Монмартрское предместье

Пройдет немного лет, и большая часть земель, известных под названием Монмартрского предместья, предстанет перед нами в обличье старинного Пале-Руайяля.

Этот квартал почти всецело являет собой царство роскоши контрабандистов и порока спекулянтов – то, что в былые времена представляли собой Колоннада, Галереи лесов и Аллея вздохов[31].

Женская часть населения отличается такими маневрами, которые не могли бы обмануть даже самого наивного провинциала. Здесь более чем где бы то ни было шаль используется для волнующих движений, от которых вздымается грудь; платье, заполняя собой весь тротуар, производит тот очаровательный звук, для которого изобретено звукоподражательное, прелестное словечко «шелест».

Квартиры Монмартрского предместья носят на себе отпечаток нравов тех, кому они служат приютом; все они построены по такому же плану, по какому строится театральная сцена: два входа, два выхода, тайный наблюдательный пункт на лестнице, двери в коридор, вращающиеся шкафы и туалетные комнаты с «двойным дном», как у старинных табакерок.

Это весьма приятное предместье.

Здесь, как и в комических операх, люди заняты исключительно «прославлением шампанского и любви». Днем, покинув Биржу, люди, как правило, приходят сюда, располагаются на канапе, выкуривают одну-две сигары и беседуют о разных пустяках с молодыми тридцатичетырехлетними дамами, одетыми в скромные, простые платья; дамы эти, следуя моде, зачесывают волосы кверху à lа Мария Стюарт, или носят локоны на античный образец, или же собирают их в шиньоны.

Это ежедневное развлечение обходится мужчинам невероятно дорого.

Вскоре после событий, о которых мы только что рассказали, некий господин поднимался так легко, как могли ему это позволить его шестьдесят лет, по лестнице дома на улице Сен-Жорж – самой элегантной улице Монмартрского предместья.

Можно было подумать, что эта лестница должна привести его на третье небо[32]– с такой радостью совершал свое восхождение этот пожилой господин.

Остановился он лишь на пятом этаже, перед традиционным столиком с выгнутыми ножками. И в течение добрых пяти минут он изо всех сил старался отдышаться.

В Париже квартиры пятого этажа всегда имеют террасы, а стоят не больше, чем квартиры на втором этаже.

Утерев лицо платком, пригладив маленьким гребешком бакенбарды, сняв большим и указательным пальцами несколько пылинок со своих панталон, пожилой господин протянул было руку к шнурку звонка.

Внезапно он передумал.

Вместо того, чтобы позвонить, он постучался.

Сперва он стучал совсем тихонько, как Неморино[33], желающий разбудить свою возлюбленную; потом постучал сильнее, как встревоженный и раздраженный ревнивец.

– Да подождите! – раздался голос за дверью.– Сегодня вы что-то чересчур торопитесь!

Дверь отворилась, и на пороге показалась маленькая служаночка.

– Ах, это вы, ваше сиятельство!– сказала она.– А я-то думала, что это разносчик воды.

– Да, да, Фанни, это я; только говори потише, прошу тебя.

– А почему это вы не позвонили? Ведь стучат только поставщики!

– Почему?… Почему?…

– Ах, да, я и забыла… Это чтобы застать нас врасплох… Чтобы выследить нас, так ведь? Вечно одни и те же проделки! Кому это взбредет в голову явиться к людям в такую рань?

– А который же теперь час, Фанни? – спросил незнакомец, которого только что назвали «вашим сиятельством».

– Ну, ну, не прикидывайтесь ягненочком! Сами знаете, что сейчас только-только пробило одиннадцать!… Больно много вы этим выиграете, коли барыня не захочет вас принять!

– Как! Фанни, ты думаешь…– побледнев, еле выговорил граф.

– Еще бы! Сами виноваты! А впрочем, успокойтесь: барыня уже два часа как встала.

– А вчера вечером она была в театре?

– Она всего на минуточку показалась в своей аванложе в Варьете. Ах, какое на ней было платье! А белая шляпа! А на шляпе, вокруг тульи, бледно-розовые цветочки вереска! По правде говоря, ваше сиятельство, оно и лучше, что вы ее не видели: вы уж совсем потеряли бы голову!

– Увы! – прошептал граф.

– Да уж знаю я, знаю, что вы и так по уши в нее влюбились! И к чести вашей, надо признаться, что вы любите барыню благородной любовью, оттого-то я и бешусь, когда вижу, что не больно-то она вам благодарна! Правда, не упустит она случая и похвалить вас: «его сиятельство этакий, его сиятельство разэтакий». И Бог мне свидетель, я не из интересу так говорю, хотя вы такой щедрый, что уж дальше некуда; но у меня есть сердце – а это и есть самое главное, и я ей говорю, что жестоко это – заставлять страдать несчастного человека, который от души желает вам добра и который пожертвовал бы всем на свете, только бы уберечь вас от булавочного укола!

Но граф не слушал болтовню маленькой служанки.

Он стоял перед зеркалом и, разглядывая свое отражение, водил рукой по лицу, словно желая стереть морщины.

– Так ты говоришь, что Пандора была в Варьете?

– Да, ваше сиятельство.

– Одна?

– Нет, со своей подругой Сарой.

– С высокой блондинкой?

– Вот, вот!

– Ну, а после спектакля?

– А после спектакля барыня проводила Сару до ее двухместной кареты, а сама вернулась домой, и я принесла ей чашку чая. Она полистала книжки, которые вы для нее выбрали и прислали, и раньше, чем пробило без четверти час, она спала сном младенца.

Граф внимательно посмотрел на маленькую горничную и, приложив палец к носу, произнес с видом глубочайшего недоверия:

– Фанни! Фанни!

– Истинная правда, ваше сиятельство!

– Как? Ты хочешь сказать, что по дороге Пандора не заходила в «Мезон Доре»?

– Не заходила, ваше сиятельство!

– А в Английское кафе?

– Ни на одну секундочку!

– Однако до меня дошли слухи о том, что…

– Да бросьте вы! Уж я-то все ваши уловки наизусть знаю!… Ну, а дальше-то что? А что бы вы сделали, если бы барыня и впрямь поехала ужинать куда-нибудь? Ведь она на вашу ревность ноль внимания, сами знаете!

– Это верно,– грустно промолвил граф.

Он опустил голову, и тут на глаза ему попался квадратный листок бумаги – он лежал в куче мусора, которую Фанни намеревалась вымести.

Он подобрал этот листок со всевозможной осторожностью.

– Что это такое?– спросил он.

– Батюшки мои! Сами видите, что это конверт!

– Да, это конверт, и на конверте написано: «Мадемуазель Пандоре, улица Сен-Жорж, 27».

– Ну и ну! И частенько же припадает вам охота рыться в нашем хламе. Если вам нравится копаться в разных бумажонках, так сделайте одолжение: у нас их целый ящик вон там, за дверью!

– Что за странная печать!– заметил граф, вертя в руках конверт.– Пчелиный рой, который облепил лицо неосторожного человека, и надпись: «Все за одну, одна за всех!»

– Смотри-ка! А я и не заметила,– сказала Фанни, в свою очередь, разглядывая конверт.

– Ты не знаешь, когда пришло это письмо?

– Знаю: с час назад.

– Кто его принес?

– Какая-то женщина.

– Женщина?

– Да, она уже вчера приходила два раза; она хотела отдать это письмо в руки самой барыни, не иначе.

– Черт возьми! – пробормотал граф.– Ну, а сегодня утром?

– А сегодня утром я провела ее к барыне.

– И о чем же они говорили?

– Понятия не имею: барыня тут же велела мне выйти из комнаты.

– Дуреха! В твоем-то возрасте ты еще не научилась подслушивать у замочной скважины?

– Ваше сиятельство! Я – честная девушка!

Граф пожал плечами и снова взглянул на печать, стоявшую на конверте, который он не выпускал из рук.

– «Все за одну, одна за всех!» – задумчиво повторил он.– Что бы это могло означать?

Звук колокольчика, раздавшийся в спальне Пандоры, прервал его размышления.

– Это звонит барыня,– заявила маленькая служанка.

– Подожди немного,– сказал граф, открывая свой кошелек.

– Что вам угодно?

– Я хочу вознаградить тебя за твою честность.

С этими словами он сунул ей в руку луидор.

Раздался второй звонок, более повелительный, нежели первый.

– Ах, Боже мой! – порываясь бежать, воскликнула Фанни.

– Это еще не все,– продолжал граф, показывая ей вторую золотую монету.

– Что еще? – мгновенно остановившись, спросила она.

– Ты получишь эту монету, если…

– Говорите скорее, а то барыня будет сердиться!

– …Если сможешь достать письмо, которое было в этом самом конверте.

– Ого!

Третий звонок заглушил восклицание Фанни. Фанни бросилась к дверям спальни в то время, как граф спокойно положил конверт в карман.

Но Фанни оказалась недостаточно проворной, ибо дверь с грохотом распахнулась, и появилась Пандора.

Только три или четыре художника во всей Франции, да и то с трудом, могли бы изобразить впечатление, которое производило это прекрасное лицо, искаженное яростью. Писатель же вынужден отказаться от этой непосильной задачи: существительные недостаточно сильны, чтобы изобразить бурю, прилагательные недостаточно ярки, чтобы живописать молнию.

Пандора была в кружевном пеньюаре; ее белокурые волосы, зачесанные кверху у висков, придавали ей вид юной царицы.

Она не заметила графа; она видела только Фанни.

– Что ты здесь делаешь? – наступая на Фанни, спросила она.– Уж не смеешься ли ты, часом, надо мной?

– Нет, сударыня,– пролепетала субретка,– извините меня, это…

– Что – «это»?

– Это его сиятельство граф д'Энгранд; это он задержал меня.

Тут взгляд Пандоры упал на графа, который для вида жевал пастилки, изготавливаемые в Виши.

Но эта смиренная поза не умерила ее гнева.

– Ты прекрасно знаешь, что графу здесь делать нечего,– продолжала она.– Ты у него на службе или у меня? Если ты не желаешь у меня служить, так и скажи; нечего ждать, чтобы я сама тебя выгнала!

– Барыня, не желаете ли позавтракать? – робко осведомилась Фанни.

– Мне не нужен завтрак,– осматриваясь по сторонам, заявила Пандора.– Мне нужен…

– Что вам нужно, барыня?

– Мне нужен конверт, в котором было то письмо, что я сейчас получила!

Его сиятельство граф д'Энгранд и Фанни обменялись быстрым взглядом.

– Конверт? – в замешательстве переспросила горничная.

– Да, да, конверт! Ты что, по-французски не понимаешь?

– Конечно, понимаю, барыня,– отвечала Фанни,– да только я вот сию секундочку взяла разные бумажки, чтобы разжечь огонь!

– Так я и знала!– топнув ногой, вскричала Пандора.– По крайней мере, ты точно знаешь, что сожгла этот конверт?

– О да, барыня, это тот конверт, на котором…

– Ладно, оставим это! – сухо произнесла Пандора и повернулась к ней спиной.

Она вернулась к себе в спальню.

– Так как же, граф? – закричала она оттуда.– Вы сегодня не хотите пожелать мне доброго утра?

Граф д'Энгранд с молниеносной быстротой влетел в спальню.

Как во всех комнатах такого рода, как у всех женщин, подобных Пандоре, здесь были тысячи предметов роскоши, которые продают по сниженным ценам и которые, как и смешение всех стилей, свидетельствуют о плохом и нетребовательном вкусе: бронзовые настольные часы, дешевые драпировки, резные средневековые стулья и экран стиля рококо, покрытый лаком столик, современные картины, на которых изображаются вечные нимфы, лежащие на траве,– последователи Диаса[34]так на этих нимфах и застряли,– две этажерки, сплошь заставленные безделушками: раковинами, птичками на проволочках, корабликами из слоновой кости, швейцарскими игрушками, флаконами, фигурками из пробковой коры, японскими идолами, позолоченными чашками, фарфоровыми пастушками, туфельками фей, микроспическими корзиночками и обнаженными гипсовыми фигурками, вылепленными под Прадье[35].

Стоявшая у камина жардиньерка всегда была полна цветов; каких – это зависело от времени года.

Когда граф д'Энгранд вошел в спальню, Пандора протянула ему руку.

– Дорогое мое дитя,– сказал он, запечатлев на этой руке поцелуй,– один раз в жизни я присутствовал при вставании господина де Талейрана… Иными словами, я хочу вам сказать, что тогда я был очень молод,– поспешил он прибавить.– Так вот, даю вам слово, что даже великий дипломат не произвел на меня такого впечатления, как вы. Откровенно говоря, вы сейчас были восхитительны!

– Ну, что ж, крикните «браво!», и не будем больше говорить об этом.

Она подошла к столу, взяла какое-то письмо и с задумчивым видом принялась его перечитывать, не обращая на графа ни малейшего внимания.

«Должно быть, то самое»,– подумал он.

Перечитав письмо, Пандора заперла его в одном из ящиков своего секретера.

Этот секретер, случайно оправдывая свое название, действительно был с секретом.

«Черт побери!– сказал граф про себя.– Это осложняет дело!»

Подобно кошкам, у которых мгновенно меняется настроение, Пандора небрежно раскинулась на диване; глаза ее, только что метавшие молнии, теперь были полузакрыты, а губы полураскрылись в улыбке. Видя столь нежное расположение духа, граф взял стул и сел подле Пандоры.

– Вы знакомы с господином Филиппом Бейлем? – спросила она, откидывая на подушку свою хорошенькую головку.

– С господином Филиппом Бейлем? – переспросил граф.

– Да.

– А почему вы спрашиваете меня об этом?

– Вы слишком любопытны! – вскричала Пандора.– С каких это пор я отдаю вам отчет в своих делах?

– Простите; дело в том, что я отнюдь не намерен вмешиваться в ваши дела. Я хотел только спросить: «Почему вас интересует господин Филипп Бейль?»

– Это как раз то самое, о чем я не желаю вам говорить, дорогой друг. Слушайте: вы всегда были и всегда будете большим ребенком,– сказала Пандора, приподнимаясь на локте,– и дело кончится тем, что вы меня излечите от всякой откровенности с вами.

– Ах, Пандора!

– Как! Я хочу кое-что узнать о каком-то человеке; с этой целью я простосердечно обращаюсь к вам – и вот, вместо того, чтобы ответить мне так же просто, как я вас спросила, ваше воображение уже пустилось в галоп, и вы сейчас же нагромождаете целую кучу каких-то тайн…

– Да нет же!

– Выходит дело, я должна была прибегнуть к разным презренным уверткам? Полчаса говорить о моих платьях, о новых пьесах – и все для того, чтобы спокойно перейти к расспросам? Поступить, как Тизбе в «Анджело»[36]: «Какой хорошенький ключик!… Ах, нет, этот ключик мне не нужен!…» С какими женщинами вы всю жизнь имели дело? Или с теми, которые вас осмеивали и обманывали? Перед вами нужно разыгрывать бесконечную комедию, так ведь? А иначе вы чувствуете себя не в своей тарелке, вот как сейчас!

– Дорогая Пандора, вы меня не поняли!

– Полно, полно! Я считала вас человеком куда более сильным; что ж, впредь буду соблюдать ваши правила игры.

– Господину Филиппу Бейлю самое меньшее тридцать лет…– начал было граф.

– Оставьте меня в покое с вашим Филиппом Бейлем! Я знаю, кого мне спросить о нем!

– О! – вытянув губы трубочкой, произнес граф.– Но ведь сведения сведениям рознь.

– Вы хотите сыграть на моем любопытстве; не отпирайтесь, я же вижу! Но это вам не удастся.

– Я дольше других знаю этого господина,– продолжал граф.– Вы неправильно поняли смысл моего вопроса: ведь если я был нескромным, ответив на ваш вопрос вопросом же, то единственно потому, что хотел уберечь вас от зла; я должен был сказать о зле, которое он может причинить.

– Зло?– вытянув шею, переспросила Пандора.

– Да; вот потому-то я счел уместным осведомиться о степени близости, которая связывает вас с господином Бейлем.

– Да поймите вы наконец, что я никогда в жизни его не видела!

– Ни-ког-да?– подчеркнул граф.

– Даже на портретах!

– В таком случае я могу свободно рассказать вам о нем.

– Ох, сколько предисловий!… Так, значит, это страшный негодяй?

– Он хуже, чем негодяй: он честолюбец.

Пандора пожала плечами.

– Изречение по меньшей мере странное,– заметила она.

– Спросите самых выдающихся наших политических деятелей,– продолжал граф,– и все они скажут вам, что в разумно устроенном государстве честолюбец является элементом разрушения более опасным, чем атаман разбойничьей шайки.

– Совершенно ясно, что вы научились рассуждать таким образом на утренних приемах господина де Талейрана,– сказала Пандора.– А… внешность этого негодяя… этого честолюбца… соответствует такой роли? У него мрачный вид, свирепая физиономия?

– Ага! Для вас это самое главное!… Так вот: отнюдь нет! Лицо у него спокойное и даже улыбчивое, но улыбки его порой становятся издевательскими. Этот человек владеет собой, как и все истинно сильные люди, и я не был бы удивлен, если бы он сделал карьеру, но до сих пор…

– Что – «до сих пор»?

– До сих пор он ничего значительного не сделал. В прошлом году он был атташе посольства; говорят, что он был зачислен в секретариат. Все шло как нельзя лучше, но внезапно шансы его как будто стали падать день ото дня, и теперь он только подсчитывает свои обиды.

– А как же это случилось?

– Одни утверждают, что он не дает себе труда скрывать свой ум. Ему приписывают две-три эпиграммы, высмеивающие министерство, хотя он из кожи вон лезет, уверяя, что это написал не он. Другие обвиняют его в том, что он предоставил свои заметки оппозиционной газете. Словом, против него целая коалиция.

– А на его стороне есть женщины? – осведомилась Пандора.

– Вот уж нет! Именно женщины ненавидят его больше всех,– отвечал граф д'Энгранд.

– В самом деле?

– Не знаю, что им сделал Филипп, но самые острые стрелы пускают в него женские ручки.

– Вот оно что! – с ускользнувшей от графа двусмысленной улыбкой прошептала Пандора.

– Приведу лишь один пример из целого десятка,– продолжал граф.– Не так давно Филипп был весьма частым гостем у жены государственного советника, и все это было на виду у того самого секретариата посольства, который не смогли поколебать все его старания. Муж обладает большими способностями, жена – большим влиянием. Филипп, довольно тесно связанный с мужем, весьма изящно примкнул к чичисбеям, идущим за триумфальной колесницей советницы.

– «Чичисбеи»! «Колесница»! Господи, что за старомодная риторика!

– Политика такого рода,– продолжал свое повествование граф,– была, однако, для Филиппа политикой чересчур примитивной. Но уж не знаю как, а он все-таки добился того, что советнице понадобилось от политики еще кое-что. Ей показалось, что заботы о ней нашего честолюбца – это двигательная пружина, приводящая в действие ухаживание за женщиной.

– Отлично! А сколько лет этой вашей советнице?

– Около сорока.

– Она красива?

– Хм!… Она весьма изысканна.

– Господин Бейль попал в затруднительное положение,– сделав недовольную гримаску, изрекла Пандора.

– Весьма затруднительное! Судите сами: с тех пор, как этой женщине понравилось, что Филипп к ней неравнодушен, у него осталось два выхода: или удалиться, что было бы и неловко, и неучтиво, или же продолжать начатую игру, то есть смело идти тем путем, который она ему указала.

– И он, конечно, выбрал второй путь?

– Ну, разумеется! Он пустил в ход все средства, был сентиментален до предела и скомпрометировал себя в глазах света, полагая, что советница будет ему полезна в делах ее мужа.

– Глупец!… И долго тянулась эта комедия?

– Недели три… Или месяц… А потом советница, которая, конечно, довела дело до желанного конца, добродетельно рассказала обо всем мужу.

– И таким образом были вознаграждены и надежды, и бесстыдство господина Бейля,– улыбаясь уголками губ, заметила Пандора.

– Вот именно! Его осыпали такими насмешками, что он рассудил за благо отправиться в Баден для излечения своего самолюбия.

– В Баден?

– Это частично спасло его, ибо от отчаяния он стал играть, и – простите мне еще одно выражение, позаимствованное у старомодной риторики,– Фортуна взяла на себя труд возместить ему суровость Амура.

– Ба! Не стесняйтесь, говорите: Плутус[37]и Эрот!

– Вы прелесть!– воскликнул граф, ловя маленькую ручку, которая лежала на краю дивана и которую небрежно позволила ему взять Пандора.

– Ну, ну, говорите серьезно,– сказала она, проявляя глубокий интерес к рассказу графа.

– В таком случае подайте мне пример, прелестный бесенок!

– Итак, господин Филипп Бейль был счастлив в игре?

– Непозволительно счастлив! Говорят, что он выиграл астрономическую сумму. Это служит ему наградой за двойное поражение – поражение в политике и поражение в любви.

Вслед за этими словами воцарилось молчание.

– И это все, что вы можете сказать мне о нем? – спросила Пандора.

– Все.

– Подумайте хорошенько!

– На этом все мои сведения кончаются, но если вы хотите, чтобы я подвел итог…

– Подводите!

– Я сказал бы, что господин Бейль обладает как многими достоинствами, так и многими пороками. Одним словом, это человек, который способен на все. А следовательно, его необходимо остерегаться.

Пандора не ответила. Она размышляла.

Ее лицо, на котором обычно можно было увидеть только радость и следы незначительных неприятностей, омрачилось и стало серьезным. Губы ее сжались.

Неожиданно она встала с дивана.

– Граф,– каким-то странным тоном заговорила она,– вы действительно любите меня по-настоящему?

Граф д'Энгранд, которого этот неожиданный, предвещавший грозу вопрос застал врасплох, не нашел другого ответа, кроме восклицания, общеупотребительного в подобных обстоятельствах:

– Люблю ли я вас!

– В таком случае,– продолжала Пандора,– это печально для вас, ибо я вас не люблю.

– Я знаю,– вздохнул граф.

– И не полюблю никогда.

– Ах, Пандора!

– Никогда!

Граф провел рукой по лбу.

Пандора сделала два-три круга по комнате словно затем, чтобы дать ему время оправиться от удара.

Затем она остановилась против него.

– И я прошу вас, граф, прекратить ваши визиты.

– Что?

Он огляделся по сторонам, тряхнул головой и, ничего не понимая, широко раскрытыми глазами уставился на Пандору.

– Прекратить… мои… визиты?

– Да.

– Ха-ха-ха!– выдавил он, пытаясь рассмеяться.– Понимаю… Это новая шутка… Чудесно! Чудесно!

Но Пандора оставалась серьезной.

– Нет, граф, это не шутка; напротив, ничего серьезнее и быть не может. Я твердо решила прекратить с вами всякие отношения.

С этими словами она повернулась на каблуках, подошла к камину, на котором стояла папиросница, и снова уселась напротив графа, вертя в пальцах папиросу.

– А теперь,– заговорила она,– у вас, как у всех осужденных, есть в запасе двадцать четыре часа, чтобы проклинать судью; но я, кроме того, добровольно предоставляю вам сверх того еще полчаса, чтобы излить свое отчаяние и осыпать меня самой страшной руганью. Валяйте!

И она закурила.

Граф д'Энгранд, словно пригвожденный к своему месту, оставался безгласен.

– Послушайте! – внимательно посмотрев на него, продолжала Пандора.– Знаете, что вы должны были бы сделать, дорогой граф?… О, я знаю, что советы, особенно советы наиболее разумные, в подобных обстоятельствах обычно встречают плохой прием, но мне все равно. Так вот, вы должны были бы вести себя как умный человек до конца. И, во всяком случае, вы капитулировали бы на почетных условиях. Мое решение бесповоротно; между нами все кончено; так протяните же мне руку, поцелуйте меня в лоб в последний раз, и расстанемся добрыми друзьями.

Но рука Пандоры повисла в воздухе.

– Ах, вы не желаете?– спросила она.– Что ж, как вам угодно, дорогой друг!… Предупреждаю вас, что я заранее знаю все, что вы мне скажете. Все это расписано по нотам, как симфония: упреки, умиление, проклятия, напускное равнодушие, обещания, напоминания о прошлом. И не надейтесь, что вы скажете мне что-нибудь новенькое. Вы будете говорить не лучше других: один из вас более красноречив, другой – менее, вот и вся разница. Впрочем, вы должны были быть готовы к тому, что произошло сегодня: ведь я вас предупреждала неоднократно! Я не лучше других женщин: вы не делали мне ничего, кроме хорошего, я не делала вам ничего кроме плохого; это я первая вас бросаю. И уверяю вас, что ваша история – это история всего мира. Давайте на том и покончим. Я неблагодарна, это не тайна; у меня нет сердца – это тоже не новость. Избавьте же меня от упреков за мои пороки, которые я сейчас перечислила сама. И без единой ошибки,– прибавила она с видом ребенка, хорошо выучившего урок.

Господин д'Энгранд, по-видимому, не слушал ее, ибо когда она кончила, он прошептал, словно отвечая самому себе:

– Да, я уже стар!

И эти единственные слова, которые были ответом Пандоре, сопровождались горьким вздохом.

– Кто говорит вам о вашем возрасте?– возразила она.– И в чем вы с вашим фатовством ищете причину моего решения? Вы не молоды и не стары; вы в возрасте всех богатых людей Парижа. А кроме того, даже если бы вы и были древним старцем, если бы вы были безобразны, как сам Квазимодо, что бы это доказывало? Вы прекрасно знаете, что женщины постоянно увлекаются уродами и ничуть этого не стесняются. Слишком стар, слишком стар! Послушал бы вас кто-нибудь, так подумал бы, что мою квартиру осаждают толпы мальчишек!

– Я этого не говорю, дорогая Пандора.

– А что же вы тогда говорите?

– Я говорю,– грустно сказал граф,– что разница в двадцать пять лет меняет очень многое; что женщина в любом случае остается женщиной и что умоляющему голосу и заискивающей улыбке старика она всегда предпочтет непринужденные речи и повелительные жесты молодого человека…

– С красивыми усами, с красивыми волосами и в красивом мундире,– насмешливо договорила Пандора.– Ведь вы это хотели сказать, не так ли? И вот до чего вы докатились: вы, как и все люди вашего поколения, разумеется, воображаете, что мы без ума от адъютантов и первых любовников из водевилей. Ах, Боже Ты мой! Надо же, чтобы такие сильные люди несли такую чепуху; в восемнадцатом веке они утверждали, что все герцогини обожают своих высоких лакеев! Если вы не можете придумать что-нибудь поостроумнее, то, право же, я могу только посоветовать вам на том и закончить наш разговор, дорогой граф!

Она встала.

– Я не хотел обидеть вас, милая Пандора.

– О, я в этом нимало не сомневаюсь!

– Но мой рассудок старается объяснить ваше поведение, и потому я то и дело попадаю впросак.

Пандора закурила вторую папиросу.

Несколько смущенный тем, что он собирался ей сказать, граф д'Энгранд молча смотрел на нее несколько минут.

Наконец он подошел к ней и спросил дрожащим от волнения и робости голосом:

– Дитя мое, может быть, я недостаточно богат для вас?

– Может быть,– холодно отвечала Пандора.

– Но ведь я тысячу раз предлагал вам квартиру, более достойную вашего вкуса, и жизнь, более достойную вас самой; почему же вы всегда отказывались, если это так?

– Почем я знаю?– отвечала она, выпуская изо рта струю дыма.

– Сколь ни мало я привлекателен, я могу, однако, состязаться в роскоши с большинством победителей из Жокей-Клуба, и если бы вы согласились подвергнуть меня испытанию…

– Говорила же я, что все ваши речи слово в слово такие же, как у всех на свете! – перебила Пандора.– После сцены скорби – великая сцена искушения, и она-то как раз самая банальная. Вы хотите предложить мне драгоценности – так ведь? Кружева, кашемировые шали и целое состояние, которое рифмуется с «обеспеченным существованием»!

– Смейтесь, смейтесь, сколько вам угодно, дорогая Пандора, но когда вы кончите смеяться, попытайтесь хотя бы разглядеть, что мое сердце разбито!

Пандора нахмурила брови; она хмурилась всякий раз, когда была растрогана.

– Вот что,– заговорила она,– откажитесь от своей любви ко мне. Так надо; больше я ничего не могу вам сказать, но так надо. К тому же я ведь не заслуживаю вашего уважения; я вас обманывала, я сделала из вас посмешище. Скажите сами: нашлось ли когда-нибудь у меня для вас хоть одно доброе слово? Я разбила ваше сердце, говорите вы, и это с вашей стороны проявление слабости; так обратите взоры на женщину более достойную. Человек может быть совершенно раздавлен смертью матери, изменой супруги, неблагодарностью дочери или сына – это уважительные причины. Но допустить, чтобы разбилось сердце от разлуки с первой встречной, с особой, с которой знакомятся в ресторане или на балу в Опере; страдать из-за того, что тебя покинула мадемуазель Пандора, «девица без профессии»,– это непостижимо, это недостойно такого мужчины и тем более такого дворянина, как вы! Я не испытываю к вам даже благодарности; как только вы перешагнете порог моей квартиры, я навсегда забуду о вас. Умолять меня так, как это делаете вы,– значит поступиться собственным достоинством; ваши предки, носившие красные каблуки[38], вели себя иначе в подобных обстоятельствах: как только им давали отставку, они целовали руку изменницы, делали пируэт и уходили!

Эта речь, несомненно, нелегко далась молодой женщине: она отвернулась и сделала вид, что смотрит в окно.

– Вы клевещете на себя, дорогое дитя,– отвечал граф,– вы гораздо лучше, чем вы о себе говорите, но вы не хотите, чтобы это знали. Ваша душа еще жива и невредима, ибо убивает или портит душу не столько жизнь, сколько мысль. А вы еще слишком молоды, чтобы много размышлять,– у вас для этого не было времени; ваше обучение дурному, к счастью, не завершено, поверьте мне. Вы жестоки лишь временами, вы бесчувственны лишь из тщеславия; и в тот самый момент, когда вы приспосабливаетесь к двойной роли, вы признаетесь, что уступаете некоей таинственной необходимости…

– Это правда,– перебила Пандора.

– Так вот, нехорошее дитя, перестаньте унижать себя, вы ни в чем меня не убедите. Я люблю вас, хорошо вас зная. Даже если бы вы и впрямь были такой, какой хотите казаться, даже если бы преждевременное презрение к самой себе и презрение окружающих ожесточило вашу душу, то неужели вы думаете, что моя любовь или же моя слабость, как вы ее называете, внезапно прошла бы от этого? Увы, нет! Любовь старика тем упорнее, чем меньше у него надежды. Вы справедливо заметили, что я поступаюсь собственным достоинством; но еще справедливее то, что у меня не хватает сил разлюбить вас. Мужчины сильны и достойно ведут себя только в тех случаях, когда они не любят женщину.

– Ба! Не будет меня – будет другая. Вы полюбите Сару, или Фернанду, или Мелани. Сердце мужчины никогда не бывает свободным.

– В моем возрасте люди не меняют своих привязанностей,– ответил граф.

– Что ж, дорогой граф, уповайте на Бога!

Эта фраза была произнесена тоном, который не допускал продолжения разговора.

Господин д'Энгранд взялся за шляпу.

Любовник, который получил отставку, проситель, которого выпроваживают без милосердия, поэт, рукопись которого отказывается принять издатель, берутся за шляпу одинаково – молча и убито.

– Прощайте, Пандора,– сказал граф.

– Прощайте.

Он уже взялся за ручку двери, когда Пандора, которая, казалось, о чем-то раздумывала, окликнула его.

– Подождите!

Удивленный граф подошел к ней.

Пандора направилась к своему секретеру, открыла один из ящиков и вытащила оттуда пресловутое письмо с загадочной печатью.

Она еще раз перечитала письмо, но теперь она, казалось, обдумывает каждую букву.

– Дорогой граф,– заговорила она, отложив листок,– мне жаль вас, и коль скоро вы действительно меня любите, отчасти по привычке, отчасти из самолюбия – не перебивайте! – я хочу предложить вам договор.

– Договор?

– Ну да, договор… от глагола «договариваться»… или полюбовное соглашение, если это вам больше по душе. Сегодня вы страшно бестолковы!

– Говорите, Пандора, я сделаю все, что вы хотите.

– О, я не буду слишком требовательной!… Какое у нас сегодня число?

– Двадцать шестое… Двадцать шестое июля…

– Отлично!

Она принялась считать по пальцам.

– Граф,– продолжала она,– вы отправитесь в трехмесячное путешествие.

– Путешествие?!

– Повторять я не намерена!… Вы были в Лондоне?

– Да.

– Очень плохо!… А в Мадриде?

– Нет.

– В таком случае отправляйтесь в Мадрид.

– Но…– пробормотал ошеломленный граф.

– Если вы предпочитаете съездить в Неаполь, Венецию или Константинополь, это дело ваше. Мне все равно.

– Пандора…

– Сегодня двадцать шестое июля, говорите вы; возвращайтесь двадцать шестого октября.

– Двадцать шестого октября? А дальше?

– А дальше вы встретите меня вечером в Опера Комик. Ведь у вас по-прежнему там ложа, да?

– Да, Пандора.

– Я буду там. И тогда я уже больше не стану вспоминать о нашем сегодняшнем разговоре. Я… я позволю вам любить меня, раз вы того хотите. Но уезжайте, уезжайте сегодня же, в крайнем случае – завтра!

– Будь по-вашему,– сказал граф д'Энгранд,– но и вы помните свое обещание: через три месяца, день в день, я встречусь с вами и потребую, чтобы вы его исполнили.

– Договорились!

– А до тех пор не скажете ли вы хоть слово, чтобы объяснить мне…

– Ни единого!

– Что ж, покоряюсь, раз так надо. Ах, как странно вы ведете себя, Пандора! Право, я схожу с ума!… Ну, ничего; завтра я покидаю Париж. До свидания, Пандора.

– До свидания, граф,– сказала она, протягивая ему руку, которую на сей раз он поцеловал.

II

Дата добавления: 2015-08-18