственном, русском, из которого вышел и к которому принадлежу. И я чётко вижу, что, только русский народ, ведёт недостойную ёго жизнь. Мои соплеменники забыли наследниками каких людей и событий они являются. Хочется плакать!!

Новое обустройство на старом месте заняло не менее двух недель. В первую очередь нужно было вновь «легализоваться» в своей собственной квартире. В наше отсутствие бабка ухитрилась нас виписать из квартиры, в надежде, что мы больше не вернёмся. Царствие ей Небесное и Вечный покой за её добрые дела. Господь ей судья. В домкоме мама встретила хорошо знакомую работницу ещё с довоенных времён. Объяснила ей ситуацию, та обругав бабку, восстановила нашу прописку по старым домовым книгам. В милиции проблем не было, поскольку у нас был вызов. После этого нужно было срочно устраивать меня в школу. В старую школу я не попал, записали меня в 457-ю на Школьной улице. Ходить от дома до школы было почти одинаково. Учебный год уже начался, и я пришёл в школу с опозданием. Классным руководителем у нас была Галина Фёдоровна, учительница русского языка, и наверное литературы. Тётка весьма привредная, с самой первой встречи начала меня воспитывать, априорно определив мои умственные способности, как ученика закончившего деревенскую школу. В то время школьное образование делилось, если мне память не изменяет, на три ступени. Начальное – 4 класса, неполное среднее – 7 классов и среднее – 10 классов. Так вот, этот, с позволения сказать, педагог, вместо того, чтобы поговорить со мной по-человечески, спросить, какие у меня проблемы в связи с перенесёнными мной трудностями в эвакуации, какая обстановка у меня дома, и, вообще, сказать ребёнку какие-то тёплые человеческие слова, она заранее определила меня, как проблемного ученика. Надежды её я оправдал на все 100%. Закончил 7 классов сплошным троечником, и с двойкой по французскому языку в аттестате..! Эта учительница, при первой нашей встрече, в менторской беседе со мной, по моим глазам, от которых все девчонки в последствие, просто млели, поняла, что я крепкий орешек и ей со мной не справиться. Вот она и вымещала на мне своё неудовлетворённое педагогическое самолюбие. Но, как я уже успел заметить, к этому времени у меня уже сформировались основные черты моего характера: честность, чувство достоинства, самоуважения, смелость и бесшабашный оптимизм, хотя тогда этого слова я ещё не знал. И мой аттестат за 7 классов, в котором была-таки одна пятёрка по Конституции СССР и двойка по иностранному языку, не помешали мне в последствие окончить с отличием техникум с сокращенной институтской программой, с золотыми медалями военное училище и военную академию. Но это всё в будущем, а сейчас возвращаемся в военную Москву.

Мы с мамой привели свою комнату в порядок после бабкиного разгрома. Надвигалась зима, нужно было думать, как отапливать комнату. Получилось так, что топки обеих печей теперь находились «под юрисдикцией» бабки, т.е., в её комнате. Да, впрочем, это не имело никакого значения, поскольку такие печи в это время в Москве никто не топил. По простой причине- отсутствия дров в таком количестве. У всех стояли «буржуйки» «Буржу́йка — металлическая печь для обогрева помещений, популярная в первой половине XX века. Пришла на смену каминам, но исчезла после распространения центрального отопления и газовых печей. Из металла выполнена не только сама печь, но и дымоход. Печь быстро прогревает помещение, однако при прекращении топки очень быстро остывает. Широко применялась в годы Второй мировой войны (как в квартирах и учреждениях после отключения центрального отопления, так и в походных условиях — в блиндажах, землянках, вагонах-теплушках)».

В магазинах теперь ничего не продавали без карточек на продовольственные товары, а на промтовары иногда выдавали специальные талоны, на обувь или верхнюю одежду. Основным местом купли-продажи были колхозные рынки и специальные вещевые рынки, «толкучки». На нашем, Рогожском колхозном рынке, можно было купить всё, от швейной иголки и брюк, до буханки чёрного хлеба и пол-литра водки. На рынке, кроме крестьянской продукции, продавали всё, что можно было обменять на продукты. Там же было место, где торговали печками-буржуйками с набором труб. Печку мы купили, вполне симпатичную, из 4-х мм. стали, скреплённую болтами с помощью уголков. Размером, где-то 40х40х60 см. Выглядела очень аккуратно. Приспособили мы её на тумбочке, рядом с русской печкой, которая выходила частью и в нашу комнату. На наше счастье в печи была отдушина для трубы самовара, вот в эту-то отдушины мы и приспособили трубы от нашей печки. От бабки мы теперь не зависели. Теперь надо было решать проблему дров. Дрова для населения, как прежде, подвозили, но в очень ограниченных количествах, их не хватало и на ползимы. За время нашего отсутствия в Москве сожгли на дрова всё, что горело. По нашей улице не осталось ни одного забора, ворот или сарая, всё было сожжено в печках за 1941-42 годы. На улицах и во дворах невозможно было найти даже захудалой щепки. Но был дровяной рынок и не где-нибудь, а в конце нашей улицы, буквально, в 100 метрах от дома. Дрова продавали вязанками и цена зависела от размера вязанки и качества дров, Дрова были полуметровой длины, а вязанка около 40-50 см. в диаметре. Цена колебалась от 25 до 40 рублей. Однажды мне повезло, и я купил вязанку прикладов к автоматам ППШ. Для сравнения назову рыночные цены на некоторые товары, которые остались в памяти. Буханка чёрного хлеба – 500 рублей; пол-литра водки, под сургучом – 500 рублей; стакан семечек – 30 рублей; стакан варенца – 15 рублей, коробок спичек – 10 рублей. Москва изменилась до неузнаваемости, торговали на рынках, вокруг рынков, на различных «толкучках» и в Москве и за городом, знаменитый рынок в Малаховке. Кстати сказать, этот рынок, называемый в народе малаховской «барахолкой», просуществовал очень долго, наверное, до средины шестидесятых.

Когда мы легализовались и мама оформилась на работу, нам выдали продуктовые карточки, хлебные карточки были отдельно от продуктовых. Таперь их надо было прикреплять к определённым магазинам, где попало, продукты и хлебне отпускали. Как только мама вышла на работу, все заботы по дому легли на меня. В школе я особо не напрягался, заранее зная, какую судьбу заготовила мне Галина.

Во дворе обстановка тоже сильно изменилась. Взрослые и мои ровесники, пустились во все тяжкие, стали понемножку заниматься воровством. Некоторые уже имели приводы в милицию, но до тюрем пока не доходило, ограничивались постановкой на учёт в милиции. Маму всё это очень беспокоило, мы с ней часто беседовали на эту тему, и я её заверил, что со мной ничего подобного не случится.

Зима 1943 – 1944 годов выдалась на удивление тёплая, почти всю зиму проходили в валенках с галошами, шлёпая по лужам. Но от двора никуда не денешься, принимал и я участие в «разбойных налётах» по добыче топлива. Основным объектом наших «грабительских» вылазок была «Девятка». Я уже писал, что это 9-ть товарных тупиков Нижегородской железной дороги, почти вплотную подходивших к Рогожскому валу. Эти пути постоянно были заставлены товарными составами, в том числе и воинскими. По этой причине, на станции Москва товарная, к которой относилась «Девятка», имелась караульная команда для охраны этих эшелонов. И охрана не игрушечная, а настоящая, с заряженным оружием, в чём мы несколько раз убеждались. Так вот, на эти пути иногда ставили составы с торфяными брикетами, и здесь же их разгружали в большие кучи. А этот брикетированный торф прекрасно горел в наших буржуйках. Нас со двора собиралась «банда» человек до восьми, меньшим числом ходить было бесполезно. У всех были противогазовые сумки, в то время это была не экзотика. Тактика было очень простая и наглая. Проникали на территорию «Девятки» всем гамузом и «ныряли» сразу под ближайший состав. Потом, почти ползком под составами добирались до торфяного гурта, а он иногда тянулся метров на 150-200 и начинали собирать торф, скатившийся с гурта на ж/д пути, почти под вагоны. Это был самый идеальный вариант, не надо было вылезать из под вагона, и маячить у часового на виду. Набрав полные сумки и пазухи, таким же манером мы сваливали обратно. Но, к, сожалению, бывали случаи, что такого фарта не было, и торф можно было взять только из гурта. Тогда мы рассредоточивались по двое вдоль гурта на 50 – 60 метрах, чтобы расстояние между нами было не менее 10 метров. Одновременно выскакивали из под вагонов и со скоростью проворных обезьян набивали все места брикетами. Момент выбирали, когда часовой уходил в конец гурта. Но всё равно, бывали случаи, когда часовой замечал этот наглый грабёж и поднимал крик или свистел в милицейский свисток. Вот тут-то, давай Бог ноги, мы, как вспугнутые с плантации обезьяны, бросались под вагоны, и старались бежать между составами к разным проломам в стене. К нашему счастью не было ни одного случая, чтобы кого-нибудь поймали на этом деле. Дома, на вопросы мамы, откуда такая благодать, я со спокойной совестью отвечал, что этот торф валяется на «Девятке» в огромных количествах и его собирают кому не лень. Верила она этой святой брехне или нет, я не знаю до сих пор. Но когда ребята начали лазать по вагонам и присматривать, чего бы украсть и продать, я прекратил с ними эти походы

Ещё одной военной придумкой пацанов, было катание на коньках с металлическими крючками, зацепившись за грузовую машину. Я уже упоминал, что в нашем районе проезжая часть дорог не чистилась всю заму, а дороги просто укатывались. Крючки эти делались из проволоки, которую, опять же, доставали на «Девятке» или, если повезёт, из дюралевых трубок диаметром 5-6 мм. Крючки загибались с обоих концов, но в разные стороны, длина крючка от 1 до 2 метров. Техника не сложная. Вставали всей гурьбой в конце или начале улицы, чаще всего Малой Андроньевской, поджидали машину, едущую, в нужном нам направлении, разгонялись заранее на коньках и цеплялись за борт машины. И вот такая картина, едет машина со сккоростью километров 30-40 в час, а за ней несётся кавалькада человек 6-8. И не просто едут следом со скоростью машины, а ещё и выделывают всякие «кренделя» при помощи манёвра коньками и крючком. С этой «джигитовкой» пытались бороться участковые милиционеры, но безуспешно. Техникой такой езды все владели в совершенстве и борьба эта постепенно прекратилась.

После устройства мамы на работу, она получила рабочую карточку, а я иждивенческую, плюс возможность покупки продуктов у мамы на работе, конечно не как до войны, но всё же, что-то перепадало, и поэтому мы не голодали, и даже кое что перепадало нашим родственникам, семье тёти Шуры. Зима 1944 года подходила к концу, я встретил своего довоенного школьного друга Славу Буторова. По возрасту, он был на год моложе меня, но не уезжал из Москвы и учился в довоенной школе на класс старше меня. Он познакомил меня со своими друзьями, которые, оказывается, учились в моей школе, но в других параллельных классах, а я их не знал. С этого момента у меня началась совсем другая жизнь. А случилось это очень необычно. Как-то, в начале лета, вся моя дворовая компания стояла на улице у нашего дома, все одеты, как и подобает блатным пацанам, в тельняшках, в прохарях(это такие сапоги, с мягкими голенищами, собранными в мелкую гармошку), с фиксами во рту(латунные коронки на здоровых зубах), с чёлками на глазах, в углах губ папиросы. Настоящая мизансцена из «Путёвки в жизнь». И, как нарочно, в это время, по противоположной стороне улицы, шла группа ребят, примерно нашего возраста. Одеты они были в нормальную одежду, опрятно и чисто, на некоторых были пионерские галстуки. Реакция моей «банды» была однозначная, намылить этим маменькиным сынкам шею. Всей гурьбой пошли наперерез:

- Эй, вы пионерики, чего по нашей улице шляетесь, по шее захотели?

- Так это ж улица не только ваша, но и наша, а насчёт шеи не беспокойтесь, мы тоже это умеем!

В это время среди ребят я, вдруг, замечаю Славку Буторова. Он шёл в этой же компании, и их было, примерно, столько же сколько и нас. Остальных ребят я не знал, но по их лицам я увидел, что это совсем другие ребята. Они совсем не походили на мою дворовую шпану. Славка тоже узнал меня, мы очень обрадовались встрече, и пошли друг другу на встречу. Уже не помню кто, спросил меня:

- А ты, чо, в натуре, знаешь их?

- Славка Буторов, мой друг, ещё с довоенных времён, а остальных вроде видел, только не помню где!

- Ну, тогда ладно, пусть гребут дальше!

Один из группы славкиных друзей, самый коренастый и низкий ростом, обращаясь ко мне, сказал:

- Если ты славкин друг, пошли с нами, тут не далеко, на Рогожке, сразу за пивной. И я пошёл, пошёл, фактически, в другую жизнь.

Дата добавления: 2015-08-18