Жара и впедаливание на большом раскопе

Началась эта история очень просто – я бы даже сказал, примитивно. Распивали мы, значит, с Чертовым Аспирантом Журналистики бутылку вина на Воробьевых Горах, беседовали о вечном, об истине, которая в весне, и вдруг он достает из широких штанин телефон и показывает мне одно наилюбопытнейшее объявление. Суть его была в том, что молодым предлагают вытащить свои задницы из-за компьютеров и ехать прямиком на Старую Рязань – раскапывать городище, развеянное Батыем в прах и говно еще в лихом XIII веке. Мы с Чертовым Аспирантом в тот душный июль были на самом гребне волны битнических идей – керуаковское «жизнь – это дорога» бурлило у нас в крови, и потому это предложение показалось нам предложением мечты. Нам хотелось приключений, а утопающая в жаре Москва не могла предложить нам ничего, кроме Интернета и вина – и то деньги на вино уже подходили к концу. Восхищенные такой уникальной возможностью и вдрызг пьяные, мы ударили по рукам и твердо решили, что проведем остаток этого месяца на Старой Рязани, и сам черт не помешает нам это сделать.

Потом была еще долгая неделя подготовки, сборов и мягкого закругления наших летних практик. Хотя уже на следующее утро после судьбоносного распития вина весь хмель вышел наружу, ощущение, что нас ждет нечто ГРАНДИОЗНОЕ, никуда не испарилось, и мы были настолько взвинчены, что любое промедление казалось нам неприемлемым. И все же нам предстояло еще закончить несколько московских дел и, конечно же, благополучно женить нашего друга Кольку. Но напряжение было столь велико, что мы решили после свадьбы домой не возвращаться и с первыми же лучами похмельного солнца умчаться в Рязань. Да, это определенно должно было стать нашим Приключением с большой буквы «Пэ».

И вот долгожданный день настал. Чистые, прилизанные, одетые, как настоящие успешные люди, мы с Чертовым Аспирантом притащились на свадьбу прямо с дорожными сумками и до поздней ночи пили за здоровье жениха и невесты. Впрочем, хронология свадьбы к этой истории никакого особого отношения не имеет, да и вискаря я тогда выдул столько, что завершение банкета из моей памяти будто бы кто-то удалил, словно ненужный и бесполезный файл с рабочего стола. Если верить показаниям свидетелей, во мне проснулись отеческие чувства и невероятная всеобъемлющая любовь к ближнему своему – я вовсю играл с младшим братом жениха, обнимался с народом и желал вечного счастья одному моему знакомцу с журфака и его девушке, с которой мы виделись первый раз в жизни, но она наверняка уже меня ненавидит. Чем в это время был занят Чертов Аспирант, мне не известно. Но в один прекрасный момент, когда я стоял на коленях перед какой-то девушкой и о чем-то оживленно с ней щебетал, мой друг вернул меня в мой полный рост и объявил: «Пора». И так мы оказались на Чистых Прудах.

Эту ночь нехилых страстей мы провели прямо на бульварной скамейке, кое-как переодевшись в дорожную одежку и сбросив с себя все то, что еще делало нас похожими на людей. Я провалился в сон сразу же, а Чертов Аспирант, по его словам, всю ночь охранял мой покой и отгонял каких-то левых таджиков, предлагавших как следует затусить у них дома. Разумеется, утро следующего дня было наипаршивейшим. Понадобилось несколько часов, три бутыли газировки, один гигантский сэндвич из «Сабвэя» и половина дороги до Рязани под успокаивающие немецкие песенки 40-х, чтобы я полностью оклемался. Чертов Аспирант же видимо пришел в себя еще ночью, но зато его постигла другая напасть: кто-то (возможно один из гостей) укусил его в ногу в районе щиколотки, и к утру эта нога распухла до пугающих слоновьих размеров. Мой попутчик хромал и тихо матерился. Если бы не некая загадочная тетушка из «Сабвэя», истинная христианка, с материнской грустью в глазах отсыпавшая нам немного болеутоляющего, ногу вероятно пришлось бы ампутировать.

Дорога до города Спасска – ближайшей точки к старорязанскому раскопу - заняла у нас четыре часа автобусом «Москва-Рязань», полчаса на троллейбусе до рязанского автовокзала и час тряски на модифицированной, обклеенной скотчем «Газели» до, собственно, Спасска. Все это время мы чувствовали себя настоящими бомжующими битниками, загруженными табаком и самыми необходимыми для бродяжничества шмотками. Мы были в дороге всего полдня, а ощущение было такое, будто неделю. Вероятно, сказывалось недавнее тяжкое похмелье – нищие, потрепанные жизнью битники редко могли позволить себе такое роскошное паскудство в желудках, будучи в пути. Куда атмосфернее, конечно же, было бы передвигаться на собственной машине или хотя бы старых пердящих мопедах, но много ли нам нужно было для счастья?

И таким вот макаром, протрясшись час в заду у «Газели» и вдоволь почувствовав себя мексиканскими беженцами, на всех парах томящей неизвестности несущихся к американской границе, мы очутились в городе Спасске. Впрочем, город – это сильно сказано: Спасск являл собой самую обыкновенную деревню – только с улицами, небольшой площадью и непонятно как здесь очутившимся новехоньким и чистеньким универсамом «Дикси». После такой беспокойной дороги мы с Чертовым Аспирантом выразили желание несколько опустошить мочевые пузыри, но вместо туалета нашли лишь две обреченного вида дыры в бетонном полу, почти до краев заваленные дерьмом и прочими отходами бурной человеческой жизнедеятельности. Чертового Аспиранта в этой жизни уже ничего не пугало, а вот я так и не решился подойти к этим смердящим пережиткам мрачного средневековья. Но и я, и он единогласно пришли к мнению, что эти дыры воплощали собой журналистику.

Миновав пару коров, меланхолично щипавших травку у тротуара, мы нашли местных сорвиголов-таксистов, один из которых был похож на сельского Дейна Дехаана, а второй, тот, который согласился взять нас к себе на борт – на самого обыкновенного Майкла Рукера. И назвав этих ребят сорвиголовами, я вовсе ничего не приукрасил: милиция в Спасске все больше объедалась в кафе «Радуга», чем следила за порядком, поэтому гоняли местные таксисты под все 200, да еще и по встречке, с неохотой сбавляя скорость лишь на особо крутых поворотах. Зато всего за 100 рублей. А то и за 60, если погода была хорошая. Наш водила видимо был в городе новенький, так как слова «раскоп» и «Старая Рязань» не оказали на него ровным счетом никакого впечатления. Зато услышав про лагерь археологов, он понимающе протянул «Ааа… Археологи-хуелоги…», кивнул и повез нас сперва за город, потом через негодующую Оку по понтонному мосту, затем вверх по холмам, мимо отрешенной одинокой церквушки, и, наконец, ухнул куда-то вниз и высадил нас уже в лагере.

Что же это был за лагерь? Две крупных, стоящих впритык деревянных будки – кухня и аванпост начальства, тент-столовая цвета украинского флага, тент с находками и два небольших палаточных городка по бокам. Работать предстояло на двух раскопах, один из которых находился где-то за холмом, а второй – в пятнадцати метрах от кухни и издалека напоминал грядку. Но мы с Чертовым Аспирантом приехали слишком поздно, чтобы работать – раскоп должен был окончиться с минуты на минуту – и были отправлены рубить дрова на благо общества, пока жрать не позовут. У меня это получалось не так хорошо, как писать опусы на 30 страниц, а вот Чертов Аспирант вошел в раж и так остервенело бил поленья об землю, будто они нанесли ему тяжкое личное оскорбление.

Палатка, в которую нас заселили, явно была рассчитана на одного человека, но мы кое-как втиснулись в нее вдвоем. Потихоньку с двух раскопов начал подваливать голодный народ, и вскоре поначалу казавшийся вымершим лагерь заполонили весело гудящие люди, среди которого были как местные «деды», так и накатившая по объявлениям или обязательной практике с исторических факультетов молодежь. Вся эта масса вскоре превратилась в единый, состоящий из бесед, баек и взрывов смеха организм, с которым я в связи с врожденной социопатией, а Чертов Аспирант – загадочной молчаливостью, не очень спешили знакомиться: все больше всматривались и запивали гречку компотом.

Одно можно было сказать наверняка – это был не только лагерь археологов, но и лагерь детей самых некреативных родителей: у нас тут было четверо Андрюх, трое Дим, несколько Денисов и Ален и далее по списку. Впервые в жизни я был бы рад приезду какого-нибудь Отелло Ивановича Гребенщикова, чтобы хоть он внес некую ясность в уголок Земли, где на одно раскатистое «Андрееей!!», несущееся через весь лагерь к верхушкам церковных крестов, откликаются сразу четыре человека. Но, несмотря на то, что нас можно было поделить на Андрея, Андрюху и Андрейку, а у четвертого персонажа – местного матерого заводилу-раскопщика с внешностью и голосом Михаила Ефремова – и вовсе была кличка Шир, всем очевидно казалось, что так оно будет слишком просто.

В любом случае, наше знакомство с народом началось только вечером, когда на лагерь археологов опустились старорязанские сумерки, температура решительно скакнула вниз, и из палаток и кустов показали носы любители самой старой здешней традиции – впедаливания. Это словечко завез сюда наш ровесник – парнишка по имени Колька, в котором я почему-то сразу же уловил нечто от керуаковского Дина Мориарти. На самом деле ни Дин, ни Мориарти там и рядом не стояли, но это все равно был удивительный человек-метаморфоза. Днем он был молчалив и печален, и в глазах его мерцала такая молодецкая грусть, что мне всегда хотелось угостить его лишней сигареткой – даже, когда он не просил. Вечером же, вне зависимости от того, хотел ли он уйти спать пораньше или не пить вообще, он впедаливался по-черному, и на наших глазах на свет рождался совсем другой Колька – едва стоящий на ногах, обильно напичканный народным фольклором и умудряющийся усесться на кортах в любой горизонтальной и не очень плоскости. И все равно его взгляд был полон печали, а когда он усаживался на землю где-нибудь в сторонке и ронял голову на колени, его хотелось по-дружески обнять и поговорить с ним о чем-то задушевном.

Возможно, он был одинок – никто в лагере не воспринимал его всерьез: для всех он был просто живым символом пития и своеобразным пьяным шутом. А может, его душа просто просила «somebody to love»: стоило ему принять за воротник, как он начинал по очереди лезть ко всем девицам, а не найдя взаимопонимания, просто посылал их к черту и снова уходил в себя. Кто-то назовет его убогим, но мне было жалко этого парня, и иногда мне становилось грустно, когда за спинами раскрасневшихся от смеха людей лунный свет выхватывал маленькую сгорбленную фигурку, погруженную в свои, никому здесь не интересные мысли.

А еще здесь был Шаман. Не человек, а легенда. Таким, как сказал Панин в добротном русском фильме «ДМБ», «надо памятники чугунные на вокзалах ставить, а не руки ремнями вязать, и никак уж не в вытрезвитель сдавать». Хотя живым воплощением впедаливания был именно Колька, он и рядом не стоял с тем, как пил Шаман. Этот человек мог за один вечер вобрать в себя такую дозу самогону, какая отправляет в нокаут даже среднестатистического жителя Мытищ, а британского студента по обмену убивает на месте. Наутро же он залпом осушал полбутылки водки и, отоспавшись, был вновь готов к труду и обороне. Этот суровый бородатый мужичара с внешностью уголовника, ровесник Иисуса Христа, звался Шаманом не просто так – он был язычником и знал толк во многих травах: тех, которые лечат, приносят удачу и которые можно просто скурить. Прозванный почему-то «Профессором» после того, как заблевал палатку одному из руководителей раскопа, он был здесь вожаком стаи и главным байкером раскопа – историй и актерского мастерства в нем было столько, что зрительского внимания хватало на долгие часы. Жаль лишь, что к концу нашего пребывания в лагере он спился окончательно и укатил в Рязань на капельницу.

Так или иначе, вечерним балом здесь правили Шаман и Колька. Окутанный перегаром Дон Кихот и его верный Санчо Панса на кортах. Вдвоем они протаскивали в лагерь всевозможные вредные для организма плюшки и набирали добровольцев для их потребления. Конечно же, первые, с кем мы познакомились, были именно они. Это было какое-то стихийное знакомство: я всего лишь вышел почитать книжечку на пеньке, и вот уже Колька стоит передо мной на кортах и предлагает распить с ним пива в палатке, а потом на сцену выходит Шаман и угощает всех водкой, не забывая на ходу рассказывать былину о своей поездке в Кадом, которую прерывал лишь Славный Парень Андрюша Титов, нашептывавший мне на ухо историю Старой Рязани. Так и жили.

В первый вечер этой угарной (или вернее перегарной) парочке было нечем нас угощать, поэтому угощали мы. Еще днем, после обеда, мы с Чертовым Аспирантом вырвались в город, чтобы как следует затариться пивом – свои четыре бутылки я и поставил на стол. Жидовство жидовством, а такие вещи сближают, и скупиться ими нельзя. Распивали всем миром, потому никто даже не захмелел. Но Шаману и этого хватило – он уже был накачан водкой так, что из ноздрей брызгало, и пиво лишь залакировало его прекрасное настроение. Весь этот вечер и всю половину ночи на сцене был только он. Народ просил историй, и Шаман, подразнив нас для разогрева сказками про принца и принцессу, дедушку и внуку и Страшное Вонючее Лесное Говно, завел по-новой свой эпос о поездке в Кадом.

Казалось бы – что можно выдавить из истории о том, как Шаман и его дружок пьянствовали всю ночь в Кадоме, ночевали у какого-то сурового дедка, загремели в отделение, пили еще неделю, а потом загремели снова по ложному обвинению в краже иконы? Шаман может. Тут было все – взмахи руками, страшно выпученные глаза, причмокивания, междометия и полный набор не известных мне доселе фразочек, вроде «соплежуйского состояния» и «налапиздыхнуть». По ходу дела некоторые слушатели уставали и уходили спать, но мы с Чертовым Аспирантом сидели до последнего. Я эту байку слушал уже второй раз, но теперь проклюнулись новые подробности, да и в принципе на этот театр одного актера можно было смотреть вечно – после, конечно же, огня, воды и того, как поручик Алексей Лукьянов прячется с цветами за машинами.

Какие-то левые девицы пытались третировать Шамана – встали у него над душой, испортив всю историю, и начали ныть, что трезвым он ведет себя лучше, а сейчас он мерзкий, невоспитанный, и перегаром несет так, что глаза режет (хотя никто не мешал им просто взять и уйти). Шаман выслушивал претензии на свой счет долго и покорно. Могло сложиться впечатление, что все это его хоть каплю волнует. Когда же он понял, что фонтан жалоб сам себя не перекроет, он посмотрел на меня этак серьезно-серьезно и велел заткнуть нос. Я не понял. Тогда он повторил свою просьбу, а потом со смаком бзднул. Я не стану это никак комментировать из чувства солидарности перед своими двумя-тремя читателями, но в эффективности его аргументу не откажешь: девиц как ветром сдуло, и Шаман смог спокойно продолжить свою историю.

Дата добавления: 2015-08-18