X. Ломтик жизни

– Джим… Форд, прости…

Дженнифер остановила жестом Форда, говорившего о перспективе продюсерской и театральной компаний Эд- жерли. Утреннее заседание комиссии завершилось офи- циальным оглашением опубликованных предварительных итогов расследования. Согласно выводам работы теперь театру, кинокомпании и продюсерской группе, равно как и благотворительным фондам «Серебряного меридиана», предстояло выйти из-под опеки известной страховой ком- пании, с которой Эджерли имели дело долгое время. По результатам анализа данных, полученных от независимой финансово-юридической экспертизы и предоставленных

комиссии, были выявлены не только факты несоответствия компенсаций, выплаченных пострадавшим после декабрь- ского инцидента, но и грубейшие нарушения в ходе работы страхового холдинга с благотворительными фондами. Фак- ты давали возможность проследить также непосредствен- ную взаимосвязь между конкретными представителями страховщика и кампании в прессе, разыгранной на волне провокационных и компрометирующих публикаций.

Она всматривалась в окно, в ту сторону, где между начав- шими цветение деревьями на архипелаге взрыхленной зем- ли мелькала тяпка садовника.

– Кто это?..

Фрея не успела остановить ее.

– Кто?!

«Ломтик жизни» – так назывался цикл бесед, которые Джим Эджерли проводил на встречах со зрителями в ре- петиционном зале «Серебряного меридиана», предваряв- шими открытие обновленной после ремонта театральной сцены. Это событие, которое Фрея подготовила как встречу друзей в преддверии большого праздника – ее саму можно было увидеть не только в окружении, занятом подготовкой, но и дружески общающейся с гостями в фойе, предлагаю- щей присоединиться к радостной атмосфере, начав с бо- кала вина или чашки кофе – открывало череду программ, вечеров, встреч, конференций и спектаклей в ключе юби- лейного года фестиваля «Метаморфозы», отмечавшего свое двадцатилетие.

Программу мероприятий праздничного года предваря- ло обращение Фреи.

«В этом году Международному театральному фестива- лю “Метаморфозы” двадцать лет. Цифры имеют условное значение, но для нас это тот рубеж, когда спонтанное начи- нание, инициированное Джеймсом Т. Э. Эджерли и состо- явшееся благодаря его воле, свободолюбию и обожанию та- лантливых людей, обрело многомерные формы, очевидный масштаб и ясные новые перспективы. По сути, за это время

определилась миссия фестиваля – создание инструментов поддержки и развития независимых театров. С одной сто- роны, это непосредственное участие в судьбе талантливых спектаклей и предоставление площадки фестиваля для встреч со зрителями и профессионалами. С другой, это во- влечение зрителей в театральный процесс посредством ди- алога с авторами и их спектаклями. В этом диалоге – через сопереживание, осознание, соединение в общем чувстве – заключен смысл искусства. Цель и суть которого всегда, го- воря словами Дж. Т. Э. Эджерли, одна – “искусство дает че- ловеку возможность пережить то, что в повседневности он по тем или иным причинам пережить не может”».

23 апреля встреча со слушателями и зрителями была по- священа введению в понятие натуралистического театра и открытие Жана Жюльена.

Спокойный, улыбающийся сдержанно и легко впервые за много месяцев, Джим в белоснежной футболке, джинсах и свободном сером крупной вязки кардигане, мягко укры- вавшем его плечи, подтянув рукава до локтя, сидел за сто- лом, где обычно проводил читку и досценические репети- ции. Он говорил, глядя в зал, не опираясь взглядом ни на монитор, ни на листы с распечатанным текстом. Так, слов- но рассказывал историю, которой давно хотел поделиться, и для чего, наконец, у него и у всех нашлось время, место и подходящее событие.

– Ломтик жизни, от французского tranche de vie – термин, который относится к натуралистическому театру и означа- ет натуралистичное описание реальной жизни героев. Он возник в 1890—1895 годах. И впервые, предположительно, был использован французским драматургом и литератур- ным критиком Жаном Жюльеном.

Жюльен ввел это понятие вскоре после постановки пье- сы «Серенада». Это в свою очередь отметил Уэйн Терни в своем эссе «Заметки о натурализме в театре». Свои пьесы Жюльен старался ставить таким образом, чтобы компози- ция, декорации и сюжет представляли собой динамическое

и точное отражение реальности. «Серенада» – это рассказ о коррумпированных, морально разложившихся персонажах, которые выглядят респектабельными и «улыбаются, улыба- ются, проклятые злодеи…». Известно изречение Жюльена о натурализме: «Пьеса – это ломтик жизни, с искусством по- ложенный на сцену». Он также говорил, что «…наша цель заключается в создании не смеха, но мысли».

Он чувствовал, что история в пьесе не оканчивается за- навесом, который, по его словам, «только произвольный перерыв действия, оставляющий зрителю возможность сво- бодно размышлять о том, что происходит дальше».

В похожем стиле, но на более высоком эстетическом уровне, были исполнены французские натуралистические комедии comédie rosse *.

Наш термин – «срез жизни», «кусок жизни» или «ломоть жизни», иными словами, «ломтик» – калька с французско- го. В 1950-х годах он был синонимом так называемого «ку- хонного реализма» британского театра и кино. В настоя- щее время так называют любое реалистическое описание или представление событий и ситуаций из повседневной жизни в литературе, кино, журналистике, комиксах и так далее.

В кинематографе этот жанр также называется «повсед- невность». То есть акцент делается на чувствах и поведе- нии персонажей. Типичные сюжеты: героиню увольняют, потому что она распивала алкогольные напитки на работе; коллекционер находит ценную вещь для своей коллекции; герой постоянно опаздывает на работу, потому что с опоз- данием приходит его автобус.

Закончив беседу, Джим предложил перейти к вопросам.

– Мистер Эджерли, можно ли сказать, что «Ломтик жиз- ни» – это та проекция частности в искусстве, которая отде- ляет и в то же время оставляет неискаженным авторский взгляд. Точнее, стиль.

Джим сделал секундную паузу.

– Знаете, я в этом смысле действительно человек Воз- рождения. И думаю, что в центре всех суждений или, если

* Фр. кляча.

угодно, высказываний человека о себе и бытии, какими яв- ляются и драматические произведения, находится то, что является собственно источником, началом и стержнем человека и бытия. Потому что понять бытие в другой пер- спективе практически всегда оказывается невозможным и малоперспективным. Поэтому постоянное возвращение к истинной перспективе – это и есть задача культуры вообще и всякого искусства в частности.

– Скажите, после того, что произошло в театре «Сере- бряный меридиан», после всех проектов, которые вы соз- дали с вашей труппой, что определяет актера для вас как режиссера в первую очередь.

– С годами я понял, человеческие качества гораздо важ- нее, чем актерский талант. В этом меня никто не переубедит.

– Вы считаете, что дилетант может вдруг оказаться силь- нее образованного актера?

– Главное, чтобы образованный актер был, в первую оче- редь, человеком. А не «хозяином жизни», или, по меньшей мере, красной дорожки. И тем более на сцене. Где не долж- но быть фальши. Никогда. Знаете, игры, интриги, ложь – это все происходит вне сцены. Здесь и у того, кто, может быть, по роли «хозяин жизни», душа изранена. Соответ- ственно рождается интонация. И чувство. Здесь люди чув- ствуют гораздо сильнее среднестатистически допустимого. И даже приличного. Их искренность, их интонация совсем другие. Если душа затронута, вы иначе говорить не можете. И двигаться. И жить. То, что называется в музыке cantabile, mezzo voce, bellcanto, где чувства, мысли, все живое нанизыва- ется и льется одно за другим. Это и есть наш общий текст. И наши общие чувства. И мысли. Все нераздельно. Как со- общающиеся емкости, как наэлектрилизованная жидкость. Когда не разделить, что где. Даже крик не разрывает этой ткани. Общей ткани повествования. По штриху здесь соз- дается изображение, которое трогает сердце. От которого больно. И очень хорошо. И снова больно. И снова хорошо. Очень живо все. Намного больше, чем мы привыкли. На- много больше.

– А вы могли бы сказать, что для вас самого «Ломтик жиз- ни», как вы его понимаете?

Пауза.

– Ломтик жизни, – ответил он, – это дело житейское, с любовью преображенное в искусство.

На этих словах зазвонил телефон. Охнув от неожидан- ности и досады на себя за забывчивость, он был уверен, что отключил звук, Джим извинился и взял трубку. Тот, кто звонил, видимо попросил его выслушать всего две фразы на ответ “У меня сейчас лекция”. Несколько мгновений он молчал, а отключив телефон, улыбнулся почти растерянно.

– Спасибо! Простите еще раз! На сегодня это все. Дождавшись, когда слушатели нехотя покинули зал,

Джим позвонил.

– Это я. Как у тебя дела? У меня тоже. Только что. Пред- ставляешь, мне позвонил Джо. И знаешь, что сказал? Что она беременна. Да. По-моему, каждый спектакль «Серебря- ного меридиана» теперь дает такой результат, – Джим хо- хотнул, пожав плечами. – Кажется, да. Ладно. Да, до скоро- го. То есть, до вечера. Само собой. Поцелуй их. Пока.

Он думал, что Эстер станет его Гертрудой. Но планы, по- видимому, придется менять.

В сентябре, в двадцатых числах, Фло ждала появления первенца. Теперь, значит, и в декабре родится новый чело- век – у Эстер. Джим долго сидел, задумавшись, прижав со- гнутый палец к губам.

«Каждый спектакль «Серебряного меридиана»… Да нет, не каждый. Когда они ставили «Перспективу» и снимали фильм, когда восстановили «Гамлета». А теперь, когда в третий раз он сам выходил на сцену, и планировал записать

«Аркадию»… Надо поговорить с Эстер. Возможно, три ме- сяца в роли Ханны она продержится.

Оле говорил, что «Гамлет» – не трагедия конца, но драма начала жизни. Обращенной во все стороны света.

Реплика Ханны, точь-в-точь:

Бернард. С нетерпением жду «Гения в пейзаже». Желаю тебе найти твоего отшельника…

Ханна. Я-то знаю, кто он. Только доказать не могу.

Джим вспоминал. Это была репетиция. Из-за съемок в фильме, идущих параллельно, Джо не мог работать на каждом спектакле. В этот раз Джим выходил в главной роли.

Фрея вела репетицию, как всегда, когда он был занят в спектакле. Через два часа она объявила перерыв. Зал опу- стел. Они были одни. Фрея с расстояния третьего ряда смо- трела на Джима. Расстегнув легкую куртку цвета граната, он сидел перед ней на затемненной сцене, чуть вытянув ноги и облокотившись о колени.

Фрея вот уже несколько минут смотрела на него, не моргая.

– Почему ты так смотришь? – спросил он.

– Дженнифер все еще нет.

– Сбежавшая Офелия?

– Она написала, что просит прощения за лондонские пробки.

– Давно бы уж пересела на мотоцикл.

– Это страшно. Не каждый решится.

– Ты же решилась.

Она замолчала на минуту.

– Ты давно знаешь?

– Лет пять, наверное. Может, больше.

– И ни слова не сказал.

– Ты же не хотела.

– Я боялась, что ты начнешь отговаривать.

– Поэтому я и не приставал, а ты – чувствовала себя сво- бодной. Сколько мы потеряли и как много не успели бы, если б не эта твоя скорость. Я знаю, ты молодец, за рулем особенно. Ты чувствуешь и замечаешь гораздо больше, чем кто-то другой, ты сильнее, чем это может показаться, поэто- му я знаю, что могу быть уверен. Когда тебя нет дома, а обе машины на месте, я спокоен. Поверь, я знаю. Я чувствую это всегда. Единственное, о чем я прошу тебя всегда, когда ты в дороге – возвращайся.

Она продолжала смотреть на него, не отрываясь.

– Джим…

– Что?

– Могу я попросить тебя…

– Само собой.

Виола подняла голову, обернувшись на студию. Она включила микрофон и позвала:

– Зак, ты на месте?

– Да, мэм.

– Включи фонограмму прохода Гамлета и Офелии. Свет, поддержите тему прохода, пожалуйста.

Она выключила микрофон.

– Джим, пройди со мной. Давай повторим это.

Джим хотел было что-то ответить, но, взглянув на Виолу еще раз, встал и протянул ей руку, когда она шагнула на сцену.

................... За него мой голос. Скажи ему, как все произошло.

И что к чему. Дальнейшее – молчанье.

…

Разбилось сердце редкостное. – Спи Спокойным сном под ангельское пенье! – Кто это с барабанами сюда?

Сцена, затемненная на протяжение предшествовавше- го финальным репликам поединка, и теперь еще сохраня- ла густой полумрак цвета сырых руин. Гамлет, произнеся

«Дай кубок мне. Отдай его», не падал, как можно было бы ожидать, вновь в полуобъятия Горацио, а вставал и говорил об истине своей истории и о том, почему Горацио должен жить. Под реплику Озрика и на протяжение всех финаль- ных строк – под мерную нарастающую, но не заглушающую его музыку – он стал удалялся вглубь сцены. И по мере того, как он шел, параллельно ему в левой части сцены появил- ся ярко освещенный силуэт – Виола. Они оба, светящиеся, уходили, их поглощал, растворяя в себе, яркий, ослепитель- ный свет отворяющегося углубления сцены…

Когда они подошли друг к другу, Виола обняла Джима. Ее ладони поднялись по его спине и остановились у сердца, чуть ниже лопаток. Он чувствовал себя обнаженным, хотя они были одеты, пройдя этот по замыслу сцены разоблача- ющий путь. И волнение затопило его снизу доверху – вски- пая в глубине, в солнечном сплетении, в груди, подкатывая

к горлу, перекрывая переносицу, лоб, залив его всего до ма- кушки. Дыша чуть приоткрытым ртом, он смотрел на нее, не торопясь искать слова. Потому что все они в этот миг ока- зались перед ним, сотканные, сплетенные и слитые ровным полотном – равные, и ни одно не стремилось выплеснуться в его сознание и быть сказанным. Они, как спокойная, едва колышащяяся, зыбкая гладь серебристого моря. Они слов- но ждали.

– Ты умеешь, перенося страданья, не страдать; за все уда- ры и дары судьбы ты равно благодарен. Те, чья кровь и ум так смешаны, – благословенны*…

Виола почти шептала. На секунду она опустила глаза и снова взглянула на него.

– На этой перспективе только и возможна встреча, – ска- зала она и улыбнулась. – Самая небывалая. С тем, кто откро- ет ее. Кто больше всех, кем может быть. Больше, чем близ- кий, больше, чем любимый, больше, чем друг. Больше, чем все слова на Земле.

Цветущие ветки осыпались крошечными лепестками.

– Тихо... тихо-тихо... тихо... вот так... вот так

Он удержал ее на руках, когда Дженнифер, крестоо- бразно раскинув руки на две искривленные дугами ветки, держась за них ладонями, взлетела над ним, чтобы в ту же секунду начать опадать, как шелк, соскальзывая по нему, те- кучими движениями рук притягиваясь к его плечам. Сама, как яблоня, прозрачная, ослепительная, белая. Легкая, ма- ленькая, юркая, горячая и живая, словно самка горностая. Голова ее еще была откинута, блеснули и бросились в глаза сигнальные флаги счастливого самозабвения – полоски бел- ков из-под ресниц и зубы из-под полуоткрытых губ.

– Я держу тебя, я держу тебя... Вот так. Так. Хорошо...

Тебе хорошо?

Она засмеялась беззвучно и прошептала с нежной иро- нией:

– Да нет на свете таких слов... Как и должно быть... Как только всегда и должно быть... Свободно... Свободно...

* У. Шекспир, «Гамлет», пер. А. Радлова.

– Ты такая же точно... Все такая же, как я… Все ты, все та же… Та же… Такая же... Точно такая... Ты... Ты…

Он перекинул назад с ее лба влажную прядь.

Дженнифер смотрела вверх. Она в восторге наблюдала и открыла, что можно смотреть, не находясь в воде, как из-под воды. Слезы стояли в глазах и не вытекали. Они сто- яли, как скапливается влага в углублениях коры или в ли- стьях. И видно из-под них, как из-под воды. Как из ручья. Господи!

Дата добавления: 2015-08-18