XXIV под деревом

Филипп прислонился к толстенному стволу дерева с гигантскими ветвями – об этом дереве цивилизация, несомненно, забыла.

Неожиданно у него над головой раздался звук, напоминающий треск сломанных веток, и несколько листьев упало ему на голову и к его ногам.

Он поднял голову, но ничего не увидел.

– Это не ветер,– прошептал он,– нет ни дуновения.

Тот же звук повторился снова, и на этот раз Филипп услышал, что на дереве что-то шевелится.

И тотчас же чей-то голос, предвосхищая его тревогу и опережая его расспросы, проронил (слово найдено!) таинственное, односложное «Т-сс!».

– Что значит «Т-сс!»? -прервал незримого собеседника Филипп, возмущенный этим невесть откуда возникшим приказанием.

– Молчите и наблюдайте! – произнес тот же голос.

Филипп невольно подчинился этому голосу.

Он заметил еще одну женщину, идущую вдоль этой стены на бульваре Инвалидов.

– Пятьдесят четыре! – сказал голос, доносящийся с дерева.

– Так вы их считаете?

– Уже целый час.

– Да кто же вы? – спросил Филипп.

– Как? Неужели вы меня не узнали?

– На такой высоте? Да еще и ночью?

– А вы не догадываетесь?

Ветки захрустели так, что Филипп испугался.

Он отошел на несколько шагов.

– Подумайте хорошенько, господин Бейль,– продолжал голос.

– Так вы меня знаете?– спросил донельзя изумленный Филипп.

– Еще бы не знать, черт побери!

– В таком случае спускайтесь вниз!

– Будь по-вашему, но сначала посмотрите хорошенько, нет ли поблизости кого-нибудь.

– Да никого тут нет! Нет!– сказал Филипп, которому не терпелось увидеть лицо этого наблюдателя.

– Вы в этом уверены?

– Да, да, спускайтесь!

– Ну что ж, спустимся!

В ветвях дерева задвигалась какая-то фигура; она заскользила вниз и в конце концов очутилась на земле.

Филипп быстрым шагом подошел к этой фигуре.

– Господин Бланшар! – воскликнул он.

– Да замолчите вы, Бога ради!– сказал господин Бланшар, хватая его за руку.– Разговаривать так громко в этом квартале весьма неосторожно с вашей стороны.

– Так это вы?

– Ба! А кто же еще, по-вашему, может тут очутиться?

– Вы?! Здесь?!

– Да что же тут удивительного? Ведь вы тоже здесь!

– Я – это совсем другое дело.

– Почему же?

Филипп понял, что сказал лишнее.

Какими бы ни были его отношения с господином Бланшаром, он ощутил бы вполне естественное неудовольствие, если бы произнес вслух следующие слова, которые, впрочем, совершенно точно определяли бы его положение: «Я разыскиваю мою жену, которая только что, в девять часов вечера, вошла одна в сад, окружающий дом на бульваре Инвалидов».

Как замечает судья Бридуазон[80], такие вещи можно говорить только самому себе.

К счастью, господин Бланшар, всецело занятый своими мыслями, не обратил серьезного внимания на слова Филиппа.

– Так вы уже на меня не рассчитываете?– спросил господин Бланшар.

– Почему вы так думаете, господин Бланшар?

– Потому что вы пришли сюда по своим делам.

– Но… я…

– Кстати сказать, после нашей последней встречи прошло три недели, и вы могли подумать, что я либо позабыл о вашей просьбе, либо не добился удачи у Гедеонова. Но – успокойтесь!

Имя Гедеонова несколько утешило Филиппа.

– Гедеонов на нашей стороне,– продолжал господин Бланшар.– Благодаря моим дифирамбам он спит и видит Марианну; прибавьте к этому, что сам император просил его найти певицу, и все это как нельзя лучше для нас.

– Да, лучшего и желать нельзя.

– Речь идет лишь о том, чтобы заполучить Марианну но Марианна, естественно, должна подумать… Вы видели, как она вошла туда сегодня вечером?

– Нет, не видел,– отвечал Филипп, удвоив внимание.

– Она должна была прийти сюда либо с улицы Плюме, либо с улицы Принца.

– Вы так думаете?

– Она никогда не входит дважды в одну и ту же дверь,– заявил господин Бланшар.

– А часто она сюда приходит?

– Как и все остальные, два раза в неделю.

– Как и все остальные! – повторил Филипп, удерживаясь от всяких проявлений тревоги.– А кто эти остальные?

– Вы прекрасно их видели: это женщины всех кругов общества – знатные дамы, работницы, лоретки[81]. Одни пришли сюда пешком, других на некотором расстоянии отсюда поджидает карета. Вы, наверное, видели эти кареты и простые наемные экипажи – они стоят на соседних улицах.

– Нет,– пролепетал Филипп,– я ничего не заметил.

– Ничего не заметили? Не может быть!

– Уверяю вас…

– Но это же невероятно! Какой плохой шпион вышел бы из вас!

– Я тоже так думаю… Но скажите, господин Бланшар: не заметили вы какого-нибудь мужчину, сопровождающего этих женщин?

– Никаких мужчин тут нет, дорогой господин Бейль.

– Странно,– прошептал господин Филипп Бейль.

– Да что вы! Так вы ничего не знаете?

– Почти ничего.

– Вы, наверно, пришли сюда впервые?

– Вы правы, впервые.

– Ну, тогда мне понятно ваше изумление: я тоже был поражен.

– Значит, вы часто сюда приходите, господин Бланшар?

– Каждый день.

– И теперь вы на пути к открытию какой-то тайны?

– Еще бы, черт побери!

Филипп постарался не выдать своего волнения.

Но какая бездна подозрений открылась перед ним: два раза в неделю сюда приходили Амелия, Марианна, Пандора и маркиза де Пресиньи!

Чем же могли здесь заниматься эти женщины, которых разделяли и ненависть, и интересы, и общественное положение?

Филипп не верил свои глазам, он думал, что лишился рассудка.

– Так, значит, господин Бланшар, вы приходите сюда каждый вечер?– прерывающимся голосом продолжал Филипп.

– И каждое утро.

– И утром тоже?!

– А иногда и днем.

– Ну и терпение же у вас!

– А я здесь не скучаю. Как раз наоборот: открытия, которые я сделал, страшно меня заинтересовали, а те открытия, которые я непременно сделаю, обещают стать для меня источником никогда еще не испытанных чувств.

– Открытия? Так вы расспрашивали местных жителей?

– Сперва я так и поступил, и с моей стороны это было весьма наивно и глупо. Одни просто не поняли, о чем я их спрашиваю, другие смотрели на меня косо и советовали обратиться в префектуру полиции.

– Но вы, конечно, не последовали этому совету? – спросил Филипп Бейль, затрепетавший при мысли о том, что разоблачение всех этих тайн может скомпрометировать и его самого, и его жену.

– Если бы я это сделал, все это закончилось бы давным-давно,– отвечал господин Бланшар.– Когда я пускаюсь в приключения, я ни за что на свете не допускаю, чтобы меня сопровождал полицейский комиссар. А кроме того, по какому праву и под каким предлогом мог бы я обратиться к правосудию? На что, собственно говоря, стал бы я подавать жалобу в суд? Какой ущерб причиняют мне люди, когда они, более или менее соблюдая тайну, собираются в каком-то доме?

– Никакого ущерба, вы правы.

– Такой поступок наверняка был бы нелепым, а быть может, и опасным.

– Я с вами вполне согласен. Но что же вы предприняли?

– Я принялся размышлять.

– Само собой; ну а потом?

– Я стал упорно стремиться к достижению своей цели.

– Каким же образом?

– Поначалу моя цель, как вам известно, заключалась в том, чтобы разыскать Марианну и узнать, где находится ее убежище. Но затем моя цель изменилась, вернее, она стала гораздо серьезнее. Этот ночной спектакль, свидетелем которого я оказался, возбудил мое любопытство. Я увидел другие миры, и я захотел эти миры открыть.

– Превосходно!

– Прежде всего мне нужно было снять план с этих групп домов, расположенных на одном огороженном пространстве. Но где установить наблюдательный пост? На Вавилонской улице установить его невозможно: там стены монастыря Сердца Христова. Равным образом невозможно это и на улице Плюме: там находится школа Братьев конгрегации Христианского вероучения. Оставались улица Принца и бульвар.

– И вы отправились на улицу Принца?

– Совершенно верно. Я снял там мансарду в самом высоком из домов, стоящих напротив этой ограды, и, вооружившись большим количеством оптических приборов, принялся за свое исследование.

– Ага!

– Оно было весьма несовершенным, ибо я мог охватить взглядом только свободное пространство. Деревья и высокие стены, увитые плющом и похожие на гигантские переборки, скрывали от меня все остальное. Однако я пришел к убеждению, что все эти жилища сообщаются друг с другом: я видел, как одни и те же лица переходят из одного в другое,– войдя туда с улицы Принца, они спокойно выходили на бульвар или на улицу Плюме. Вы заметили уйму маленьких дверей, буквально изрешетивших этот квадрат? Их там больше тридцати[82].

– Продолжайте, господин Бланшар!

– И хозяева, и слуги здесь исключительно женского пола. Что касается мужчин, то я видел только поставщиков да рабочих. Впрочем, ничего удивительного во всех этих передвижениях нет: то же самое происходит в любом большом парижском доме. Только вот что: с наступлением ночи там становится темно, как в печке, и я не знаю, куда деваются все огни.

– Они, конечно, в центре дома.

– Я тоже так думаю. Но я готов был провести хоть десять лет у окна на улице Принца, если бы не удивился еще больше.

– И поэтому вы спустились с вашей мансарды?

– Я спустился, полный решимости проникнуть на этот архипелаг из камня и листвы.

– Иного я от вас и не ожидал.

Тех наших читателей, которые, пожалуй, будут удивлены, что двое собеседников так свободно разговаривали на свежем воздухе, мы приглашаем самолично отправиться на бульвар Инвалидов в девять часов вечера; они убедятся, что нет другого места, где можно было бы более удобно беседовать о своих делах и даже о делах политических. Кроме того, мы попросим тех же читателей благосклонно принять в соображение, что приводимый нами диалог состоялся двадцать пять лет назад, когда бульвар Инвалидов посещали еще реже, чем в наши дни, и это было весьма удобно для таких встреч, о которых мы повествуем.

Гордый тем, что его рассказ вызывает безграничный интерес у слушателя, господин Бланшар остановился, погладил подбородок и, казалось, заколебался.

– Продолжайте! Продолжайте!– сказал Филипп, нервы которого были напряжены до предела.

– А как поступили бы вы на моем месте?– спросил господин Бланшар.

– Помилуйте!…

– Нет, нет, любопытно знать, что сделали бы вы?

– Понятия не имею.

– Согласитесь, что тут нужно было пустить в ход воображение Маскариля и изворотливость Сбригани[83], что тут нужно было плутовать, как это делают слуги в старинных комедиях, смотреть в оба, держать ухо востро, постоянно быть начеку и держать наготове туго набитый кошелек, как это делал граф Альмавива, совавший кошельки в руки Фигаро!

– Согласен.

– С этого я и начал; я принудил бы и вас поступить так же, господин Бейль.

Филипп промолчал.

Исчерпав все уловки, к которым иногда прибегают рассказчики, господин Бланшар продолжал:

– Сперва я пустил в ход самые обыкновенные хитрости. Я начал с дома, который стоит напротив нас; мне показалось, что он скромнее и доступнее других домов. Я постучался. Сторожиха открыла дверь и, разглядывая меня с головы до ног, спросила, что мне угодно. Прежде чем ответить, я рассудил за благо соблюсти правила вежливости и защитить свои интересы с помощью двадцатифранковой монеты. Привратница заворчала, взяла монету, осмотрела ее и вернулась в свою будку.

– Не поблагодарив вас?

– Не сказав ни слова. Удивленный таковым образом действий, я попытался было слабо протестовать, как вдруг она появилась опять с четырьмя монетами по сто су каждая; она сунула их мне в руку со следующими достопамятными словами: «В следующий раз обратитесь к меняле: он живет на улице Бак»,– и захлопнула дверь перед самым моим носом.

– Скверное начало!

– Совершенно с вами согласен. Но, подумав, что не все привратницы созданы по образцу этой железной женщины, я прошел чуть подальше и позвонил вон в тот особняк с колоннами, довольно кокетливый, но обнесенный железной оградой с остроконечными прутьями. На сей раз мне ответили собаки.

– Собаки?!

– Самые настоящие сторожевые псы во плоти и… с клыками. Они прибежали из псарни, где их бдительность, несомненно, поддерживается благодаря тому, что их плохо кормят. Я отступил. И что бы я еще не предпринимал, я всякий раз терпел поражение. Я изображал чиновника из налогового управления, починщика фарфоровых изделий, телеграфиста – и что же? Меня выслушивали вполуха и соответственно мне отвечали. Это привело меня в восторг

– Как?! Привело в восторг?

– Да, я был вне себя от восторга. Для меня это была комедийная интрига, испанская комедийная путаница; я стал действующим лицом комедий Лопе де Вега и Бомарше, я возобновил «Севильского цирюльника»: я менял костюмы и наречия, я вел осаду так же, как осаждали дом, где жила Розина, Альмавива и Фигаро.

– Да, но в отличие от них вы оставались за дверью!

– Слушайте дальше – ведь это был только первый акт,– сказал господин Бланшар.

– Значит, в конце концов вы что-то придумали?

– В конце концов я обратил внимание на садовника, который больше заботился о том, чтобы промочить горло, нежели о том, чтобы поливать цветы. Этот садовник приходил сюда каждое утро и уходил каждый вечер, ибо его принадлежность к сильному полу подвергала его такому же остракизму, как и всех прочих мужчин. Он проживал на улице Гренель, но свил он себе гнездо у виноторговца на улице Кометы. Свою роль я целиком позаимствовал из репертуара Опера Комик. Я все перенял у первого комика, включая в случае надобности и грим.

– И вы завязали знакомство с этим садовником?

– Однажды вечером я зашел в кабачок одновременно с ним. Я заблаговременно позаботился о костюме, который не мог не вызвать у него уважение: я был в блузе и в соломенной шляпе. Мой садовник принял от меня бутылку вина и нанес ответный удар: он побился об заклад на целый литр, что это только прелюдия к такому возлиянию, в котором мы скоро сравняемся со швейцарцами, с тамплиерами[84]и прочими выпивохами.

– Черт побери! – произнес Филипп.

– Я пытался напоить его и заставить разговориться, но это мне не удалось. Этот бездельник был закупорен, как бутылка шато-марго. Он был приветлив, равнодушен и боязлив; род человеческий, по его мнению, состоял исключительно из садовников и пьяниц. Это его простодушие объяснило мне, почему он пользуется таким доверием в поселке женщин, где он ходил, куда ему вздумается, а на него и не смотрели и ни о чем не расспрашивали.

– И что же дальше?

– Когда мы вышли из кабачка, мой садовник был не в состоянии отличить тыкву от одуванчика. Должен признаться, что и сам-то я…

– Признавайтесь, признавайтесь, господин Бланшар!

– Я был не в состоянии отчетливо разглядеть улицу Кометы. К счастью, меня вела моя навязчивая идея. Я постарался поскорее поручить этого увальня заботам моего камердинера, которому приказал держать его взаперти в течение сорока восьми часов.

– Я догадываюсь…

– На следующий день, на рассвете, я оделся точь-в-точь как мой садовник, а кроме того, я взвалил на спину несколько кустов, которые закрывали мне верхнюю часть лица и заставляли сгорбиться; вот таким-то образом я и переступил порог этого таинственного жилища.

– Быть не может, господин Бланшар!-воскликнул Филипп.– Как? Вы проникли туда!…

– Я туда проник.

– И вы до сих пор мне об этом не сказали!

– Повествование имеет свои законы. Расскажи я вам об этом сразу, весь эффект пропал бы!

– Бога ради продолжайте ваш рассказ!

– Терпение, терпение!– хладнокровно произнес господин Бланшар.

– Но коль скоро вы туда проникли, вы видели…

– Сначала я никого не увидел.

– Никого?

– Затем я увидел весьма немногое.

– Не может быть!

– Ах, вот как? Значит, вы мне не верите?

– Извините меня, я не то хотел сказать. Но какой жалкий итог стольких трудов и преодоления стольких препятствий!

– Не беда; главное, я сумел проникнуть в это жилище. Ах, господин Бейль, какое это было чудесное мгновение и какая величайшая радость! Если я и не воскликнул: «Благодарю Тебя, Господи!» – как это делают герои бульварных мелодрам, то лишь потому, что мысль об этом не пришла мне в голову; а ведь как бы этот вопль облегчил мне душу!… Итак, я проник туда. О, великое торжество! Какое счастье – вдыхать этот воздух, еще пропитанный ароматом опасности и воспоминаний о всевозможных препятствиях! Я не шагал – я летел над землей, я скользил под деревьями, я был уже не садовником, а сильфом. В этот момент я принял решение и дал торжественную клятву.

– Что же это за клятва?

– Я поклялся отправиться в Турцию.

– Выполнить этот обет не столь уж трудно. Но зачем вам это нужно?

– Э! А что если и там я сумею проникнуть в гарем, пробраться в сады его высочества султана, обмануть бдительность всех этих евнухов, стражников и караульных!… Я отправлюсь в Турцию, господин Бейль, даю вам честное слово!

– Сделайте одолжение,– отвечал Филипп, не слишком растроганный таковым энтузиазмом.– Но, пока вы еще не уехали, не будьте неблагодарным по отношению к бедному бульвару Инвалидов, который ныне предоставляет вам возможность предвкушать столь пикантные восточные похождения… Начните же ваш рассказ с того места, на котором вы его прервали.

– Я сделал огромное дело, но почти не продвинулся вперед,– продолжал господин Бланшар.– Я не мог подступиться к главному корпусу, не рискуя тем, что меня узнают, а затем и выгонят. Следовательно, я должен был решиться в совершенстве изучить расположение садов и изобрести способ вернуться туда ночью, ибо я прекрасно понимал, что действие пьесы происходит здесь по ночам.

– Вы сделали совершенно правильный вывод.

– Я незаметно обошел ограду, изучая наиболее плохо защищенные места и замечая ловушки. В конце концов я твердо решил обратить внимание только на местоположение вот этой маленькой дверцы.

– Вот этой?

– Да. Стена здесь повреждена больше, чем в любом другом месте, и тут уйма точек опоры, благодаря которым на эту стену можно вскарабкаться; наверху здесь меньше осколков стекла и остроконечных железных прутьев, чем в других местах, а кроме того, один из толстенных сучьев этого вяза, на котором вы сейчас меня видели, весьма любезно свисает в сад, словно мост, перекинутый через это пространство, и как будто настойчиво зовет к себе наблюдателя.

– Значит, вы хотите…

– Я хочу… Но это вы скоро увидите. А пока что позвольте мне продолжать мой рассказ.

– Я не упускаю ни единого слова.

– Затрудняясь, как мне распределить время до вечера, я решил добросовестно расчистить аллеи. Это занятие дало мне возможность обнаружить уйму маленьких следов – следов, несомненно, женских; следы эти на определенном расстоянии друг от друга испещряли песок; множество изящных туфелек пробежало здесь накануне, целая армия женских ботинок прошла по этим дорожкам.

– Как странно! Все это противоречит кажущейся пустынности этих домов,– прошептал Филипп Бейль.

– Я тоже так подумал и, внимательно разглядывая эти следы, пошел по ним. Они шли с разных сторон, главным образом – от этих маленьких дверей, которые вы уже видели. Все эти следы вели на большую аллею, соединяющую другие садовые дорожки, а оттуда они с полным единодушием направлялись к оранжерее.

– К оранжерее?

– Да, к оранжерее, прилегающей к дому номер четыре по улице Плюме.

– Эта оранжерея и есть место, где они собираются?

– Да, или, во всяком случае, она ведет к этому месту, это несомненно,– отвечал господин Бланшар.

– А вы пробовали туда проникнуть?

– Оранжерея была заперта. Алмаз, который я постоянно ношу на пальце, мог бы оказать мне серьезную помощь в этих обстоятельствах: я мог бы воспользоваться им, чтобы вырезать стекло, но от этой мысли я отказался, вспомнив, что я – садовник. К тому же было бы крайне неосторожно так близко подходить к этим домам среди бела дня. Я это понял и отложил свое расследование до сегодняшнего вечера.

– Вы говорите: «до сегодняшнего вечера»?

– Да, все это произошло сегодня утром.

– И вы хотите вновь проникнуть туда сегодня вечером?– воскликнул Филипп.

– Не позднее, чем через десять минут.

Филипп помолчал. Он дрожал как в лихорадке.

– Но почему же вы не остались там, раз уж вы туда попали? – продолжал он свои расспросы.– Ведь это было бы куда проще!

Господин Бланшар пожал плечами.

– Вот это да! Я должен был остаться там, чтобы меня начали разыскивать, чтобы забили тревогу, чтобы десяток-полтора привратниц, горничных и кухарок пустились за мной по пятам! Погубить таким образом все, чего я достиг своим переодеванием, и достичь того, чтобы стать посмешищем! Ну уж нет! Я вышел оттуда в сумерках так же, как и вошел,– через большую дверь,– пробормотав «спокойной ночи».

– Ну а теперь?

– А теперь я сделаю то, что сказал. В оранжерее, должно быть, полно народу – самый подходящий момент, чтобы подкрасться к ней и прижаться лицом к стеклу. Я уже собирался спуститься в сад по вышеупомянутому суку, когда заметил вас и узнал; я не стал спускаться, потому что захотел побеседовать с вами. Вы немного задержали меня, что верно, то верно, но я за это на вас не сержусь. Более благоприятного случая и представить себе невозможно: ассамблея в полном составе – там пятьдесят четыре женщины!

– Пятьдесят четыре!…

– Я ручаюсь, что, как бы они ни прятались, от меня не ускользнула ни одна! Их было пятьдесят четыре – если не всех увидишь, так всех услышишь. А если они собрались, то, могу поклясться, для того, чтобы поговорить… Прощайте!

– Так вы решились проникнуть туда снова?– спросил Филипп.

– Что за вопрос!

– Берегитесь!

– А чего мне беречься? Кого?– со смехом спросил господин Бланшар.

– Ну а если… если, к примеру, вас застанут врасплох?

– И что же дальше?

– Вас могут задержать как злоумышленника.

– Ни в коем случае.

– Но это появление…

– …вполне обосновано, поверьте мне. Сегодня утром я, используя все ту же стратагему, пробрался в один населенный… частный дом, как говорится в кодексе законов… и я подвергался совершенно реальной опасности. Но сегодня вечером – дело другое: сейчас я – хозяин положения.

– Как же это? Не понимаю.

– И тем не менее это, поверьте мне, совершенно очевидно. Днем или утром я прячусь, и меня застают на месте преступления; в самом деле, я должен остерегаться. А вот ночью – как раз наоборот: ночью прячутся они, и это я застаю их на месте преступления; тут выигрышная роль принадлежит мне. Теперь понимаете?

– Не совсем.

– Представьте себе, что тут какая-то тайна.

– И что же?

– Да то, что за молчание мне заплатят,– сказал господин Бланшар.

– Не рассчитывайте на это.

– А что еще тут можно сделать? Ведь нынче у нас девятнадцатый век!

– Но мы с вами, однако, на бульваре Инвалидов!

– А кроме того… это женщины!

– Вот именно – женщины! – повторил Филипп тоном, в котором чувствовались обида и горечь.

– Господин Бейль, я должен поторапливаться.

– Так вы идете?

– Сию же минуту.

– Один?

Господин Бланшар посмотрел на Филиппа с удивлением.

– Уж не хотите ли вы часом сопровождать меня?

– Но…

– Отвечайте.

– Ну что ж, отвечу! А что, если я хочу идти с вами, господин Бланшар?

– Это значит, что все поменялось бы местами самым причудливым образом.

– Что вы хотите этим сказать?

– К сожалению, я вынужден был бы всеми доступными мне способами помешать осуществлению вашего желания.

– Ого!… Господин Бланшар!…

– Это будет так, как я имел честь вам сообщить.

– Но почему же вы хотите помешать мне? – спросил ошеломленный Филипп.

– Так вы не поняли?

– Нет.

– Вы не понимаете, что все эти ночи, дни, недели я в одиночку подвергался всяким опасностям, в одиночку испытывал все тревоги, в одиночку строил и осуществлял все комбинации? Вы не понимаете, почему я хочу собрать все плоды моих усилий и моей безрассудной храбрости?… И вы полагаете, что в тот момент, когда я могу достигнуть цели, я возьму себе товарища? А для чего? Чтобы он следил и следовал за мной?… Игра не стоит свеч.

– Я хотел всего-навсего разделить все опасности.

– Ну уж нет! Ну нет!

– Однако…

– Господин Бейль! Не заставляйте меня сказать вам, что таким образом вы плохо отблагодарили бы меня за все, что я для вас сделал.

– Я знаю, что всем обязан вашей самоотверженности.

– Так будьте же благоразумны и не отнимайте у меня славы моих открытий; не превращайтесь в моего Америго Веспуччи.

Филипп пребывал в нерешительности.

Его заставило поколебаться отнюдь не красноречие господина Бланшара; господин Бланшар был у него на втором месте.

А на первом месте у Филиппа Бейля была его супружеская честь, была забота о своем покое.

Должен ли он был проследить за женой до конца, другими словами – проникнуть за ограду?

Была ли у него уверенность, что, сделав из своей ревности публичное зрелище, он не станет на этом пути посмешищем?

Посмешищем! Это-то слово и заставило Филиппа Бейля остановиться. Опасность оказаться смешным, быть может, и существовала за этим поясом укреплений, она могла подстерегать Филиппа или надеялась его подстеречь и готовилась покрыть его позором на первом же шагу. А в таком случае разумнее было бы повернуть назад.

Но, когда он уже принял это решение, в голову ему пришла другая мысль, мысль серьезная и тревожная.

До какого момента должен он позволять господину Бланшару видеть то, что он, Филипп, не хочет или же не дерзает увидеть? И не заключается ли его супружеский долг в том, чтобы помешать господину Бланшару очутиться с Амелией лицом к лицу? Зачем же он, Филипп, делает господина Бланшара свидетелем чудовищного скандала?

Так-то оно так, но тем не менее без господина Бланшара, без этого наперсника, которого поставил у него на пути услужливый случай, Филипп ничего сделать не может; глубже, чем когда бы то ни было, он погрузится во тьму подозрений, обступивших его со всех сторон. Что же делать? И чего делать не надо?

Филипп застыл неподвижно на этом перекрестке сомнений.

Наконец он решил предоставить все Провидению.

– Идите же! – со вздохом сказал он господину Бланшару.– Идите, Гарун-аль-Рашид, не желающий иметь подле себя Джаффара![85]

– В добрый час!

– И пусть вас сопровождают мои благие пожелания!

– Спасибо!

Господин Бланшар начал было готовиться к спуску.

– Еще одно слово! – сказал Филипп Бейль.

– Последнее?

– Последнее.

– Хорошо, только побыстрее.

– Так вот: у меня есть предчувствие, что вы увидите весьма странные вещи.

– На это я и рассчитываю.

– И, быть может, важные вещи.

– Кто знает?

– Дайте же мне честное слово порядочного человека, что, каково бы ни было это зрелище, вы никому не расскажете о нем, прежде чем не расскажете мне.

– Это более чем справедливо.

– Так вы даете слово, господин Бланшар?

– Даю,– отвечал тот, пораженный и настойчивостью Филиппа, и тоном, каким он произнес последние слова.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросил г-н Бланшар.

– Да, все.

– Так до свидания, дорогой господин Бейль.

– До свидания! Желаю удачи!

Господин Бланшар, используя углубления в стене, вскарабкался наверх и исчез.

Филипп Бейль еще некоторое время оставался на бульваре Инвалидов, прислушиваясь, но не улавливая ни единого звука, вглядываясь в темноту, но видя лишь тени деревьев, очерченные колеблющимися лучами света газовых фонарей.

Дата добавления: 2015-08-18