Конец философии? Конец цивилизации?

Можно отметить постоянное желание человека (и на обыденном, и на теоретическом уровнях) иметь суждение о собственном будущем. Как пра­ви­ло, оно является интерпретацией прошлого и настоящего опыта для ос­мыс­ли­вания своей судьбы. В случае, когда таковая оказывается не убедительной, возникают мысли о кризисе («глобальном кризисе», «крахе» и т.д.) ци­ви­ли­зации. Для ее понимания требуются новые ценности. Они находятся опытом и интеллектом. По крайней мере, пока находились.

Конец XIX — начало XX века принес человечеству множество проблем. Искусство, затем наука, позже — мораль потребовали рассмотрения их смысла в жизни человека, их основ. XX век потребовал для их разрешения массы человеческих усилий. Можно утверждать, что теоретики оказались при этом бессильными. Мировые войны, авторитарные режимы власти, оружие массового уничтожения вызвали реки крови обывателей. Опыт был получен трагический. Наученное этим опытом человечество и сейчас с чувством стра­ха вглядывается в свое будущее, хотя, кажется, следующий век пока ничего глобального не сулит. Существует лишь либо желание напугать и на этом нажиться, либо желание удивить «разгулом страстей перед грядущей ка­та­стро­фой» и на этом тоже нажиться. Свое мнение надо уметь отстаивать громко. Но это, кажется, было всегда. Изменились лишь методы достижения громкости за счет развития средств массовых коммуникаций.

Человеческая жизнь продолжается, цивилизация — множество ее куль­тур­ных форм. «Конец цивилизации» означает конец одной из таких форм, за которой последуют другие. Мы в это верим. Это нажитая опытом ценность. Необходимо лишь назвать себе непредвзято и, если получится, то и честно, что мы имеем сейчас. При этом, конечно, важен уровень собственного ин­тел­лекта. Попробуем это сделать, опираясь на этот самый уровень, достаточно хлипкий.

Развитие научного познания реальности привело к созданию трех «картин мира» — механистической, энергетической и информационной. Послед­няя — дело XX века, она еще только создается. Отсюда — множество фантазий относительно нее. Но несомненна роль информации в бытии. Возможно точнее, хотя и несколько преждевременно, сказать: бытие — это информация. Перед философией встала необходимая задача — осознать модернизацию традиционного для ее теории познания (эпистомологии) со­отно­шение объекта и субъекта познания. Ведь информационный подход дает возможность понимать их тождество как некоторой суммы информации. Быть может стоит присмотреться к предложению М. Фуко о пре­вра­ще­нии философии в мышление об эписистемах, «системах всех отношений, су­щест­вующих в данную эпоху между различными областями знаний».

Не менее важной для современности является роль практики в жизни людей. Перед ними существуют три вопроса: что мы имеем, что мы хотим иметь и как мы этого достигнем? Второе и третье — предмет технического знания и технологии. Развитие того и другого привело к тому, что наряду с природным миром человечество оказалось в «техническом мире» и «тех­но­ло­гическом мире», существующем внешне по отношению к природе и самым существенным образом определяющим жизнь человека. Он может оказаться отчужденным в этих мирах, не определив сущность своей свободы, на что обращали внимание К. Ясперс (1863—1969) и М. Хайдеггер.

Таким образом, если попытаться понять сущность современной че­ло­ве­ческой истории, то можно говорить об ее протекании в «трех реальностях» — природе, технике, технологии. Это суть того бытия, «просвет» в котором силится увидеть человек своей деятельностью. Вообще-то в таком подходе нет ничего особенного. Ведь еще К. Маркс писал об объективности об­щест­венных отношений. Речь идет лишь о «смене ориентиров» в понимании бы­тия. Но такая смена существенно меняет задачи философов.

И технику, и технологию нельзя называть «объективной реальностью», внешней субъекту ее познания и соответствующей практической дея­тель­ности. И то, и другое субъективно, определено в значительной степени его ценностями. Соотношение объективности и субъективности зависит от уров­ня знаний и характера деятельности. К тому же поиск теоретической, на­уч­ной объективности тоже субъективен, зависит от организации научного экс­пе­римента, конкретного практического взаимодействия субъекта и объекта.

Развитие физики XX века потребовало для формулировки знаний учи­тывать как координаты наблюдателя (в теории относительности), так и его энергетическое участие в эксперименте (квантовая физика). Не случаен воп­рос В. Гейзенберга философам: что объективно показывает стрелка компаса, помещенного внутрь металлического корпуса корабля. К тому же, если об­ра­тить внимание на характер ценностей, которыми ориентируется человек в своей деятельности, то можно различить общечеловеческие ценности (ис­то­ри­чес­ки определенные), конфессиональные, стратификационные, личные их составляющие. Соответственно этому характер деятельности человека, «про­све­ты» свободы в ней представляются наблюдающему за ней уму существенно различными, плюралистическими. Возможность монистического отношения человека к собственной деятельности доступно лишь авторитарному уму или тоскующему по этому хозяину (рабу) его.

Мировоззрений на свете столько, сколько помещалось и помещается на нем их владельцев. «Соборный» их характер связан со многими, не имеющим отношения к собственно бытию индивидуума, обстоятельствами. Немалую роль в такой «солидаризации» играли в истории системы философем, пред­лагаемых мыслителями, политиками, идеологами. Выяснять причины такой роли, ее значительности, — задача историографии философии. Но в XX веке стало ясным существование плюрализма человеческой деятельности. Отсю­да — потребность во множественности философий, необходимых для по­ни­ма­ния ее. Развиваются как в силу необходимости, так по причине нахождения своего места отдельным философом, наряду с традиционными эмпиризмом и рационализмом, философия деятельности, философия техники, философия тех­но­ло­гии и т.д., в которых самым различным, порою, неожиданным об­ра­зом, переплетаются собственно философские мысли, социологические, пси­хо­ло­гические исследования.

Если вернуть термину «парадигма» ее первоначальное аристотелевское значение, то можно оценить современную ситуацию в философии как «плю­рализм парадигм». Одним исследователям эта ситуация представляется «кри­зисом философии». Другим — ее развитием. Современной формой такого «развития» является постмодернизм, философия, приветствующая мно­жест­венность своих форм как достижение.

Но есть вопрос, от которого не уйти ни одному постмодернисту, если хочет остаться в «философском цеху» — это вопрос о соотношении со­вре­мен­ного плюрализма и жестких философских традиций прошлого. Позволим себе предложить определенный ответ на этот вопрос: это соотношение есть язы­ко­вой вопрос. Впервые об этом писал Дж. Джойс. Действующие лица «Улисса» есть персонификация имен, слов. Затем было множество попыток пред­ста­вить в литературе «жизнь языка».

Наиболее развернутую форму бытия философского языка во времени предложил Ж. Даррида (1930—2005). Его предшественники — французская школа философии, начавшаяся с А. Бергсона (1859—1941). На пользующихся громадной популярностью публичных лекциях (парижские знатные дамы с утра посылали служанок, чтобы занять место в аудитории, откуда виден был бы величественный вид красивого, уверенного в себе и никогда не поль­зую­ще­гося конспектами лектора) он рассматривал бытие как временной поток сознания, без чего, по его мнению, невозможно осознать, различать эм­пи­рическую и мистическую составляющие бытия, естественные и оккультные науки, основанные на вере науку и религию. Наступило время, когда в ана­лизе такого потока необходимо «ставить душу выше идеи», ибо душа — «сви­детель известной жизненной тревоги».

А. Бергсон почувствовал эту ситуацию в начале XX века и стал пред­шественником французских экзистенциалистов, структуралистов и поль­зу­ет­ся популярностью среди постмодернистов. В таком качестве к его творчеству и обратился Ж. Даррида, бывший и историком культуры, и психоаналитиком, критикующим недостаточность оснований концепции З. Фрейда, и фи­ло­со­фом, пытающимся понять историю транспортировки во времени фи­ло­соф­ских идей. Последнюю он сравнивал с деятельностью мирового почтамта, обес­печивающего глобальную передачу информации как потока времени, прерываемого необходимыми в этом деле почтовыми остановками, на каждой из которых возможна модификация, задержка передаваемого текста, даже возвращение его назад. В результате корреспонденты могут даже не угадывать смысл получаемой информации, а значит, — и его источник, как и то, что хотел транспортировать он получателю. Получается почтовый обмен между людьми как суть жизнедеятельности, когда само получение информации, зна­ком­ство с ней заменяется ожиданием ее, которому посвящен весь поток вре­мени. Неизвестно, насколько идеи Дарриды будут устойчивы в будущем, но сегодня они пользуются вниманием мировой философии.

Часто приходится слышать о жизни как о игре по определенным пра­ви­лам. Но правила меняются. При этом правила изменения правил не­пред­сказуемы и в значительной мере могут быть результатом случайного стечения обстоятельств. Читателю предлагается продумать результаты некоторой мыс­лен­ной игры. Есть громадный стол, на котором произвольно набросана мно­жество вещей. Неизвестно почему (когда-то его кто-то этому научил, в этом заинтересовал, к этому принудил) сидящий за столом человек решил клас­си­фи­цировать эти вещи. Зачем он это будет делать и как, он еще не знает. Отбирая предметы и соединяя их по случайным признакам похожести, он складывает некоторые группы. Постепенно у него вырабатывается некоторые правила классификации, которые постоянно меняются вследствии наб­лю­де­ния за полученными результатами. Наконец, он чувствует, что ему не спра­виться с поставленной себе самому задачей. Да и вообще это скучно. Не­бреж­ным жестом руки все снова отправляется в кучу. Осталось одно воспоминание о бесцельно потраченном времени. Мы нарисовали здесь нам при­гля­нув­шийся портрет человека XX века, смысл жизни которого силится осознать современная философия.

В предисловии к переведенной на русский язык книге Ж. Дерриды пред­лагается подумать над сюжетом, рассказанным выше. Совпадение их, ве­ро­ятно, свидетельствует о том, что и обывателя, и философа в современном ми­ре беспокоит непредсказуемость будущего. Но обывателю необходим од­но­знач­ный ответ на подобный вопрос его философу. И он предпочтет веру в слова «громкого» политика. Но вот философ Деррида сообщает, что «он не знает», кто и зачем пишет нам из прошлого и к кому обращены эти послания, которые лишь «уничтожая, спасаем от забвения». Так же, по его мнению, не следует пытаться восстановить утерянное во времени, ибо все это будет лишь апострофом, а не текстом.

Дата добавления: 2015-08-05