Иерские острова

Выйдя из квартиры Филиппа Бейля со следами на лице от его хлыста, Марианна вернулась домой и застала у себя Иренея де Тремеле.

Нашим читателям, быть может, интересно узнать о событиях, последовавших за дуэлью Филиппа с Иренеем; ради читателей мы вернемся назад, перешагнув через те два года, которые отделяют нынешние события от дуэли, и на минуту заглянем в Тет-де-Бюш.

Окропившего своей кровью песок дюн Иренея заботами господина Бланшара перенесли в лачугу лодочника Пеше. В течение целых трех месяцев Иреней находился между жизнью и смертью; своим выздоровлением он был всецело обязан преданности Марианны, которая немедленно переселилась к нему, несомненно желая искупить все, что он из-за нее выстрадал.

При этом возобновившемся совместном существовании между ними возникла не былая близость (она уже не могла возродиться), но мирная, взаимная благожелательность. По мере того, как Иреней возвращался к жизни, образ счастья возникал перед ним в самых скромных картинах: в прогулке медленным шагом по берегу залива, в закате солнца, в детских играх.

Быть может, теперь он увидел истинное счастье; быть может, счастье и в самом деле состоит из таких вот обычных и простых вещей. Во всяком случае, так утверждают путешественники, выздоравливающие больные и старики, другими словами, все те, которые возвращаются издалека: счастье – это море, смерть или жизнь.

Миссия Марианны закончилась, когда Иреней был уже в таком состоянии, что мог уехать отсюда. Она вернулась в Париж, мечтая только о том, чтобы любым способом отомстить Филиппу Бейлю за его чудовищное предательство. Мы видели, как медленно возводилось и цементировалось здание ее ненависти.

Вместе с тем Марианна, в которой, с другой стороны, ярким пламенем вспыхнула жалость, не оставила Иренея де Тремеле; она обещала писать ему и попросила, чтобы и он, в свою очередь, обещал ей подавать о себе вести. Это обоюдное обещание было исполнено.

Здоровье Иренея укреплялось; он несколько раз менял климат, и в разных краях, прославившихся своими небесами или же своими водами, в конце концов поправился; о полном же выздоровлении не могло быть и речи. После двухлетних странствий с лечебными целями он поехал повидаться с Марианной и нашел, что она стала еще мрачнее и беспокойнее, чем прежде. Это было то самое время, когда она тайными действиями добилась того, что Филипп Бейль очутился в тупике, из которого, казалось, выхода не было.

Во время своего пребывания в Париже Иреней изредка приходил к Марианне; приличия и скромность не позволяли ему вмешиваться в ее дела: он, быть может, и догадывался, что она страдает, но она, казалось, не намеревалась посвящать его в свои страдания. Он попытался было вернуться к парижской жизни, но не смог. А кроме того, парижский климат не благоприятствовал его здоровью, и потому Иреней решил снова уехать из Парижа.

Накануне отъезда он зашел к Марианне. Как мы уже сказали, это был тот самый день, когда она открыла Филиппу Бейлю, что виновницей всех его несчастий является она, и когда ей было нанесено самое страшное оскорбление, какое только можно нанести мужчине или женщине: удар хлыстом по лицу.

В состоянии, близком к безумию, она возвратилась домой. Иреней понял, что с ней, должно быть, случилось что-то ужасное.

Он увидел, как Марианна рухнула в кресло, не поднимая вуали.

– Марианна! – обратился он к ней через несколько минут, испуганный ее безмолвием.

Марианна молча посмотрела на него.

– Что с вами, скажите ради Бога!

– Ах, это вы, Иреней!…– прошептала она.– Вы хорошо сделали, что пришли. Вы добрый, очень добрый человек!

Последние слова она произнесла с глубоким чувством.

Иреней некоторое время смотрел на нее так, как смотрят влюбленные перед вечной разлукой.

– Я пришел проститься с вами,– вымолвил он наконец.

– Проститься?– повторила она.

– Да, Марианна, проститься. Жизнь в Париже для меня отныне невозможна; я буду искать покоя в более мягких широтах – покоя, который с каждым днем мне все труднее обрести.

– Вы уезжаете из Парижа?… Ах, какой же вы счастливец!

– Счастливец?– переспросил Иреней.

– Но кто же заслуживает счастья больше, чем вы, Иреней? Небеса несправедливы!

– Не преувеличивайте моих скромных достоинств, Марианна. Я обыкновенный человек, более того: я имею право сказать «старик», ибо врачи предрекают мне скорый конец. Будучи человеком сухим и эгоистичным, хоть вы и считаете меня великодушным и бескорыстным, я спросил себя, как мне украсить те немногие дни, которые отмерил мне Бог, и я составил программу моего последнего праздника.

– Программу?!

– О, не подумайте, что мне пришла в голову фантазия умирать в гостиной, среди лицемерной толпы друзей и родственников! Нет, я хочу цветущего одиночества, которое нам дает небо Юга: я уезжаю на Иерские острова, где я, по крайней мере, испущу свой последний вздох среди аромата апельсиновых деревьев.

– Вы уезжаете, Иреней?– спросила Марианна.

– Что я стал бы делать в Париже, в этом городе воспоминаний и надежд? Но у меня больше нет надежды, а мои воспоминания – это сплошные раны.

– Да, вы правы: Париж – жестокий город! Париж – столица скорби!

Иреней был поражен тем страшным возбуждением, с каким она произнесла эти слова.

У него мелькнула некая мысль.

– Что ж, Марианна, если это так,– заговорил он,– если Париж ненавистен вам до такой степени, почему бы вам не уехать вместе со мной, почему бы нам обоим с ним не расстаться? Если счастье не для нас, то для нас еще возможен покой. У вас больная душа, у меня искалеченное тело, так что мы с вами можем сблизиться, вполне доверяя друг другу.

– Уехать! – задумчиво прошептала Марианна.

– В Иерских садах жизнь наша станет легкой,– продолжал Иреней.– Несколько ливров в день нам; хлеб для бедных, удовольствие получать и радость отдавать – больше ничего и не надо. При таком образе жизни вы еще сможете вылечиться, Марианна; ну а я – я приговорен, я первым покину наше убежище – так что же? Разве не с вами была моя душа? Она и пребудет с вами вечно, в этом я не сомневаюсь. Жизнь кончается на земле только для тех, кто не верит в свое бессмертие.

– О Иреней! – вскричала Марианна, покоренная этим ангельским смирением.– Если бы я была достаточно чиста, чтобы жить с вами под одной крышей, я хотела бы повергнуть всю мою гордость к вашим ногам и служить вам на коленях! Но я могу только краснеть и трепетать под вашим взглядом!

– Не надо так унижать себя.

– Вместо того, чтобы отплатить мне страданием за страдания, справедливо наказать меня за неблагодарность, вы протягиваете мне руку, вы приходите ко мне на помощь при первом моем вопле отчаяния! Но тяжесть вашей преданности, которая меня раздавила,– это и есть самое страшное наказание!

– Разве я имею право наказывать?– сказал Иреней.– Не заблуждайтесь и не приписывайте нам с вами ролей, которых мы не играем. Примите мою дружбу, как я принимаю вашу, и поедем!

– Да, да, поедем! – сказала она.– Только давайте уедем сегодня же: Париж приводит меня в ужас!

Марианна говорила это искренно: мысли о мщении исчезли, их сменили отвращение и величайший ужас. Неспособная в этот момент действовать, она предоставила Иренею подготовиться к этому добровольному изгнанию, но она хотела умереть для света, чтобы порвать всякую связь и со своим прошлым, и со своим будущим. Итак, было решено, что она уедет первой, уедет тайком; Иреней должен был присоединиться к ней несколько дней спустя. Но перед отъездом они сообща разработали план, предназначенный для распространения слухов о самоубийстве Марианны; и, как узнал читатель из предыдущей главы, эта комедия разыгралась таким образом: хозяина лодки подкупили, и в Марселе была зарегистрирована смерть Марианны в то время, как она высадилась в Иере.

Маленький городок Иер, прилепившийся к склону вечнозеленой горы, необыкновенно красив и живописен, но таким он представляется взору издали. Улицы его пустынны, бульвары молчаливы; здесь нет ни пышности Генуи, ни кокетливости Ниццы; вновь прибывший чувствует, что на сей раз он очутился в городе настоящих болезней: неизлечимой чахотки, серьезных плевритов и тяжелых ревматизмов. Площадь, находящаяся в южной части города, чистая и посыпанная песком, получила название Пальмовой площади; в центре ее возвышается гранитная пирамида, своим возникновением обязанная щедрости одного разбогатевшего портного. На этой-то площади и помещается, если можно так выразиться, «биржа больных».

Иер был именно таким местом, которое как нельзя лучше подходило для Иренея и Марианны.

Здесь у них было мало соседей, которых они могли бы опасаться. Здесь не было даже любопытных. Парень и девушка составляли всю их прислугу.

В этом полном одиночестве Марианна постаралась обо всем забыть и возродиться душою. Подспудная борьба, которую она вела против собственного сердца, представляла собой истинно героическую драму. Этими словами мы подводим итог: она попыталась полюбить Иренея. Чтобы не быть неблагодарной, она стала притворщицей. Иреней был приговорен к смерти: она стремилась усладить его последние дни этой ложью.

Но мужество часто изменяло ей.

Она не рассчитала своих сил, и сил ей не хватало.

В отчаянии она остановилась на полпути и принялась тайком прикидывать время своего освобождения.

Это был тот самый день, когда Иреней с улыбкой на губах, с радостью в душе начал нижеследующий разговор.

Они гуляли в саду, окружавшем их красивый домик. Отсюда им видно было море, усеянное белыми точками – то были паруса, и черными точками – то были острова.

Они смотрели вдаль и молчали, ибо бесконечность требует тишины.

Внезапно Иреней заговорил, как человек, долго подготавливавший вступление к беседе.

– Друг мой! Как вы считаете: мой врач – серьезный человек?

– Настолько серьезный, что я не могу видеть его без некоторого страха,– отвечала Марианна.

– Значит, вы не думаете, что он способен солгать с целью поселить сладкую надежду в душе больного?

– Конечно, нет! Напротив, он всегда казался мне чересчур жестоким в своей откровенности. В моем присутствии он десять раз открыто выражал тревогу, которую внушает ему ваше состояние. Но почему вы спрашиваете меня об этом, Иреней?

Иреней смотрел на нее с улыбкой.

– Потому что сейчас доктор подал мне надежду,– ответил он.

– Надежду? – прошептала Марианна.

– По его словам, я могу выздороветь, я буду жить!

– Это правда?

– Да, Марианна, я буду жить… А знаете, кому я буду обязан этим чудом, если оно произойдет?

– Чудесному здешнему воздуху?– пролепетала она.

– Нет.

– Вашему врачу?

– Он, разумеется, припишет эту честь себе, а мы позволим ему это сделать.

– Иреней, вы неблагодарны по отношению к нему!

– О, нет! Сегодня я могу вам признаться, что я никогда не выполнял его предписаний и никогда не пил его микстур, которые вы мне наливаете своими руками!

– Как вы легкомысленны!

– Итак, вы сами видите, что не ему обязан я своим выздоровлением.

– Значит, вы обязаны им природе.

– Нет, не природе, а вам, Марианна!

Марианна покачала головой.

– Да, вам,– продолжал Иреней,– вашему присутствию, вашей дружбе!

Марианна задумалась.

Иреней взял ее за руку.

– Вы меня не слушаете?– спросил он.

– Слушаю, Иреней, слушаю!

– Я буду жить! Жить! Жить здесь, с вами! О, это такое счастье, о котором я никогда и мечтать не мог!

Марианна продолжала хранить молчание.

Вот какие мысли пронеслись в ее мозгу, когда она осталась одна:

«Иреней будет жить, так сказал врач; врач не ошибается. Иреней будет жить, и это чудо совершила я. Кажущейся любовью я хотела озарить его закат, а вместо этого я зажгла зарю. Какой злой рок тяготеет надо мной и почему мои намерения всегда внезапно искажаются? Он будет жить; но смогу ли я по-прежнему жить вместе с ним? Не дошла ли я до предела в своем обмане? У меня нет больше ни сил, ни мужества, чтобы обманывать его и дальше. Я уеду!»

Ее решение было принято немедленно.

«Я уеду! Ах, будь проклята моя судьба! Страдать или причинять страдания – с самого детства ничего иного я не знала. Иреней дорого заплатит за минуту счастья, которым он сегодня насладился. Зачем он повстречался на моем пути? Я вернула жизнь этому человеку… большего несчастья с ним случиться не могло!»

Голова ее поникла.

– Бедный Иреней! – прошептала она.

И слезы появились у нее на глазах.

– Пусть он живет, но живет один; пусть он забудет меня, если сможет. А у меня есть своя цель!

Марианна протянула руку – этот жест, должно быть, присущ был Эвменидам[51]. Эта рука, казалось, через моря указывала жертву незримым палачам.

Среди ночи Иреней де Тремеле, чей сон был очень чутким, как у всех больных, которые злоупотребляют бездействием, проснулся от еле слышного звука, больнее резанувшего его сердце, нежели его слух.

Он долго прислушивался.

Несколько склонный к галлюцинациям, он мог бы подумать, что домашние туфли Марианны сами ходят по паркету соседней комнаты.

Вскоре эти шаги, которые, казалось, умышленно заглушались, вызвали у него тревогу.

Он встал, тоже молча, но не для того, чтобы тайком узнать секреты своей подруги,– он считал, что не имеет на то права,– а для того, чтобы выйти и подышать воздухом, ибо от малейшего неприятного волнения он начинал внезапно задыхаться.

Дом, в котором они жили, стоял неподалеку от старого замка, возвышавшегося над городом. Отсюда Иреней видел, как простираются у его ног больше ста тысяч апельсиновых деревьев, которые являют собой чудо и славу Иера. А справа от него были купы сосен и оливковых деревьев.

Но в эти минуты ему было не до красот пейзажа. С балкона он увидел, как в сад скользнула тень Марианны.

Теперь он уже не только смотрел, но и слушал.

Марианна вполголоса разговаривала с той самой девушкой, которая служила у нее горничной.

– Ты сделала все, что я тебе приказала?

– Да, сударыня. Через два часа мой отец будет в лодке напротив церкви.

– Хорошо. А ты отнесла вниз мои вещи?

– Да, сударыня, мне помог Марио.

– А… он ничего не слышал?… Он ни о чем не догадывается?

– Будьте спокойны; господин де Тремеле спит крепким сном; я прислушивалась у него под дверью.

– Спасибо. Это тебе за труды.

– Ах, сударыня, вы чересчур щедры!… Побегу подожду на берегу лодку.

– Хорошо.

За время этого короткого разговора Иреней сделался бледнее самой бледной из звезд, сиявших над морем.

Слова «вещи» и «лодка» озарили его мысли тем же светом, каким, если можно так выразиться, озаряет человека сверкнувшая молния.

Тут он услышал, что Марианна, оставшаяся в саду одна, шепчет:

– Да, так надо! Иреней будет жить – что я буду делать подле него? Моя роль доброго ангела окончена; моя роль злого ангела теперь начнется снова…

И она погрузилась в те бездонные мысли, которые всегда предшествуют крайним решениям и которые напоминают бдение над оружием[52].

И в самом деле: для Марианны это было именно бдение над оружием.

У Иренея хватило сил только на то, чтобы, держась за стены и еле передвигая ноги, добрести до кресла. Пусть вообразит читатель все, что он выстрадал в течение двух часов, представит себе чувства, разрывавшие ему душу, борозды, проведенные на его щеках жгучими слезами, горькую улыбку, порой возникавшую на его бескровных губах, горькую, скорбную улыбку, напоминавшую мимолетные огоньки, мелькающие над могилой.

Когда прошли эти два часа, а не было слышно ни единого звука, Иреней подумал, что с ним сыграл злую шутку кошмар. Но на рассвете он понял, что это не кошмар, а действительность. Он увидел, как носится взад-вперед горничная, он узнал голос Марианны:

– Скорее! Скорее!

Он хотел было окликнуть ее, но судьба избавила его от этого последнего унижения: крик застрял у него в горле. Он попытался броситься за нею, но дрожащие ноги ему не повиновались.

Тогда он схватился за шнурок звонка; в ту же минуту кровь прилила к мозгу, он сделал какое-то движение и упал.

В комнату вошел парень по имени Марио.

Услышав раздававшиеся в доме тревожные крики, Марианна, уже поставившая ногу на порог, поднялась к Иренею.

Иреней, распростертый на полу, был мертв; рука его стискивала какую-то бумагу.

То было его завещание, в котором все свое состояние он оставлял Марианне.

XIV

Дата добавления: 2015-08-18