Vi. Конец истории первой истории

Час спустя после моего возвращения в пасторский дом меня поселили в маленькой комнате, где бедный Бемрод в трудах и заботах создавал свои фрески.

Увы, тщетно я осматривал стены: его безжалостный преемник, вероятно племянник ректора, покрыл первоначальные изображения, которые я был бы счастлив обнаружить нетронутыми, первым слоем обоев, которые, согласно вкусам жильцов, с той поры и на протяжении четырех поколений пасторов, обитавших в этой комнате, поочередно уступали место, по крайней мере, четырем их видам,

Я не смог противиться желанию открыть окно и поискать среди всех освещенных окон окошко прежней комнаты Дженни; но тщетно я устремлял свой взгляд в темноту: ставни, скорее всего, были закрыты, так как окно оставалось темным.

Через четверть часа терпение мое иссякло.

Кстати, мне еще предстояло прочитать вторую часть рукописи.

Она лежала тут же, на столе, на том самом месте, где, по всей вероятности, были написаны первые письма славного пастора Бемрода.

Убедившись, что в истории дамы в сером все листы на месте, я лег и с наслаждением человека, оказавшегося после дневной усталости на хорошем матрасе между двумя белыми простынями, принялся читать.

Признаюсь, у меня есть предубеждение против историй, где действуют призраки: я способен волноваться, не испытывая при этом страха; тем не менее я верю в существование привидений, и те, кто прочел мои «Мемуары», знают почему.

Так что мне было легче, чем кому-либо другому, поставить себя на место пастора Бемрода, столкнувшегося с роковым привидением.

Пробило полночь, когда я дошел до того места, когда почтенный пастор проникает в замурованную комнату.

Как видите, я выполнял пожелания моего хозяина.

Так читал я до двух часов ночи; в два часа мне пришлось волей-неволей расстаться с пастором, его супругой и двумя их близнецами.

Я жадно прочел все до последней строки.

Меня охватило страшное желание встать и пойти разбудить моего хозяина: мне до смерти захотелось узнать, как разворачивалась вторая история и исполнилось или не исполнилось предсказание.

Я подумал, что просьба будет невежливой и неуместной, и в результате размышлений взял себя в руки и решил дождаться завтрашнего дня, тем более что два часа ночи означают этот самый уже наступивший день.

Так или иначе, я уснул; однако во сне мне вспомнились все случаи братоубийства в античности — Этеокл и Полиник, Ромул и Рем, Тимолеонт и Тимофан, и при помощи всех этих легенд я придумал собственную, которая во сне представилась мне великолепной и полной смысла, но по пробуждении исчезла подобно неуловимому дымку, оставив меня перед лицом небытия.

К счастью, уже давно рассвело.

Я встал, отнюдь не намереваясь открыть окно и воспользоваться подзорной трубой моего хозяина; нет, мое умонастроение полностью изменилось: что я хотел увидеть — так это мрачный пасторский дом в Уэстоне с позеленевшими стенами, с сырым двором и чудовищным эбеновым деревом с перекрученными корнями; что я хотел узнать — так это историю Уильяма Джона и Джона Уильяма.

Поэтому я в одно мгновение оделся и сошел вниз.

Господин и г-жа Ренье давно уже были на ногах.

Госпожа Ренье готовила завтрак; г-н Ренье отправился навестить одного из своих больных прихожан.

Я остановился на пороге дома и стал всматриваться в те три улицы, что вели к площади, где возвышался пасторский дом.

Вскоре в конце одной из этих улиц я заметил моего хозяина.

Я стал жестами подавать ему знаки; но, то ли не видя меня, то ли сочтя ниже своего достоинства ускорить шаг,, он продолжал свой путь прежней поступью.

Тут я понял Магомета, который, увидев, что гора не желает идти к нему, решил сам идти к горе.

Молодой пастор останавливался то на правой, то на левой стороне улицы возле домов, расспрашивая хозяев, улыбаясь, и всячески делал вид, что не замечает меня, наслаждаясь втайне своим триумфом.

Наконец, я подошел к нему.

— Ах, это вы, дорогой мой гость! — воскликнул он. — Хорошо ли вы спали?

— Очень скверно.

— Ба! Кровать оказалась неудобной?

— Нет, нет.

— Вы имели неосторожность оставить окно открытым?

— Тоже нет.

— Кошки подняли шум, играя на чердаке?

— Нет; мне захотелось снова повидаться с вами.

— Это весьма мило с вашей стороны… Но ведь не только ради того, чтобы меня лицезреть, вам захотелось повидаться со мной?

— Нет… Я все прочел.

— Все, до самого конца?

— До последней фразы, до этих слов: «О, кто бы мог подумать, что однажды одного из этих ангелочков назовут Каином?»

— И что же?

— Как что? Я хочу знать, что стало с Уильямом Джоном и Джоном Уильямом.

— Но я-то ничего не знаю об этом!

— Как это вы ничего об этом не знаете?

— Ни единого слова!

— О! Вот это да!

— Разве я не рассказывал вам, каким образом письма доктора Бемрода оказались у меня?

— Рассказывали, конечно.

— Так вот, я знаю об истории пастора Бемрода все то, о чем он писал доктору Петрусу Барлоу, и ни слова больше… Последующие события произошли, как я думаю, в других местах: в Ливерпуле, в Милфорде, даже в Америке.

— В таком случае как мне быть с финалом романа?

— Поступить точно так же, как вы поступили, чтобы начать его; посетите места, где происходили события; опросите людей, которые по рассказам могли бы что-то знать о них.

— Но, черт побери, не могу же я добраться до самой Америки ради того, чтобы узнать продолжение вашей истории: я предпочел бы сочинить ее сам.

— Это крайнее средство, которое всегда будет в вашем распоряжении, и в любом случае вы успеете прибегнуть к нему.

— И у вас не найдется для меня никаких сведений, необходимых для дальнейших разысканий?

— Никаких… Я лично непричастен к этой истории — точно так же, как вы сами; по воле случая первая половина ее попала в мои руки, вот и все. Я даю ее вам и больше ничего не могу сделать. Берете ли вы ее?

— Конечно же, беру! Однако, простите меня, я спешу уехать.

Пастор извлек из кармана часы.

— Сейчас полвосьмого, — сказал он. — Поезд отправляется в Чидл ровно в девять; у вас есть еще время позавтракать и отправиться этим девятичасовым поездом.

— В таком случае возвращаемся… Впрочем, погодите.

— В чем дело?

— Я должен поставить свои условия.

— Какие условия?

— Вы не можете вот так просто-напросто отдать мне в качестве подарка шесть томов.

— А почему бы нет?

— Нет… я вам не предлагаю деньги, хотя это было бы куда проще; но ведь, в конце концов, вы хотите же чего-нибудь.

— Вы же видели мою жену и моих детей; как вы думаете, чего мне еще желать?

— Но, быть может, чего-нибудь желает ваша супруга?

— Да, тут вы правы: у нее есть одно желание.

— Черт возьми! Надо быть построже!.. Буду ли я достаточно богат и могуществен, чтобы найти то, что не смог ей дать муж?

— О, да успокойтесь: речь идет всего-навсего о… Не собираетесь ли вы вскоре поехать в Италию?

— Я постоянно езжу туда, в Италию; правда, я вас предупреждаю, если вас интересуют индульгенции, то я в довольно плохих отношениях с новым папой.

— Нет, нет, в качестве протестантского пастора я нисколько не верю в эту область римско-католической коммерции.

— Что же тогда?

— Речь идет о соломенной шляпке из Флоренции.

— О, это я охотно беру на себя: у госпожи Ренье будет самая красивая шляпка из Тосканы.

— Тсс! Говорите тише: жена рядом!

— Понимаю, вы хотите сделать ей сюрприз.

— Нет, не в этом дело.

— В таком случае я не понимаю.

— Вы все равно забудете обещание!

— Господа, прошу к столу! — рискнула произнести эти четыре слова по-французски наша хозяйка.

Я завтракал, не отрывая глаз от настенных часов. В четверть девятого я встал из-за стола.

— Дорогой мой хозяин, вы француз, — обратился я к пастору, — и, как француз, вы, наверное, знаете самую старую из наших пословиц, восходящую к королю Дагоберу: «Нет такой приятной компании…»

— О, от нашей вы еще не избавлены!

— Как это понять?

— Мы проводим вас до Чидла и распрощаемся с вами только у вагона.

И он показал мне небольшую крытую коляску, стоявшую у ворот.

— Браво! Вот это то, что называется гостеприимством!

— Нет, это то, что называется жизнью. Мы, протестантские пасторы, не похожи на ваших католических кюре, которые подвергают себя все новым и новым лишениям, неустанно умерщвляя плоть; мы рассматриваем жизнь не как уступку, а как дар Господа: согласно нашей вере, даруя жизнь, Господь говорит нам: «Я даю вам то, прекраснее чего в мире нет; сотворите из нее нечто самое сладостное». И поэтому мы принимаем всякое удовольствие, которое Господь посылает нам на нашем пути, словно своего ангела, и, вместо того чтобы отгонять его нашей скорбной и надменной миной, мы стараемся приучить его к нашей земной атмосфере всяческими ласками и предупредительностью. Так, к примеру, увидев сегодня утром, что стоит отличная погода, я подготовил эту поездку: это был способ видеть вас как можно дольше и подарить жене и детям полдня свежего воздуха, солнца и цветов.

— Господин Ренье, вы так хорошо понимаете жизнь, что должны глубоко понимать и смерть. Счастливы те, кому вы помогаете жить! Тем более счастливы те, кому вы помогаете встретить смерть!

Я бросил взгляд на настенные часы.

— В нашем распоряжении тридцать пять минут, — предупредил я хозяина.

— Это на пять минут больше, чем нам необходимо… Хорошо, идемте!

— А мой чемодан?

— Он в коляске.

— А рукопись?

— Она в вашем чемодане.

— Так идемте же! Как вы только что сами выразились, вы человек, которому свойственны предупредительность и ласковость, и меня уже не удивляет, что счастье не покидает вас.

Мы сели в коляску и поехали.

Через полчаса мы были на станции.

В тот самый миг, когда мы ступили на землю, локомотив своим долгим пронзительным свистом предупредил о своем прибытии ожидавших его пассажиров.

И правда, поезд появился на повороте, стремительно; приближаясь к станции и покачивая огромным султаном дыма.

— Ну же! — произнес мой хозяин. — Поцелуйте мою жену и моих детей, пожмите мне руку и скажите нам: «Прощайте!»

— Почему же «Прощайте»?

— Потому что я не осмеливаюсь обратиться к вам с просьбой сказать нам «До свидания!».

— Увы, вы правы: «До свидания» — это ложь, «Прощайте» — это правда. Поезд остановился, и станционные служащие пригласили пассажиров занять свои места.

Пастор подошел к одному из людей, открывавших двери вагонов, и что-то сказал ему вполголоса.

— Yes note 38! — ответил тот, жестом пригласив священника следовать за собой.

— Что вы у него спросили? — поинтересовался я.

— Найдется ли вагон, где вы могли бы побыть в уединении… Не знаю, почему, но мне кажется, что сейчас вы расположены к одиночеству.

— Вы, дорогой мой хозяин, действительно знаете науку человеческого сердца. Ну а теперь скажем друг другу «До свидания!»: мне будет стоить слишком дорого сказать вам «Прощайте!»

Улыбнувшись, молодой человек жестом попросил жену и детей подойти к нам.

Словно сестра брату, супруга пастора подставила мне для поцелуя свой белый чистый лоб, обрамленный двумя золотистыми прядями; дети подставили мне, словно другу, свои круглые, розовые и свежие щеки.

А мы с г-ном Ренье порывисто и крепко обняли друг друга.

Наконец, начальник поезда дал сигнал отправления; я прыгнул в вагон, дверь его закрылась за мной, я опустил окно и высунулся чуть ли не до пояса в проем, чтобы еще раз увидеть моих новых друзей, расстаться с которыми мне было тяжелее, чем с многими моими старыми друзьями.

Пока они не скрылись из виду, я махал им рукой; супруги махали мне в ответ платками, а дети посылали воздушные поцелуи.

Но через пятьсот — шестьсот шагов дорога сделала поворот, и все исчезло.

Через три часа я был в Ливерпуле.

И теперь, поскольку то, что мне остается рассказать, является естественным предисловием к книге, которую публике остается прочитать, да будет мне позволено возобновить повествование лишь тогда, когда я смогу познакомить читателя с историей детей — точно так же, как я поведал ему историю их отца и матери.

Дата добавления: 2015-08-03