Я это как услышал, чуть сигаретой с другого конца не затянулся.

- Откуда они ее взяли? – выхватил я первый вопрос из дюжины других, нахлынувших в голову.

- Нарвали где-то около Спасска. Сегодня ночью будут курить. Ты в деле? Я в деле.

Не дождавшись моего ответа, он начал вслух рассуждать, что неплохо бы и нам нарвать той чудесной травы, а в Москве ее можно будет отдать на переработку одному нашему знакомому дилеру с факультета и поиметь свою долю с продаж. Еврейский мозг громыхал шестеренками на полную катушку. А меня вот больше интересовало, где это в окрестностях Спасска находится такое волшебное поле, о котором вроде никто не знает, но при этом каждый может прийти туда с черным мешком для мусора и нарвать себе конопли. Просто утопия какая-то.

Пока я думал об этом, Чертов Аспирант уже успел плавно перейти во вторую стадию еврейского мышления: опасение.

- …Впрочем, Колька сказал, что идти нужно далеко, - продолжал он свои рассуждения, несколько сбавив оптимистичный тон. – Не знаю, дойдем ли мы. Да и вдруг нас в автобусе заловят. Скажут «Откройте сумку», а там у нас полный пакет травы.

- В автобусе нет таможни, - поправил я его, не отвлекаясь от своих мыслей. – Мы не пересекаем границу. И все сумки сразу бросаем в багажное отделение.

- Ммм… Точно, - как-то безжизненно согласился Чертов Аспирант, словно сам уже задумался о другом.

На этом разговор о траве и сдулся. Пару раз мы к нему еще возвращались, но в итоге напрочь забыли про этот хитрый жидовский план. Может, оно и к лучшему. В Лас-Вегасе вон 40 лет назад за хранение травы сразу давали пожизненное. Но даже скурить богатые Колькины запасы я отказался. На самом деле я давно уже жажду от души затянуться косячком, но первый эффект – он всегда непредсказуем, а провести еще один рабочий день в предсмертных судорогах и сараевской бомбежкой в голове я не жаждал. Чертов Аспирант, услышав мое решение, хмыкнул и высокомерно заявил, что я как хочу, а он все равно пойдет курить траву. Как будто я собирался его отговаривать.

Тут моя сигарета окончательно стухла, и я отправился немного развеяться. Дело шло к вечеру - облака смущенно порозовели, словно стыдились недавних бесчинств озверевшего солнца, а сам виновник всех бед, уже тусклый и безвредный, медленно сползал с неба в свою тюрьму за горизонтом, чтобы завтра снова вырваться на свободу и задать жару несчастным археологам. Не погода, а идиллия. И как раз весь народ подтянулся. Лагерь снова горел пламенем жизни, бросая в воздух жгучие искры веселья, смеха и шуток за 200. Такая бодрая жизнерадостная суматоха, что я даже не заметил, как сзади ко мне, этак бочком-бочком, подобрался Колька и задал животрепещущий вопрос:

- Андрююх - угостишь сижкой?

- Да, конечно, - живо отозвался я. Что угодно, лишь бы грустные Колькины глаза не были такими грустными.

- Спасиб, - он бережно вытащил себе из протянутой пачки сигаретку, подпалил ей фитиль и продолжил диалог. – Ты сегодня будешь с нами курить?

- Да, буду, - зачем-то ответил я, хотя уже твердо решил, что не буду.

Колька удовлетворенно кивнул, одновременно затягиваясь сигаретой, и перешел к делу:

- Помоги мне тогда натаскать дровишек в нужное место. Если кто спросит, скажи, для костра.

Я был не прочь протянуть Кольке руку помощи - все равно хотел чем-нибудь занять себя. Для облегчения процесса мы взяли с собой одну из тачек и попробовали для начала спереть несколько дров из кухонных запасов. Точнее, Колька пробовал, а я придерживал и без того плотно уткнувшуюся в землю тачку и высматривал среди народа Игоря Юрьевича. Меньше всего мне сейчас хотелось попасться ему на глаза. Если он увидит нас и спросит, что мы делаем, мое нелепое «Это для костра» нам не поможет – Игорь Юрьевич заранее будет знать правду, потому что слышит, как бьется мое сердце и судорожно сжимаются сосуды. Но нигде его видно не было, и это напрягало меня еще больше.

Впрочем, тут мы задержались ненадолго – как сгорбившийся Колька ни старался привлекать поменьше внимания, его все-таки запалили с кухни и настойчиво попросили оставить дрова в покое. Колька был не дурак и понял, что идет неверным путем и дрова нужны, чтобы готовить вкусный ужин, поэтому тут же пересмотрел свои жизненные приоритеты, изменил точку сборки, и мы пошли тырить дрова уже из общественных запасов в сарае на пригорке. Там народу было существенно меньше – этак все население лагеря, помноженное на ноль – поэтому таскать дрова мы могли совершенно безнаказанно. Колька попросил отбирать деревяшки поменьше и покороче, но таких тут, хоть убей, не было, о чем я и твердил постоянно своему подрядчику, но тот лишь сочувственно кивал, бормотал «Это да… Беда…» и продолжал перебирать одни и те же поленья в надежде, что под ними вдруг появятся дрова его мечты. Но вместо них мы находили только грязь, занозы и огромных тонконогих пауков, от одного вида которых мое желание вернуться обратно в Москву стремительно подскакивало.

Кое-как мы нагрузили тачку тремя с половиной деревяшками, подходившими под описание, и еще парой десятков поленьев крупных и длинных. Мне начальник транспортного цеха велел толкать ценный груз, а сам небрежной походкой «Иду, курю» зашаркал впереди, высматривая опасность в лице Игоря Юрьевича. Я же уткнулся взглядом в дрова и, как мог, всем своим видом демонстрировал, что я не злоумышленник, а просто черная рабочая сила, не посвященная в планы руководства. Таким образом мы пересекли весь лагерь, поднялись вверх на проезжую часть и пошли вниз по дороге, не меняя своей конспиративной тактики. Единственное, что терзало мое любопытство, пока я сосредоточенно разглядывал поленья, с горкой наваленные в тачку – куда мы, собственно, идем? На этот кусочек Старой Рязани я еще не заглядывал, но и первого взгляда вполне хватало, чтобы понять – жечь дрова здесь решительно негде. В центре - проезжая часть, по бокам – два холма: один порос зеленью примерно по грудь, а на втором кладбище. Возможно, на втором холме с травы вставляет больше, да и встречи поинтереснее, но Шаман хоть и язычник, а такого богохульства себе не позволяет. Неужели три укуренных торчка будут валяться прямо посреди дороги, как в старых добрых 60-х, нагоняя своими жуткими улыбками страх на одиноких водителей?

Но Колька взял да и сломал моей логике хребет об колено, потому что внезапно велел зарулить прямо в кусты. С трудом подминая под тачку мощную растительность, я недоумевал, но покорно шел за Королем Ящериц по шею в траве, ожидая, что с минуты на минуту мы выйдем либо к Сайгону, либо к авиабазе Кхесань. Но мой командир, похоже, сам уже забыл, где будет раскуриваться трубка мира, так что петляли мы в этих джунглях так, будто удирали от банды крокодилов. А еще я представлял себе, что мы пираты, и я везу в тачке ценный клад, а мой полоумный капитан все никак не может решить, где его зарыть, и потому бродит, бродит, шепчется сам с собой и стреляет у матроса сижки. Только при таком раскладе меня скорее всего убьют, а тело положат так, чтобы через много лет мои истлевшие кости указывали на огромное «Хэ» под одним из кустов. Невеселый получится расклад.

Но вот капитан Жан де Коль поймал ухом ветер, определился и повел меня через заросли уже заметно решительнее, а главное – в одном направлении. Так мы вышли на маленькую неприметную поляну у подножия травяного (какой каламбур-с) холма. Там, в небольшом углублении, уже лежал другой ценный клад – черный Колькин мешок с его мифическим содержимым. Дрова мы вывалили рядом. По пути, правда, каким-то образом потеряли газетку для розжига, что очень расстроило Кольку, который до последнего не верил в ее утрату и тоскливо перебирал дрова, но я угостил его сижкой, и дитя сразу просветлело.

Провернув сию опасную диверсию за спиной начальства и никому не попавшись, мы, столь же невозмутимо, отправились обратно в лагерь. Только глазеть мне теперь приходилось не на дрова, за неимением больше таковых в тачке, а по сторонам – все так же невинно и безучастно. Но, как оказалось, никого наши хитрожопые маневры уже не могли интересовать в принципе, потому что в столовой к этому времени разворачивалась драма, заслуживающая сразу три «Оскара» - за сценарий, главную мужскую роль и лучшего злодея.

Суть драмы заключалась в том, что у некоего друга Шамана в этот день родился сын, и нашего пьяного вождя сей факт растрогал до глубины души. Пустив по свежевыбритому лицу суровую мужскую слезу, он решил, что, раз такой повод, ему теперь все дозволено, и сел кирять прямо средь бела дня. Вот только Игорь Юрьевич решил иначе, и к тому моменту, как подошли мы с Колькой и под шумок вернули тачку на законное место, в столовой, на глазах у заинтригованной публики, происходило нечто, напоминающее картину «Петр I допрашивает царевича Алексея». За пустым столом сидел одинокий Шаман в обнимку с бутылкой водки, в мятом плаще эксгибициониста и со скорбным лицом подвергнутого пыткам партизана, которому больно, но он все равно хрен с два расколется. Рядом бродил из стороны в сторону раздосадованный Игорь Юрьевич и из последних сил дергал за нити ускользающей из пальцев власти.

- Дима, я же все четко сказал, - настойчиво пытался он переубедить подсудимого. – Я на все уже глаза закрываю, но средь бела дня пить не позволю.

- У моего друга сын родился… - тихо повторил свое заклинание Шаман, тоскливо глядя куда-то под соседний стол.

- Я это уже слышал! – продолжал захлебывающееся наступление Игорь Юрьевич. - Отмечай, как хочешь, но не здесь. Не у тебя, в конце концов, сын родился.

Дата добавления: 2015-08-18