Чертов Аспирант довольно гоготнул. Шутки за 300 немного вернули его к жизни. Но увидев, что я уношу свежеоткопанный сборник анекдотов с собой в палатку, он всерьез удивился.

- Матяс, неужели ты собираешься оставить это говно себе? – уточнил он на всякий случай.

- Конечно. Это же просто кладезь. Половина шуток – полное фуфло, но остальные – квинтэссенция чистого юмора и еврейские анекдоты. Разумеется, я оставлю ее себе.

В подтверждение своих слов я зачитал ему еще один анекдот про Рабиновича, и клиент остался доволен. Я бы, наверное, долго торчал у кухни и зачитывал бедняге-поваренку каждую годную шутку, если б вокруг нас вдруг не началась крайне подозрительная активность. Сперва мимо прошастал величавой походкой горелорукий Сева с ножницами и пачкой бумаги и на ходу крикнул кому-то, что идет вырезать снежинки. Летом, в 36 градусов выше ноля. Я был уверен, что это все последствия какого-то страшного солнечного удара, пока из столовой, где спустя два часа после окончания обеда все еще тусовался народ, не послышались разговоры о… Чем бы вы думали? Новом годе! Да! Напомню – летом, в 36 градусов выше ноля. Мне в душу закрались подозрения, что господа археологи всерьез тронулись умом от жары. Ну а когда мой тезка-гитарист, одетый в комбинезон на голое тело и зимнюю шапку с помпонами, взвалил на плечо топор и объявил во всеуслышание, что отправляется на поиски елки, мы перепугались уже не на шутку. Очевидно же – мозги перетрудившихся под солнцем ребят так накалились, что теперь проецируют им картинки вожделенной зимней Рязани. Чтобы убедиться в этом наверняка, мы задали «лесорубу» самый очевидный вопрос:

- Андрей, что происходит?

- Новый год, ребят! – ответил он, радостно взмахнув головой и помпонами своей комичной шапки.

Но, прежде чем мы отошли на безопасное расстояние, добавил:

- Каждое 31 число месяца мы в лагере справляем Новый год. Традиция такая. Вечером приходите в столовую – будет весело. Ну а я пока пойду елку срублю, - и дружелюбно потряс топором.

- Понятно, - мы с облегчением переварили полученную информацию и задали второй по важности вопрос. – А где ты тут елку собрался искать?

- Не знаю! – все так же по-дурацки весело откликнулся Андрей. – Ну веток каких-нибудь нарублю – будет елка.

И он ушел, вдоволь заинтриговав нас, рубить ветки для елки Франкенштейна. Подумать только – Новый год в конце июля. Бывают у людей необычные традиции, но эта – самая странная из всех. По крайней мере, на данном этапе моей жизни. Возможно, в будущем мне предстоит как следует объездить мир и открыть для себя нравы подиковиннее, но пока хватало и этого. Интересно – и какой же на дворе нынче год по календарю старорязанских археологов?

***

В итоге, начало празднества я каким-то образом умудрился профукать. Упустил я, похоже, многое: когда поздним вечером я, наконец, появился в столовой, у половины ребят лица были размалеваны жутковатым праздничным гримом, в центре тента высилась собранная безумным гением ель, едва слышно шелестящая «Убейте меня…», а рядом покачивалась на железных брусьях огромная картонка, раскрашенная народными умельцами под экран телевизора. И, разумеется, все уже были пьяны. Очевидно, что до моего прихода имело место какое-то новогоднее представление, но узнать его фабулу мне было уже не суждено. Из недр казенного ноутбука играла развеселая громкая музычка, все вокруг трещали и чавкали на пределе своих возможностей, а на кухне уже поспевали с пылу, с жару первые оладушки. Я же с ходу не совсем сориентировался в происходящем, и потому выглядел слишком потерянным и трезвым для новогодней вечеринки, имевшей место в ночь с июля на август.

Но сомнения мои, как всегда, развеял Чертов Аспирант. С блаженной улыбкой героинового наркомана, он выплыл мне навстречу из самого сердца праздничного рейва и расставил некоторые точки над «i». Я действительно упустил слишком многое, чтобы вот так, с нахрапу, влиться в бушующую под тентом тусовку. Например, замечательный конкурс «Кто выпьет больше вина и не проблюется». Аспирант попробовал свои силы, но вышел из игры прежде, чем начал истошно звать Леху и угрожать расправой всем, у кого есть физическое образование. Однако теперь ему было хорошо, и это мягко сказано, а победил, кажется, Колька, в чем, в общем-то, никто и не сомневался. Моей последней надеждой было вино, которое здесь разливали из пачек, напоминающих пакеты с донорской кровью, но конкурс всерьез подорвал его запасы, и когда они иссякли окончательно, я был всего лишь в том приятном предварительном состоянии, когда теплота и спокойствие уже обильно концентрируются в районе живота, но до толкового опьянения еще ой как далеко.

С горя я неистово пожирал оладьи и салаты, а заодно слушал, как Рома и его жизнерадостное пузо на этот раз восхищаются праздником и духом единства на старорязанском раскопе. Присутствующие уже едва лыко вязали, когда над толпой, словно революционный призыв, пронеслась идея пойти жечь костер. Замутненные зенки Чертового Аспиранта озарились радостным светом. Народ идею подхватил, раскачал и с бурным ревом подбросил в воздух – алко-стадо твердо решило мигрировать на холмы. Это был единый порыв упившихся от счастья зомби, смотревших на мир из-под приспущенных век и едва перебиравших ногами в одном грамотном направлении. Прихватив остатки хавчика, дрова и любые емкости, внутри которых еще плескались на дне жалкие капли алкоголя, народ Рохана зыбкими рядами выступил к Хельмовой Пади.

Мы брели сквозь дьявольскую темень, слабо освещаемую синеватыми лучами фонарей, и тащили на плечах какие-то огромные ветки, чьи судьба и предназначение остаются для меня загадкой до сих пор. Мы шли и во все глотки распевали патриотичный «Deutsche soldaten». Питерец Максим нелепо размахивал кулачками и обвинял нас в фашизме, поэтому пели мы все громче и громче. Впереди меня шли Аспирант и Славный Парень Вася, вовсю обсуждавшие минувшие гусарские дни последнего, что вкупе с неприметными рытвинами тропинки и покоящейся у меня на плече ГИГАНТСКОЙ веткой ничуть не облегчало мне жизнь. Я рычал и подгонял дебилов веткой. Те отходили на пять шагов вперед и снова сбавляли ход, едва не протыкая мне глаза своими ветками. Это была крупнейшая за историю второго тысячелетия миграция алкоголиков, и те одинокие водители, чьи фары выхватывали из кромешной тьмы наши мягкие тела, еще долго будут поминать увиденное за кухонным столом.

Чем выше мы поднимались, тем холоднее становилось нашим недееспособным тушкам. Когда мы добрались до нужной точки, истинный коммунист Максим тут же бросился разводить костер, но спьяну у него ничего не получалось, и мы стояли, освещая ему непокорные дрова тусклыми синими лучами, и злобно клацали зубами. Хоть брели мы сюда кое-каким подобием колонны, на финальном этапе народ рассеялся, заблудился и так бы и помер от холода и тоски в пяти метрах от нерадивого костра, если бы Максим не добыл все-таки огонь. Это был успех и эволюционный прогресс – редкое создание, состоявшее на 80% из вина, способно с пятнадцатой попытки развести вполне себе приличный костер.

Блуждающие в кустах Огоньки святого Эльма почуяли запах жареного и призрачными рядами потянулись к свету. Одним из первых на поляну вывалился Шир и тут же взял ситуацию под свой контроль. Смотреть на него без смеха было невозможно: вкупе с внешностью и голосом Михаила Ефремова, текущая кондиция Шира была особенно уместной и символичной. Невозможно, да приходилось: среднестатистический Шир в вакууме дерзок, как спущенный с цепи пес, а спьяну и вовсе считает себя единственным трезвомыслящим мессией на всю Старую Рязань, так что смехуечки тут не канали. Направив все оставшиеся силы в твердость и прямоту своей стойки, Шир начал раздавать приказы налево и направо, и к тому моменту, когда до костра добрались последние заблудшие души, все за все были обязаны уже именно ему.

Раздались первые неловкие нотки расстроенной гитары, по кружкам зажурчал чаек, а костер обрел, наконец, свою первобытную мощь и старательно пускал нам дым в глаза. По сути, это была точно такая же посиделка, как и в предыдущую ночь – кроме нашей невменяемости, ничего в ней не отдавало духом Нового года: ни мандаринов тебе, ни подарков, ни оливье на лбу. Генерал Хоббитона товарищ Шир первым смекнул, что дело пахнет заплесневелым унынием, вскочил и объявил время тостов. Объявил – и с какого-то хрена посвятил первый тост дамам, подкрепив торжественные слова неимоверно затянутой слюнявой речью и нелепым поклоном в пояс а-ля «марионетка сорвалась с ниточек». Не то чтобы я был против дам, но у нас в лагере они набрались все, как на подбор, отвратительные: либо безличностные и суровые, занятые лишь горячей лесбийской любовью с работой, либо чересчур наглые, шумные и с распущенными во все стороны перьями, под которыми начинки было – что в Африке деликатесов.

Но Шир свое веское слово сказал, подождал, пока каждая девица не уставится надменно на подруг, уверенная, что, говоря обо всех, Шир подразумевал именно ее, и тихо смылся с передних рядов поближе к склону холма. Там он встал в не по-мужски тесный кружок с парой боевых товарищей и начал СОВЕРШЕННО БЕСПАЛЕВНО разливать что-то по стаканам, отгоняя время от времени любопытных и бредущего на запах Кольку. Перешептывание и глухое чоканье на том пятачке старорязанской земли были столь интенсивными, что я не выдержал и задал самый прямой вопрос:

- Что это вы там делаете, а?

Дата добавления: 2015-08-18