XXXII шарантон

Благодаря своему образу жизни в фургоне-квартире господин Бланшар, как уже видел читатель, обычно доставлял себе удовольствие, просыпаясь поутру, каждый раз видеть из окна другой пейзаж. Выбор места он всегда предоставлял вкусу своего кучера – то была его забота. Кучер должен был избегать однообразия чересчур ярких пейзажей и сделать так, чтобы пробуждение на равнине сменялось пробуждением в лесу и чтобы, проведя одно утро на берегу реки, следующее утро господин Бланшар мог провести в горах. И сколько трудностей приходилось тут преодолевать! Кучер, который так долго искал оригинальности и контрастов, в конце концов стал истинным художником. К тому же господин Бланшар, умевший ценить и вознаграждать услуги любого рода, никогда не упускал случая подозвать к себе доброго малого и вознаградить его всякий раз, когда место было выбрано удачно. Однажды, отдернув шторки, господин Бланшар увидел, что он находится на вершине Мон-Валерьен; этот подъем осуществили две упряжки; проснувшись на следующее утро, господин Бланшар ощутил какое-то странное покачивание: он был в открытом море.

И вот случилось так, что, подойдя однажды утром к окошку, господин Бланшар увидел перед собой только высокую стену, серую и голую.

Он сделал гримасу гурмана, которому подали невкусное блюдо.

– Удовольствие из средних!– сказал он.– Посмотрим, что там с другой стороны!

Подойдя к противоположному окошку, он увидел другую стену, похожую на первую как две капли воды.

– Плоско, скверно,– проворчал он.– У этого чудака извращенный вкус. Ну, в дорогу! Давайте вылезем из этого колодца!

Господин Бланшар дернул шнурок, который обыкновенно приводил в смятение кучера, а лошадей заставлял пускаться в галоп.

Но сейчас, вне всякого сомнения, сломалась рессора: карета не сдвинулась с места.

Он дернул другой шнурок, после чего неукоснительно являлся его камердинер, но и этот призыв остался без ответа.

Кровь прилила к щекам разгневанного сибарита – любителя путешествий.

– Черт знает что такое! – вскричал он.– Неужели эти негодяи отправились в кабак?

Одним махом господин Бланшар проскочил гостиную, затем прихожую и очутился на подножке.

– Эй! Пуатвен! Батист!…

Угроза застряла у него в горле: прямо перед собой он увидел трех человек, одетых в черные костюмы. В петлице старшего из них красовалась ленточка ордена Почетного Легиона. Двое других не отличались ничем, кроме молчаливости, задумчивости, неуверенности.

Господин Бланшар, разумеется, подумал, что эти трое – честные горожане, которых привлекло к его карете ребяческое любопытство. Тогда он повернулся вокруг собственной оси, вошел в прихожую, взял картон и повесил его снаружи; это был пресловутый анонс «Сегодня спектакля нет».

Трое горожан, казалось, не придали серьезного значения этой надписи. Тем не менее старший из них прошептал несколько слов, которые двое других внимательно выслушали, одобрительно кивая головами.

– Возможно, это слабоумие, а? И к тому же мания величия.

– Он воображает себя интересным персонажем.

– Буквы на этом картоне выведены его рукой?

– Мы можем спросить его самого.

Господином Бланшаром, сперва пришедшим в изумление, овладел неудержимый хохот, как только он услышал эти странные слова. Несколько секунд он корчился от смеха на своей подножке.

– Да, все так,– прибавил господин с орденом,– нервный хохот, беспричинное веселье.

– Браво! Браво! – сказал господин Бланшар, когда к нему вернулся дар речи.

– А что если мы спросим у него, кто он такой?– заговорил один из зрителей.

– Это неопасно,– отвечал старший из них.

– Сударь!…– произнес первый, обращаясь к господину Бланшару.

– Так, так! Превосходно!– отвечал господин Бланшар, все еще держась за бока.

– Соблаговолите оказать нам честь и сообщить нам, кто вы такой.

– Великолепно! Мольеровская сцена с врачами!… Ха-ха-ха!

– Мания театра! Он всю жизнь только и делал, что смотрел комедии!

– Эти «браво, браво»!

– Это «спектакля нет»…

– Однако он не ответил на мой вопрос; позвольте мне задать его в других выражениях.

– Охотно позволяю!

– Не с господином ли Бланшаром имеем мы честь разговаривать?

– Совершенно верно, господа.

– А правда ли, что господин Бланшар живет в омнибусе?

– Это не совсем так: я живу в карете, не уступающей в размерах омнибусу.

– Не позволите ли вы нам посетить ваше жилище?

– С удовольствием, господа!– словно подавая реплику партнеру, с преувеличенной вежливостью отвечал господин Бланшар.

– Вот видите,– заметил старший господин, обращаясь к своим товарищам,– говорит он прекрасно, стало быть, психика поражена только частично; быть может, это всего-навсего мания. Самое простое обхождение подействует на него самым лучшим образом.

В этот момент к месту, где стояла карета господина Бланшара, подошел какой-то старик, бледный с блуждающим взглядом; одежда его была в порядке.

– Ко мне, мои гвардейцы! Ко мне, мои дворяне!… Мою шпагу! Дайте мне мою шпагу! – вскричал несчастный старик.

Два дюжих молодца, по одежде которых читатель мог бы узнать в них санитаров, следовали по пятам за маленьким старичком. Один из них держал наготове льняной костюм, другими словами – смирительную рубашку, в которую он намеревался поймать несчастного, как рыбку в сети.

– Ах, брат мой! Вы такой же король, как и я,– произнес старик.– Так будьте же справедливы!

– Из-за чего весь этот шум?– спросил господин с орденом.

– Господин директор! – ответил один из санитаров, приподнимая фуражку,– сколько мы ни обещали, что ему вернут его королевство, он не захотел принимать душ!

– Господин маршал, и вы, господин канцлер! Возведите моего брата на престол, который принадлежит ему! – торжественно произнес тот, кого только что титуловали господином директором.

– Ага! – вскричал маленький старичок, хмельной от радости и гордости.– Наконец-то настал день торжества и справедливости! По коням, господа, по коням! Ту-ту-ту, ру-ру-ру! Гоп.

И он, как триумфатор, пошел вперед; за ним двинулись санитары.

Господин Бланшар смотрел на эту сцену глазами, полными изумления.

– Господа! – наконец заговорил он в высшей степени вежливым, но слегка взволнованным тоном.– Будьте добры ответить мне, в свою очередь: на каком расстоянии от Парижа я нахожусь?

– Вы находитесь приблизительно в пяти километрах от заставы Трона.

– Думаю, что я понял,– спустившись с подножки, продолжал господин Бланшар,– я в Шарантоне.

– В Шарантоне-Сен-Морис,– печально прибавил директор.

Господин Бланшар огляделся по сторонам с беспокойством и в то же время с интересом.

Расположенный в одном из самых красивых уголков мира, на горке, откуда можно охватить взглядом и Венсенский парк, и островки на Марне, Шарантонская больница вздымает здесь свои бесчисленные арки, напоминающие огромные итальянские монастыри. Мы не знаем ничего более величественного, чем это здание – впрочем, вполне современное,– размеры которого заставляют вздыхать от зависти сторонников доктрины Фурье[99]. И со всем тем восхищение уменьшается и сменяется другими чувствами с той минуты, когда люди узнают, что они попали в Город Безумцев; яркая белизна стен слепит глаза, их высота кажется пугающей, а красота пейзажа уже забыта. Здесь, скажем в скобках, живет около пятисот человек, мужчин и женщин, душа которых наполовину ушла из тела и задержалась только в этом месте. Это особое человечество в человечестве, это своего рода победа жизни в самом абсурде, в самом неведомом и загадочном, торжество и победа, воздвигнутые на руинах разума.

От старого Шарантона, от Шарантона произвола, заключения без суда, от Шарантона «летр де каше»[100]теперь осталось лишь несколько зданий, лишь группа павильонов аспидного цвета на склоне холма. В новом Шарантоне, который находится в полной гармонии с современностью, помещается, если можно так выразиться, аристократия безумия; сюда принимают только тех душевнобольных, которые могут платить за свое содержание, или же тех, которые были достаточно известны в былые времена, чтобы за них платило правительство; таким образом, это место отличается хорошим вкусом: фортепианные аккорды смешиваются здесь со стуком шахмат и с треском костей в стаканчике во время игры в трик-трак; работы по садоводству чередуются здесь с вышиванием, а мечты, пусть весьма нелепые, методически улетают вместе с голубоватым дымом от сигары.

В последние годы, столь богатые государственными переворотами, число умалишенных значительно увеличилось. Мы говорим только о Шарантоне, ибо мы не хотим обращаться к статистике, потому что обращение к ней день ото дня становится все затруднительнее из-за увеличения количества частных лечебниц для душевнобольных. Их конкуренция с учреждениями, которые содержит государство, неминуемо должна была бы подстегнуть воображение предпринимателей, и некая организация, на первый взгляд более чем странная, возникла и стала развиваться: мы имеем в виду «коммивояжеров по умалишенным», которые в настоящее время разъезжают по Франции и за границей, проникают в семьи, где есть не вполне здравый духом родственник, и предлагают значительные преимущества, скидку, прекрасное местоположение на юге, изысканное питание и лучших врачей с медицинского факультета. У этих господ при себе проспекты; обычно они совершают такие путешествия два раза в год; наиболее важные турне совершаются на юге страны.

Существует разгар сезона, существует и мертвый сезон; точно так же существуют годы, когда сумасшедших «получают» в значительном количестве, подобно тому, как в былые времена был богатый урожай повешенных.

К Шарантону подъезжают по прелестной дороге, обсаженной деревьями; дорога эта идет вдоль реки с отлогими, травянистыми берегами; через реку, на некотором расстоянии друг от друга, перекинуты деревянные мосты. Через десять минут, по левую руку от вас, перед вашими глазами возникает зарешеченный портал. Это здесь. Вы видите, что в конце концов это не так уж и страшно; но несчастье, подобно призраку, сторожит эту дверь.

Однако вся поэзия дороги к Шарантону пропала для господина Бланшара, ибо путешествие совершилось, когда он спал; но, чтобы вознаградить себя за эту потерю, он не упустил ни единой детали из архитектуры больницы. Подобно многим другим, он доселе представлял себе Шарантон как темно-серый дом, прячущийся в чаще, а тут он увидел прямо перед собой здание, окруженное галереями, величественное, как акведук, изящное, как дворец. Господин Бланшар был поражен и восхищен.

Закончив осмотр, он обратился к пожилому человеку с орденом.

– Я только что слышал, как вас называли господином директором,– заявил господин Бланшар.– Вы в самом деле директор этого заведения?

– Да, сударь.

– В таком случае, раз уж я обязан проделке моих слуг удовольствием встретиться с вами, не позволите ли вы мне, пока они вернутся, посетить ваше учреждение?

– Я сам хотел предложить вам это,– с готовностью ответил директор.

– А затем, господа,– прибавил господин Бланшар,– если вам будет угодно разделить со мной трапезу в моей карете, я буду искренне счастлив принять вас у себя.

Директор и его спутники обменялись сочувственной улыбкой.

С церемониями, подобающими случаю, они пригласили господина Бланшара пройти первым.

Он начал подниматься по естественной, почти отвесной лестнице, которая ведет к строениям. На каждом шагу его восхищенному взгляду открывались ковры из зелени, леса, деревни, извилистые, пыльные дороги; Марна струилась и сверкала; воздух становился все ароматнее; на горизонте угадывался город. Облака громоздили друг над другом свои снежно-белые шапки, время от времени пронзаемые золотыми солнечными стрелами.

Посетители прошли под аркой и очутились на широком внутреннем дворе администрации.

Тут директор сделал знак одному из санитаров подойти к нему.

– Шаве,– спросил директор,– вы приготовили комнату для этого господина?

– Ах, так этот господин – наш новый пансионер? – глядя на господина Бланшара, спросил санитар.

– Да. Вы проводите его в десятый номер.

И, повернувшись к господину Бланшару, директор сказал ему отеческим тоном:

– Вам здесь будет очень хорошо; вы ни в чем не будете нуждаться. Отделение, в котором я вас помещу, предназначено для людей совсем смирных; некоторые из них уже даже на пути к выздоровлению. Извините, что я вас покидаю: меня призывают мои обязанности – обязанности директора, но мы скоро увидимся: вы будет обедать за моим столом. Шаве, вы слышите? Сегодня этот господин будет обедать за моим столом!

– Куда прикажете поставить его прибор?– спросил санитар.

– Поставьте его рядом с прибором писателя… Между приборами романиста и полковника.

Директор уже собирался ретироваться, когда господин Бланшар, доселе молчавший, быстро удержал его за руку.

– Одно слово,– сказал господин Бланшар.

– Да?

– Что все это значит? О ком вы говорите?

– Шаве расскажет вам о нашем образе жизни; это один из самых старых наших санитаров. А я, к сожалению, спешу.

– Но подождите же! Я хочу знать…

Директор с насмешливым видом посмотрел на своих друзей.

– Ну? Что я вам говорил? Все они одинаковы! Они хотят знать! Это слово повторяют все: знать! Знать! Они всегда стоят на своем! Правда, и я вот уже пятнадцать лет всегда отвечаю им одно и то же: «Вы сами увидите».

Господин Бланшар, услышав столь фамильярные речи, нахмурил брови.

– Один вопрос, сударь! – резко сказал он.

– Слушаю вас.

– Меня привезли сюда затем, чтобы держать здесь?

– Нет, не затем, чтобы держать, а затем, чтобы в течение нескольких дней обеспечить вам здесь режим, необходимый при вашем болезненном возбуждении; вы, быть может, и не вполне отдаете себе отчет в том, что возбуждение это болезненное, но это так, это установлено. Впрочем, как вы сами увидите, режим этот весьма легкий: ванны, прогулки, развлечения. Мы знаем, что люди составили себе совсем иное представление о Шарантоне и что представление это чудовищно; одно слово «Шарантон» вызывает у людей ужас… Все это химеры, сказки, которые любят рассказывать старушки, и вы сами, дорогой господин Бланшар, впоследствии не замедлите избавиться от этих предубеждений, если, конечно, вы их когда-либо разделяли.

Эти слова, которые, как уже признался директор, несомненно слышали все вновь прибывшие, он произнес так приветливо и так вкрадчиво, что, наверное, сумел бы обмануть кого угодно – только не господина Бланшара.

Но господин Бланшар не принадлежал к числу людей, которые услаждают себя длинными речами и церемониями. Он удовольствовался следующими словами:

– Я очень хотел бы принять вашу речь всерьез, сударь, и на секунду даже разделить ваши взгляды. Но сделайте одолжение, скажите мне: по чьей воле я здесь и чья власть может здесь удержать меня?

– Охотно отвечу на ваш вопрос, сударь. Все это произошло в обычном порядке; другими словами, вас доставили сюда по свидетельству вашего врача…

– У меня нет врача.

– …Каковое свидетельство, согласно установленному порядку, немедленно было доставлено в префектуру полиции. Вот как это всегда делается… Вы хотите спросить меня еще о чем-нибудь?… Я только попросил бы вас выражаться возможно более лаконично, ибо меня ждут в конторе эконома.

– Постараюсь подвести итог, согласно вашему желанию,– с оттенком иронии сказал господин Бланшар.– Предположим, что эта… мистификация… через несколько часов мне надоест; каким образом смогу я прекратить все это?

– Еще одна речь,– зашептал своим спутникам директор.– Все они считают себя жертвами какой-то более или менее гнусной мистификации… Слушайте.

И он продолжал, все с той же светской улыбкой:

– Дорогой сударь! Проще всего – подождать посещения главного врача. Он один может решить, насколько будет в данный момент своевременно предоставить вам свободу. Главный врач посещает больных каждые три дня; таким образом, послезавтра вы получите полную возможность изложить ему все ваши доводы против вашего пребывания здесь; он выслушает вас со всем уважением и вниманием, на которые вы имеете полное право, и я не сомневаюсь, что вы легко восторжествуете над поспешностью, а быть может, даже и над интригами, которые привели вас сюда.

Директор даже облизнулся – так он был доволен собой!

– Можно ли мне писать?– спросил господин Бланшар.

– Сколько вам будет угодно. Только имейте в виду, что я обязан читать ваши письма, а отправка их будет зависеть от решения нашего высокоученого доктора.

– Сударь! Вы излагаете ваши мысли так, что лучшего и желать нельзя, а ваша доброжелательность совершенно исключительна,– сказал господин Бланшар.– Мне нечего больше прибавить.

– Я был в этом уверен,– отвечал директор.– Мы с вами прекрасно понимаем друг друга.

Обменявшись поклонами с директором, господин Бланшар последовал за санитаром, под надзор которого он теперь был отдан. Они прошли несколько отделений, пока не подошли к тому отделению, которое значилось под номером 10. Под аркадами просторного двора прогуливалось человек тридцать, на вид очень смирных, как и определил их директор. Другие пансионеры, помещавшиеся в этом же отделении, собрались в общем зале, где они читали, играли, курили,– словом, каждый делал то, что хотел. Господин Бланшар, в первую минуту ощутивший острое отвращение, смешанное с некоторой грустью, заметил, однако, что его опасения мало-помалу рассеиваются: в самом деле, до сих пор ничто, казалось, не указывало на то, что он находится в сумасшедшем доме.

Санитар Шаве провел господина Бланшара в его комнату; она была обставлена почти роскошно: тут был и ковер, и калорифер, и из окна открывался великолепный вид.

– Если вы, сударь, привыкнете к нашей жизни,– осмелился заговорить санитар,– вы, сударь, сможете нанять слугу, который будет предоставлен исключительно в ваше распоряжение, а спать будет в комнате, соседней с вашей.

– Ах, вот как! – пробормотал господин Бланшар.

– У нас есть несколько пансионеров, которые держат камердинеров; например, полковник.

– Какой еще полковник?

– Тот самый, с которым вы, сударь, сегодня будете обедать… очень хороший человек… только я должен предупредить вас, сударь, чтобы вы не обращали слишком большого внимания на его навязчивую идею.

– А в чем она заключается?

– Он считает, что он оплетен соломой,– отвечал санитар.

– Что ж, не стану с ним спорить.

– Вы, сударь, сейчас ни о чем не хотите меня спросить?

– Нет.

– Впрочем, сударь, у вас в комнате есть звонок.

С этими словами санитар Шаве удалился.

Господин Бланшар, предоставленный самому себе, с некоторой робостью вышел во двор. Почти никто не взглянул на него. У большей части пансионеров был серьезный вид, внушавший уважение; иные из них прогуливались парами, и господин Бланшар уловил обрывки совершенно разумных и трезвых разговоров.

Через полчаса господин Бланшар почувствовал себя в весьма затруднительном положении. Как поступить? Должен ли он сам заговорить с кем-нибудь из своих новых товарищей или же он должен подождать, пока они заговорят с ним? Они не проявляли по отношению к нему ни малейшего интереса, и это до такой степени удивляло его, что он спрашивал себя, действительно ли он попал в Шарантон, или же он находится в каком-то литературно-научном обществе.

Наконец один из этих «господ» пришел к нему на помощь. Это был высокий, скромно одетый молодой человек с черными как смоль волосами.

– Мне кажется, сударь, что вы очутились здесь недавно? – обратился он к господину Бланшару.

– Я здесь около часу.

– Понимаю… Здешний режим покажется вам очень мягким. Что же касается несчастных, общество которых вам навязали, то они столь же безобидны, сколь и я.

– Сударь…– начал было господин Бланшар, приходя во все большее замешательство и пристально глядя на своего собеседника.

– Я вижу, что вас смущает,– с улыбкой продолжал высокий молодой человек.– На моем лице вы ищете следы помешательства, и вы их не находите. Это очень просто, хотя и, как говорят, совершенно неслыханно: дело в том, что я знаю, что я – сумасшедший.

– Ах, вот как!– произнес господин Бланшар.

– Да; и это убеждение составляет одновременно и мое преимущество, и мое несчастье. Медицина никогда не простит мне мою проницательность.

– Сударь! Раз уж вы сами заговорили со мной на эту деликатную тему, то я осмелюсь спросить вас: в чем заключается ваше безумие? И как оно проявляется?

– Это очень просто,– отвечал молодой человек: – Сам я отнюдь не безумен, и я заимствую признаки безумия у тех, кто в данный момент в этом не нуждается. Когда мы с вами, сударь, познакомимся поближе, я попрошу вас ссудить меня проявлениями вашего безумия, если, конечно, у вас они не чересчур сильные. Я плачу здесь половину моего содержания, так что мои средства не позволяют мне сделать какой-либо вид помешательства моей полной собственностью. Таким образом, я в какой-то мере вынужден жить на общий счет. Впрочем, ссуду мне предоставляют довольно охотно, так что мне не на что жаловаться. Сию секунду вон тот толстяк, который облокотился на балюстраду, дал мне взаймы манию, которая заключается в том, что я верю, будто я предпоследний из могикан; я только что возвратил ему долг, которым пользовался в течение двадцати минут,– вот почему сейчас вы видите сами, что я в совершенно спокойном состоянии.

Господин Бланшар молчал.

Имел он дело с каким-то глупым шутником или же с настоящим сумасшедшим?

Продолжая прогуливаться с этим молодым человеком, он увидел, как мимо него прошла какая-то личность с глубоко озабоченным видом и приклеила афишу на одной из колонн, окружавших двор.

Господин Бланшар подошел к афише.

Вот что он прочитал:

Дата добавления: 2015-08-18