XXV МУЖ И ЖЕНА

Вернувшись домой, Филипп Бейль первым делом позвал своего камердинера Жана и дал ему распоряжения, которые привели слугу в глубокое замешательство.

Амелия еще не возвращалась.

Филипп слышал, как поочередно пробило сперва одиннадцать часов, потом четверть двенадцатого, потом половину двенадцатого.

В половине двенадцатого Жан тихонько приоткрыл дверь гостиной, где Филипп Бейль прохаживался в волнении, которого он уже и не думал скрывать.

– Ах, это вы, Жан! – сказал он, не прерывая ходьбы.

– Да, сударь.

– Вы сделали то, что я приказал?

– Да, сударь.

– Отлично. Держитесь поблизости: я вам позвоню.

В то же мгновение во дворе раздался стук колес, и через две минуты Амелия оказалась лицом к лицу с Филиппом.

Она встретила его чересчур ласково, бросилась к нему чересчур поспешно – так всегда делают женщины, когда их отсутствие было хоть немного подозрительным.

Но ее ласки наткнулись на холодность Филиппа.

Он мягко отстранил ее и, стараясь, чтобы голос его звучал твердо, спросил:

– Откуда вы, Амелия?

И хотя вопрос этот был вполне законным и вполне естественным, Амелия почувствовала, что она погибла.

Она с ужасом посмотрела на Филиппа.

Филипп повторил вопрос.

– Друг мой,– пролепетала Амелия,– я вернулась от…

– Не лгите,– холодно произнес он.

– Филипп!

– Вы возвращаетесь с бульвара Инвалидов.

Амелия упала на диван.

– Я тоже вернулся оттуда,– прибавил Филипп.

– Так вы следили за мной? – пробормотала Амелия.

– Да, я совершил эту бестактность.

Она опустила голову и, казалось, ждала своего приговора.

Филипп первым нарушил молчание.

– Амелия! – заговорил он.– Объясните мне причины этого путешествия на окраину Парижа.

– Увы! Эта тайна принадлежит не мне!

– Вы совершили ошибку, взяв на себя обязанность, нарушающую ваш супружеский долг. Но муж имеет право освободить жену от подобных клятв. Говорите, я требую!

Амелия молчала.

– Вы были в некоем месте, где ваше появление более чем странно. Вы были в окружении тех женщин, одно имя которых позорно и в обществе которых я никогда не должен был бы вас видеть. На сей раз вы уже не сможете сказать, что этот допрос безрассуден, как заявили это на днях. Я взвесил все обстоятельства и понял: мой долг заключается в том, чтобы потребовать от вас правды.

– Повторяю вам, Филипп: это тайна не моя.

Лицо Филиппа исказилось от горя. Амелия это заметила.

– Филипп,– продолжала она с бесконечной нежностью,– не может быть, чтобы вы не доверяли мне полностью и всецело. Вы знаете, как я люблю вас; во имя этой любви, которая есть и будет счастьем всей моей жизни, умоляю вас не настаивать. Вы не можете сомневаться в моей порядочности; удовольствуйтесь этим.

– То, что таится в непроницаемом для меня уголке вашего сердца, разрушает мое спокойствие и равным образом оскорбляет мою законную гордость.

– Да, именно вашу гордость,– прошептала она.

– Нашу гордость, Амелия… Я – ваш единственный защитник, ваш советчик в любых обстоятельствах, ваш руководитель, который несет за вас всю ответственность. Каковы бы ни были обязательства, которые вы взяли на себя, моя власть над вами выше; на мое сердце, которое сохранит вашу тайну, вы можете смотреть как на убежище вашей совести.

– Еще раз говорю вам, Филипп: ваша честь не затронута ни в малейшей степени.

– Этого я не знаю.

– Но поверьте же мне!

– Доверие по свойству моего характера возникает только на основе полнейшей уверенности.

– Это жестокие слова!

– Они не так жестоки, как ваши колебания.

– Я дочь графини д'Энгранд, я ваша жена. И ваше имя я всегда буду носить достойно.

– Да, вы дочь графини д'Энгранд. Но коль скоро вы не принадлежите мне всецело, вы не будете принадлежать мне совсем!

– О, Филипп!

– Ваше стремление к независимости ставит меня в положение, смириться с которым я не могу. Сильный муж делает жену всеми уважаемой. И я должен быть сильным. Я хочу знать все, Амелия.

– Даже ценой чудовищного предательства?

– Вы никого не предадите, если доверите мне тайну, которая по праву принадлежит мне; скрывая же от меня эту тайну, вы предаете ваши супружеские клятвы.

– А моя совесть?

– Она должна быть лишь отражением моей совести.

– О Боже мой! – вскричала Амелия в ужасе, который вызвали у нее эти энергичные доводы,– она видела, что они побеждают ее на каждом шагу.

– Что же вы мне скажете? – после минутного молчания спросил Филипп, садясь подле нее.

Амелия подняла глаза и посмотрела на него.

Филипп попытался улыбнуться.

– Можно подумать, что вы меня боитесь,– произнес он.– Напрасно вы тревожитесь из-за такого простого разговора… Дайте мне руку.

Дрожащая рука Амелии легла на пылающую руку Филиппа.

– Прежде всего я – ваш друг; ваш супруг я во вторую очередь,– сказал он.

– Я это знаю, Филипп,– пролепетала Амелия.

– Но в то же время я – человек своего времени, своей эпохи. Я не стану гневаться. Я полагаю, что любые затруднения, какими бы они ни были, можно устранить с помощью хорошо продуманного, хорошо рассчитанного разговора. Так же должны думать и вы, мой друг. Так поговорим же, или если вам не нравится это пошлое слово «поговорим», то давайте побеседуем. Побеседуем и найдем способ полюбовно закончить наш спор. Слышите – полюбовно? Я употребляю это слово, чтобы вас успокоить… Это значит, что я готов пойти на уступки, которых вы требуете… нет, которых вы хотите. Ну же, Амелия, сделайте и вы шаг мне навстречу. Вы видите, что имеете дело не с домашним тираном, вы видите, что я не похож на мужа из мелодрамы – на мужа, у которого волосы встают дыбом и который судорожно расстегивает и застегивает пуговицы. Я страдаю – это правда, но я еще способен улыбаться.

Ужас, овладевший Амелией, не мешал ей слушать Филиппа с восторгом.

– Быть может, вы меня еще не знаете,– продолжал он.– Так знайте, что брачные узы соединили вас с человеком, который с тех самых пор считает своим долгом быть чистосердечным, идти по прямому пути, по пути самоотречения, с человеком, который отдал вам жизнь, сказав: «Я буду таким, каким вы пожелаете». Но я имел в виду только новое будущее, новые обстоятельства. С той минуты, как вы заставили меня вернуться в круг моих былых впечатлений, как внесли в мою семейную жизнь заботы и тревоги холостяка, тоску и ревность, я вновь становлюсь тем, кем был до знакомства с вами, и в глубине моей души возрождается моя былая жестокость одновременно с моими страданиями. Филипп встал.

– Дайте мне возможность остаться добрым человеком, Амелия,– продолжал он.– Не заставляйте меня вновь вернуться к прошлому. Если я столь упорно, предосторожности ради, стою на своем, то это только потому, что боюсь того, что вы можете подчиниться вредному влиянию. Ваши душевные качества прекрасны, ваши добродетели велики, но жизненного опыта вам не хватает. Я принимаю во внимание вашу юность и полагаю, что я был бы безумцем, если бы допустил, чтобы вы сами были судьей в этом деле. Подумайте хорошенько, дорогое дитя мое: ведь я хочу только упрочить мир в нашей жизни. Таким образом, мой интерес к этому делу не есть интерес ребяческий именно потому, что вы сопротивляетесь столь упорно. Вы дрожите, вы плачете, и из этого я должен сделать вывод, что вы скрываете от меня нечто весьма серьезное…

– О да! – вполголоса произнесла Амелия.

– Как же вы хотите в таком случае, чтобы я согласился оставаться в неведении? Вы ссылаетесь на свою порядочность, вы взываете к моему великодушию. Что ж, прекрасно! Предположим, я прекращу расспросы, я любезно соглашусь надеть на глаза повязку, которую вы мне протягиваете; сегодня вечером я, взволнованный вашими слезами, растроганный вашими речами, быть может, и сумею забыть об этом неприятном эпизоде, но неужели вы думаете, что завтра или послезавтра воспоминание о нем не начнет меня преследовать сызнова? И разве легко будет мне избавиться от тревоги, когда я увижу, что вы уезжаете или возвращаетесь домой? И, однако, я буду вынужден молчать, коль скоро я пообещаю вам это. Теперь вы сами видите, Амелия, что за жизнь будет у нас. Понимаете ли вы, какими принужденными станут наши отношения? Скажите сами: может ли один из нас согласиться на подобную роль?

– Филипп, что я могу вам ответить? Все, что вы говорите, справедливо и умно, но надо мной тяготеет рок. Я должна молчать.

– Молчать?– повторил он.

– Я обещала, я поклялась.

– Кому?

Амелия не ответила.

Глаза Филиппа вспыхнули.

– Люди, которые заставили вас поверить в то, что вы абсолютно свободны, посягнули на мою власть,– продолжал он.– Обманщики, которые поработили вашу совесть, забыли, что она находится под моей охраной. У вас только два господина, Амелия: Бог и я!

– Филипп, заклинаю вас!

– Кто эти люди?

– Выслушайте меня Бога ради. Вы мой господин, это правда, господин, которого я боготворю, ради которого я с радостью пожертвовала бы жизнью, ибо я живу только вами. Почему же вы хотите унизить меня, заставляя нарушить клятву, которую я дала добровольно и которую храню, не испытывая угрызений совести? Я люблю в вас вашу силу воли, ваш ум – любите же и вы во мне мою честность и мое достоинство. Вместо того, чтобы стремиться унизить меня в моих собственных глазах, возвысьте меня своим уважением, поднимите меня на такую высоту, где меня не смогут коснуться сомнения и подозрения. Я ваша жена; не превращайте же меня в вашу рабыню!

Филипп, казалось, заколебался.

– Если бы вы сказали мне, что я должна поверить во все, что вам угодно, я непременно поверила бы,– горячо продолжала Амелия.– Я люблю вас сильнее, чем вы меня!

– Амелия!– после некоторого раздумья заговорил Филипп.– Я готов принести вам самую большую жертву, которую муж может принести жене: я принесу вам в жертву мой покой. Храните вашу тайну, если вы считаете, что она имеет такую могущественную власть над вами; храните ее, и пусть она, а не я, занимает первое место в вашем сердце. Я больше не противлюсь этому. Но эта тайна не вечна, она не может быть вечной. Я согласен, чтобы вы не открывали ее мне сегодня, но когда вы мне ее откроете?

Перед Амелией забрезжил свет надежды, но этот свет мгновенно погас.

– Пусть пройдет столько времени, сколько вам угодно,– продолжал Филипп Бейль,– и как бы долго ни продолжалось ваше молчание, я не стану роптать и буду ждать молча. Возможна ли более добровольная покорность? Отвечайте, друг мой!

– Филипп…

– Назначьте срок, и, сколь бы долгим он ни был, я не стану требовать, чтобы вы открыли мне вашу тайну раньше срока. Но знайте, что когда он пройдет, вы должны будете сказать мне все.

Амелия собралась с мыслями; она хотела напрячь все свои силы и в отчаянии призвать на помощь все свое мужество.

– Никогда,– еле слышно прошептала она.

– Как? Даже через два года?… Через десять лет?

– Никогда.

Филипп в первый раз бросил на нее взгляд, в котором не было любви.

Он топнул по ковру каблуком сапога.

– Борьба, вечная борьба!– воскликнул он.– Что за судьба выпала мне?

Он протянул руку к шнурку звонка и дернул.

Появился Жан.

– Вы звонили, сударь?

– Почтовая карета приехала?

– Да, сударь.

– Приготовьтесь к отъезду, Жан: вы поедете со мной.

– Скоро?

– Через час.

– Я к вашим услугам, сударь,– сказал камердинер.

– Идите, Жан.

Жан вышел из комнаты.

Амелия с перепуганным видом наблюдала за этой сценой и слушала этот разговор.

– Почтовая карета?– спросила она.– Вы уезжаете? Вы хотите уехать, Филипп?

– Да, через час,– отвечал Филипп Бейль.

– Но это невозможно! Вы придумали этот отъезд, чтобы меня мучить!

– Напротив: я придумал его, чтобы немедленно дать вам ту свободу, которой вы дорожите больше всего на свете.

– Мою свободу?– с ужасом переспросила Амелия.

– Через час вам уже нечего будет бояться моей заботливости, едва не превратившейся в деспотизм.

Он направился к двери гостиной.

С душераздирающим криком она бросилась за ним.

– Филипп, куда же вы?

– Я уезжаю.

– Значит, вы меня больше не любите?– вскричала она.

– Это я имел бы право задать вам этот вопрос.

– Но не можете же вы бросить меня!

– От вас зависит, чтобы я остался.

– От меня!– подняв глаза к нему, повторила она.

– От вашей тайны!

– Вы будете презирать меня, если я вам ее выдам.

– Тогда прощайте!

Рука его по-прежнему лежала на дверной ручке. Амелия встала перед ним.

– Покинув меня,– сказала она,– вы нарушите свой долг, ибо ваш долг – защищать меня.

– А ваш долг – доверять мне.

– Вы нарушаете клятву, которую дали мне перед алтарем!

– Наша связь возникла из абсолютного единства чувств и мыслей; кто разорвал эту связь – вы или я?

– Вы не уедете! Это неправда!

– Вы прекрасно знаете, что я уеду,– ответил Филипп Бейль, который снова стал тем бесстрастным и холодным человеком, каким был когда-то.

Она посмотрела на него и задрожала.

– Он уедет! Да, да, он уедет! – прошептала она, словно отвечая самой себе.

Наконец она решилась.

– Филипп, эта тайна касается вас.

– Ах, вот оно что! – произнес он со вздохом облегчения.

– Да, она касается вас больше, чем меня. И если я ее выдам, вы погибли.

Филипп пренебрежительно усмехнулся.

– Говорю вам, что вы погибли,– продолжала Амелия.– Можете в этом не сомневаться! Вы чересчур уверены в своем благополучии, Филипп. В счастье вы забыли о своих врагах.

– О врагах?

– Самая страшная ненависть – это ненависть, которую придавили, но не раздавили.

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул внезапно побледневший Филипп.

– Я хочу сказать, что крайне неосторожно с вашей стороны требовать раскрытия тайны, которое подвергнет вас всевозможным опасностям.

– Опасностям? Полноте!– ответил Филипп, чувствуя, как восстает его гордость.

– О, я знаю, что вы – человек храбрый, но бывают обстоятельства, когда никакая храбрость не поможет Невозможно отразить удары, наносимые невидимой рукой.

Филипп встревожился уже не один раз ему наносили удары те невидимые враги, о которых сейчас заговорила Амелия. При мысли об этом ему вспомнилось и некое имя, а это имя вызвало вспышку гнева в его душе

– Я вижу, что какие-то люди возбудили ваше воображение и сбили вас с толку,– сказал он.– Они зашли чересчур далеко. Если бы осуществилась хотя бы половина тех угроз, которыми люди осыпают друг друга, хотя бы половина мести, которую они объявляют, мир не простоял бы и века. Каковы бы ни были мои враги, Амелия, я могу если и не победить их, то, во всяком случае, отразить их удары. Эти люди воспользовались тем, что вы не знаете ни нравов, ни законов. Они пробудили в вас то, что я назвал бы суеверием сердца. Перестаньте думать об опасностях, нависших над моей головой, или, по крайней мере, сведите их размеры до размеров обычных опасностей нашей жизни, преувеличивать их значило бы оскорбить меня, значило бы согласиться с тем, что я был в прошлом действительно и серьезно виноват Вы не можете допустить этого, Амелия, вы не должны этого допустить!

В то время как он говорил, Амелия смотрела на него с изумлением и со скорбью

– Я вовсе не верю в это и вовсе этого не допускаю,– сказала она.– Я люблю вас Но мне дали возможность смотреть – я смотрела, и я увидела Мне дали увидеть вашу окончательную гибель, ваше разорение, вашу смерть. Ваше спасение зависело от меня, ради этого от меня потребовали только клятвы, и я дала ее от всего сердца.

– Вы хотите сказать, что мое спасение зависит от того, что вы сдержите клятву? – спросил Филипп

– Да.

– Заблуждение! Если грозящие мне опасности столь серьезны, вы должны рассказать мне о них. Вдвоем нам будет легче их предотвратить

– Говорю вам, что вы ошибаетесь.

– В последний раз спрашиваю вас, Амелия будете вы говорить или же будете молчать?

– Заговорить – значит навлечь на вас несчастье.

– А молчать – значит согласиться на мой отъезд.

Амелия, измученная этим спором, упала в кресло.

– Вы применяете ко мне моральное насилие,– прерывающимся голосом заговорила она.– Я чувствую, что уступлю вам. Но дайте мне объяснить вам последствия той ошибки, которую вы так безжалостно заставляете меня совершить. Виновны в этом будете вы один, а жертвами станем мы оба.

– Я нимало этому не верю,– сказал Филипп.

– Если вы хотите, чтобы я заговорила, это равносильно тому, чтобы желать моей смерти.

– Это – безумие!

– Пощадите!

– Амелия! Время идет, а я должен еще кое-что сделать. Я напишу вам.

Он отворил дверь.

Амелия бросилась за ним с криком,

– Не уходи!

Она обвила его шею руками и разрыдалась.

– Оставьте меня!– сказал он, положив руку на сердце словно затем, чтобы не дать ему разорваться.

– Филипп!

– Нет! – сказал он, отталкивая ее.

– Хорошо!… Ты узнаешь все… а я умру!

Дата добавления: 2015-08-18