Я ПИШЕТ НАМ

Пусть будет По ту сторону принципа удо­вольствия. Это было открыто мною на первой странице без всякой предосторожности, наивно, насколько это возможно. Не имея никакого пра­ва, я все-таки осмелюсь перешагнуть через все методологические или юридические протоколы, которые бы самым законным образом вплоть до паралича замедлили мое движение. Пусть.

Однако первая страница первой главы уже со­держит следующее:

1. Определенное напоминание о нынешнем состоянии и опыте аналитической теории. Пси­хоаналитическая теория существует. Во всяком случае во первых строках звучит утверждение: «В психоаналитической теории мы допускаем...» И так далее. Мы вовсе не обязаны верить в то, что она существует, мы не должны считать ее дейст­вительной, но в любом случае мы должны быть уверены — это выдается за неписаный закон, — что Фрейд хочет сказать, что она существует и что в ней что-то происходит. Его высказыва­ние не содержит, по сути, ничего примечатель­ного, лишь мнимую констатацию того, что ее су­ществование принимается как данность. Но в нем содержится и констатация того, что сам его автор вполне осознанно пытается представить себя в качестве ее создателя и первоиспытателя. Да и как иначе, поскольку и те, кого он вовлек, или те, кто сами влились в этот творческий про­цесс, принципиально и сознательно пошли на соглашение, по которому создателем признается

[426]

именно он. Отсюда и своеобразие этого пред­ставления. Когда Фрейд высказывается в смысле существования теории психоанализа, он вовсе не чувствует себя в положении теоретика, опериру­ющего понятиями из другой науки, ни тем паче в роли эпистомолога или эксперта по истории науки. Он лишь констатирует существование то­го, что в результате соглашения закрепляется за его именем, а он признается гарантом этого. Оп­ределенным образом кажется, что он заключил этот договор только с самим собой. Он писал как будто себе. Самому себе, словно кто-то послал себе сообщение, осведомляясь заказным пись­мом на гербовой бумаге о существовании в дей­ствительности некой теоретической истории, которой он сам, таково содержание сообщения, положил начало.

2. Взгляд на философию. Опять-таки это взгляд, отведенный в сторону, подчеркнуто безу­частный при полном признании в равнодушии, которое, если и не является таковым само по се­бе, должно иметь другие истоки. Во всяком слу­чае Фрейд твердо стоит на своем: «не вызывает ни малейшего интереса» вопрос о том, насколь­ко близко обоснование принципа удовольствия той или иной философской системе.

3. Понятие рефлексии, снабженное эпите­том «спекулятивная», сразу же потеряло какое-либо отношение к метафизической философии и экспериментальной науке, несмотря на ее связь с психоаналитическим экспериментом как таковым.

Уже две первые фразы преисполнены зага­дочности: «В психоаналитической теории мы допускаем...» Итак, речь идет о теории единст-

[427]

венной и неповторимой, такой, какой ей и пола­галось бы быть, созданной более двадцати лет назад, имеющей неоспоримые результаты и до­говорную основу, позволяющую говорить «мы», я — мы, причем подпись Фрейда является обязы­вающей для всех и представляющей всех попе­чителей теории (курс. наш. — Ред.)как некоего дела (курс. наш. — Ред.),чьи активы не подлежат распылению. Это излагается, действует и побуж­дает действовать таким образом.

«В психоаналитической теории мы признаем unbedenklich [без сомнений, без колебаний, не раздумывая], что ход психических процессов ав­томатически регулируется [ automatisch: опущено во французском переводе] при помощи Lust­prinzip».Перевод последнего слова как «принцип удовольствия» не лишен соответствия, но не бу­дем забывать, что Lust также обозначает «наслаж­дение», «желание» («похотливое желание» — гово­рит Лапланш в книге Жизнь и смерть в психоана­лизе).Фрейд продолжает мысль: «...то есть мы считаем, что этот процесс каждый раз возбужда­ется напряжением, вызывающим неприятные ощущения (unlustvolle Spannung),и затем прини­мает такое направление, что его конечный ре­зультат совпадает со снятием этого напряжения и, следовательно, с избежанием (Vermeidung)неудо­вольствия (Unlust)или с доставлением удовольст­вия (Erzeugung von Lust)».

Уже можно буквально проследить за избежа­нием (Vermeidung): конечно, это — мучительное напряжение, которого Фрейд, по-видимому, из­бежал в тот момент, когда формулировал его за­кон, он «избежал» его, покончив с подобным «философским» влиянием. Это его слова. Но ка­ким же должно было быть это генеалогическое неудовольствие?

[428]

«В психоаналитической теории мы допуска­ем...». Напоминание уходит от альтернативы. Это еще не подтверждение, ни тем более усомнение в обоснованности. Но это никогда не станет — такова здесь моя гипотеза — ни подтверждени­ем, ни опровержением. Однако давайте пока примем к сведению следующее: Фрейд препод­носит это состояние теории как возможность перейти к несколько преувеличенному утверж­дению, что может оказаться опрометчивым: «мы допускаем unbedenklich»,не моргнув и глазом, как будто это само собой разумеется, непрелож­ность принципа удовольствия. Слишком само­уверенное утверждение, слишком авторитарное, если не сказать авторизованное, в том, что каса­ется преобладания этого принципа удовольст­вия и убежденности («мы считаем») в основа­тельности такого принципа. Когда Фрейд гово­рит: «регулируется принципом удовольствия, то есть...», он добавляет: «мы считаем»: эта убеж­денность может быть результатом доверчивости, и одно это предположение сразу же лишает ее точки опоры. Однако что действительно не на­ходит опоры, так это не столько шаткое положе­ние самого регулирующего закона, этого соот­ношения или этого отношения к соотношению количественных проявлений, сколько, как мы сможем убедиться, качественная сущность удо­вольствия. И, следовательно, неудовольствия, а значит, и закона избежания. Поиски удовольст­вия, предпочтение, в котором оно является поч­ти тавтологическим, аналитическим объектом, подмена удовольствия неудовольствием, удо­вольствие в увязке со снятием напряжения — все это предполагает необходимость по крайней ме­ре смутно представлять себе, что же такое удо­вольствие, хотя бы самую малость улавливать

[429]

смысл этого слова («удовольствие»). Но даже в таком разрезе все это ни о чем нам не говорит. Ничего не говорится о качественном аспекте са­мого удовольствия. Что же такое удовольствие? В чем оно состоит? Сделаем вид, что именно на этот счет с приличествующей случаю иронией мы сейчас расспросим философа.

В определении принципа удовольствия ни слова не говорится об удовольствии, его сущнос­ти и качественном аспекте. В угоду точке зрения чисто структурной данное определение отно­сится только к количественным взаимосвязям. В то время как в своем описании оно ассоцииру­ет общепринятые и динамичные категории с со­ображениями структурного характера, метапси-хология «на сегодняшний день» являет собой на­иболее «полное» «отображение» (Darstellung), какое «мы только можем себе вообразить (uns vorstellen)».

Ну а какое все же отношение имеет такое «отображение» к философии? Вежливое безразличие, благодушная отстраненность — вот как на это реагирует Фрейд. Нас мало волнует, гово­рит он, насколько мы таким образом подтверж­даем ту или иную исторически установленную философскую систему. Приближение или при­соединение к ней нас не интересует. Ни при­оритет, ни оригинальность не являются нашей целью. Мы только выдвигаем «спекулятивные гипотезы», чтобы объяснить и описать факты ежедневного наблюдения. И далее добавляет: «Мы» (психоаналитики) были бы очень призна­тельны философской теории, если бы она суме­ла нам пояснить значение (Bedeutung)ощуще­ний удовольствия или неудовольствия, являю­щихся для нас такими «императивными» или такими «настоятельными».

[430]

Итак, «спекулятивные гипотезы» вроде бы не принадлежат к философской системе. Спекуля­тивное — в этом случае к философии отношения не имеет. Спекулятивные гипотезы не выдвига­ются a priori,ни в формальном, ни в материаль­ном плане, так, чтобы они были выведены или составлены на основе непосредственного опи­сания. Именно такой спекуляции не на что рас­считывать от философии.

Делая вид, что окажется бесконечно призна­телен тому философу, кто объяснил бы ему, что же есть удовольствие, Фрейд с иронией дает по­нять, что, когда он рассуждает об удовольствии (а какой философ не рассуждает?), он не знает и не говорит, о чем же он ведет речь. В этом он, разумеется, исходит из допущений, почерпну­тых из повседневной практики и продиктован­ных здравым смыслом, но такие допущения на­столько же догматичны, настолько «unbeden­klich»,что и в психоаналитической теории на сегодняшний день.

Позже мы докопаемся до корней этого рас­пространенного догматизма: существует удо­вольствие, которое выдает себя для повседнев­ной практики в ее расхожем определении, для сознания или восприятия как неудовольствие. Ничто не представляется в общем смысле более неуловимо феноменальным в самой своей струк­туре, чем удовольствие. Однако феномен неудо­вольствия в состоянии, скажем, отображать в удовольствии некоторые другие, нефеноменаль­ные его проявления, встречаемые в нашей прак­тике. Доказательства или отображение этого отображения будут приведены несколько позже, не «доказывая» ничего в феноменальном поня­тии практики.

Итак, спекуляция, эта спекуляция очевидно

[431]

чужда и философии и метафизике. Точнее, она, вероятно, представляет даже то, чего остерега­ется философия или метафизика, сама их суть в том, чтобы остерегаться ее, поддерживая с ней отношение без связи, отчужденное отношение, выказывающее одновременно и необходи­мость, и невозможность однозначного толкова­ния этого слова. И именно внутри «самого» сло­ва «спекуляция» его истинный смысл должен найти себе место между философским поняти­ем спекуляции в ее основном, очевидном, за­конном определении, соответствующем эле­ментарным философским традициям, и поня­тием, проступающим в настоящем контексте. Это-то понятие и смогло стать двойником дру­гого, обитая в нем самом, позволяя ему иногда от себя отстраняться и при этом неустанно под­вергая его обработке прямо по месту жительст­ва. Отсюда в который раз возникает и необхо­димость (ссылающаяся на возможность) и не­однозначность толкования этого слова. Нельзя сказать, что Фрейд оперирует таким толковани­ем тематически и всегда связным образом, на­пример, в употреблении «слова». Однако при соответствующем прочтении его текста, что я и пытаюсь проделать в данный момент, невоз­можно не уловить его воздействия. Спекуля­цию, о которой идет речь в данном тексте; нель­зя вот так запросто отнести к теоретизирова­нию гегелевского типа, по меньшей мере в своем доминирующем определении. Не более чем по ту сторону эмпирического описания со знанием законов, открытых путем индукции, в большей или меньшей степени оправданной: такое знание никогда не называлось спекуля­тивным. Однако же Фрейд не ссылается в этом, под словом спекуляция, на чистую теорию и а

[432]

priori,просто предшествующую так называемо­му эмпирическому содержанию.

Что же делать с этим непостижимым поняти­ем? О каком теоретизировании может идти речь в отношении подобной спекуляции? Почему же она очаровывает Фрейда, без сомнения, так дву­смысленно, но непреодолимо? Что же очаровы­вает в этом слове? И почему оно появляется в тот момент, когда речь идет о жизни/смерти; удо­вольствии/неудовольствии и повторяемости? Придерживаясь классических критериев фило­софской или научной речи, а также канонов жанра, нельзя сказать, что Фрейд разрабаты­вает это непостижимое понятие для самого себя, что он делает из него тему для того, чтобы показать его чисто теоретическую оригиналь­ность. Может быть, его оригинальность не но­сит теоретический (чисто или в основном тео­ретический) характер: такая вот спекуляция не теоретического свойства. То, что она содержит в себе нечто неприступное (своего рода кре­пость, тем более неприступная, что она не зна­чится ни в одном из известных реестров; сверхмаскировка миража, местоположение ко­торого невозможно определить), служит стра­тегии, чья конечная цель не может быть ясной, не может быть самой собой. Для Фрейда не бо­лее, чем для кого-либо другого. Эта спекуляция оказывает такие услуги, о которых не хотят ни говорить, ни слышать. Может быть, тот, кто но­сит имя Фрейд, не может ни присвоить себе не­что спекулятивное от этой странной спекуля­ции, ни уподобиться спекулянту этой спекуля­ции без прецедентов и предшественников, ни тем более отрешиться, отказаться от этого, отступиться от одного или другого.

Здесь я задаю вопрос в темноту. Даже, скорее,

[433]

в сумерки, в которых мы блуждаем, когда то, что Фрейд еще не проанализировал, протягивает свои фосфоресцирующие щупальца. Сквозь по­разительную канву этого текста, сквозь мотивы его, которые, как представляется, не укладывают­ся ни в один жанр, ни в одну научную или фило­софскую модель. Ни тем более литературную, поэтическую или мифологическую. Все эти жан­ры, модели, коды, конечно же, в нем присутству­ют, все разом или поочередно, развиваемые, ма-нипулируемые, исполняемые в виде отрывков. Но по этой причине и перегруженные. Такова гипотеза или атезис атезиса.

Попытаемся приступить к первой главе. Она похожа на обычное введение. Она небольшая. Вывод из нее странным образом подтверждает убежденность в верховенстве принципа удо­вольствия. Конечно же, ощущалась и некоторая обеспокоенность, автор даже соизволил сфор­мулировать против себя ряд возражений. Одна­ко, несмотря на это подтверждение и то, что ука­занным возражениям так и не удалось ничего пошатнуть, Фрейд предписывает «новые формы постановки вопросов» (neue Fragestellungen),но­вую проблематику. Итак, он прибегает к этому без малейшей демонстрационной необходимос­ти. Он мог бы вполне остановиться и на этом, ус­пешно справившись с возражениями и подтвер­див верховенство принципа удовольствия. Одна­ко он вводит не только новые сюжетные линии, но и новую проблематику, другие формы, фор­мулировки, вызывающие вопросы.

Я сразу же перехожу к концу первой главы, к месту первой заминки, где, невзирая на воз­врат к мнимой точке отправления, на паралич, на имитацию движения и незыблемость прин­ципа удовольствия (в натуральном виде или под

[434]

видом принципа реальности, так как в этой же главе будто бы показано, что последний всего лишь оттеняет, видоизменяет, модулирует пер­вый), где Фрейд наконец приходит к заключе­нию: «Таким образом, не представляется необ­ходимым идти на более широкое ограничение принципа удовольствия; тем не менее, исследо­вание психической реакции на внешнюю опас­ность может дать новый материал и вызвать но­вые вопросы (Fragestellungen)в изучаемой здесь проблеме».

Что же придает импульс дальнейшему про­движению? Почему же подтверждение гипотезы после опровержения всех возражений оказыва­ется недостаточным? Что же вызывает здесь но­вые вопросы? Кто их навязывает?

В самой сжатости первой главы таится уловка. Начиная с первых строк, Фрейд признал, что восприятие удовольствия/неудовольствия оста­ется таинственным, странным образом непости­жимым. Толком никто еще ничего об этом не сказал, ни ученый-психолог, ни философ, ни да­же психоаналитик.

Однако мы не можем «избежать» столкнове­ния с этим. В который раз мы не можем этого «избежать» (vermeiden).Это «невозможно». А мо­жет, стоит попробовать самую открытую, наиме­нее строгую, самую «широко взятую» (lockerste)гипотезу.

Какова она? Как мне кажется, здесь нужно уде­лить самое пристальное внимание риторике Фрейда. А заодно и режиссуре, сцене, жестам, движениям, селективной стратегии, суетливой избирательности. Образ действия здесь больше не уподобляется обнадеживающей модели, свой­ственной науке или философии. Например, здесь Фрейд допускает, что он полностью безо-

[435]

ружен относительно того, что же представля­ет собой удовольствие / неудовольствие, он до­пускает, что вынужден был прибегнуть к самой «широко взятой» гипотезе, и подытоживает: «Мы решились на...» Wir haben uns entschlossen...

Решились на что? Отдать предпочтение эко­номической точке зрения и установить с этой точки зрения первое соотношение. Соотноше­ние количественное, а не сущностное. Законо­мерность, основанная на количестве чего-либо, чья сущность нам неведома (и, более того, что самое поразительно несуразное в таком подхо­де, чего-либо, чья качественная внешняя сторона или опыт неопределенны с того момента, как удовольствие, мы придем к этому, может воспри­ниматься как неудовольствие), и на количестве энергии (несвязанной энергии — und nicht irgendwie gebundenen — уточняет Фрейд, выделяя это тире), присутствие которой в психической жизни лишь подразумевается. Известно, что та­кая апелляция к понятию энергии (связанной или свободной) нисколько не облегчает стрем­ление столь тривиально манипулировать собой во Фрейдовом словоблудии. В IV главе Фрейд ссылается на различие, установленное Брейе-ром, между энергией накопления в состоянии покоя (связанной энергией) и энергией высво­бождения. Однако он тут же уточняет, что жела­тельно, чтобы такие соотношения как можно дольше оставались «неопределенными». Источ­ником, объединяющим Брейера и Фрейда, явля­ется различие между двумя видами энергии, вы­двинутое Гельмгольцем исходя из принципа Карно-Клаузиуса и преобразования энергии⁸.

⁸ «Мне определенно кажется, что следует установить раз­личие, в том числе и в химических процессах, между частью родственных сил, которая способна свободно пре­вращаться в другие виды работы, и той частью, которая может проявляться только в виде теплоты. Для кратко­сти я назову эти два вида энергии: свободная и связан­ная энергия». Гельмгольц, 1882 «Über die Thermody­namik chemischer Vorgänge»[ вар. пер. «О термодина­мике химических процессов»],приведенное Жаном Лапланшем (стр. 203) в одной из глав, чтение которой я здесь предлагаю.

[436]

Внутренняя постоянная энергия соответствова­ла бы сумме свободной и связанной энергии, первая стремилась бы к уменьшению, в то время как другая увеличивалась. Лапланш исходит из того, что Фрейд слишком свободно, с «вопию­щей некорректностью» интерпретировал выска­зывания, которые заимствовал, в частности пре­образуя «свободное» от «свободно употребляе­мого» в «свободно перемещаемое».

Давайте отложим в сторону все проблемы, возникшие в связи с заимствованием этой энер­гетической «модели», если это называть заимст­вованием и если мы полагаем, что улавливаем суть того, о чем в этом «заимствовании» говорит­ся. Раз уже заимствование произведено, в том числе и в этой гипотезе, волей-неволей прихо­дится констатировать, что введение термина энергии в соотношение, предложенное Фрей­дом, не обходится без осложнения внутреннего и притом существенного. В чем же состоит принцип этого соотношения? Неудовольствие будто бы соответствует увеличению, удовольст­вие — уменьшению количества энергии (свобод­ной). Но это соотношение не является ни про­стым соотношением (einfaches Verhältnis)между двумя силами, силой восприятия и силой преоб­разования энергии, ни их прямой пропорцией

[437]

(direkte Proportionalität).Эта непростота и не-прямота таятв себе неисчерпаемый резерв для спекуляций с момента возникновения самой этой «широко взятой» гипотезы. В этом резерве не содержится никаких существенных богатств, лишь нагромождение башен и изобилие острых углов, нескончаемых дифференциальных уло­вок. Время тоже не должно при этом оставаться в стороне. Оно не является общей формой, одно­родным элементом этой дифференциальности — мы, скорее, думаем о том, чтобы оттолк­нуться от этой дифференциальной гетерогенно­сти, — но с ним необходимо считаться. Весьма вероятно, отмечает Фрейд, что при этом «реша­ющим» фактором является степень увеличения или уменьшения энергии «во времени», в опре­деленный отрезок времени.

Перед упоминанием Шопенгауэра и Ницше в Selbstdarstellung приводилось имя Фехнера: на сей раз хвала и признание долга без заявления об избежании, и вступление в права наследства. Фехнер, «исследователь, обладающий проница­тельным взглядом», призывается в поддержку ги­потезы. В 1873 году он уже ввел в психофизичес­кий закон то, что любое движение сопровожда­ется удовольствием по мере приближения к полной стабильности и неудовольствием, если оно сверх известной границы отклоняется от него к нестабильности. В этом продолжитель­ном цитировании Фехнера Фрейд отказывается, и похоже навсегда, от намека на «определенную зону эстетической индифферентности» между двумя границами. Здесь как бы пролегает некая свободная зона, территория свободного обмена для беспрепятственного спекулятивного движе­ния туда и обратно, похоже, не так ли? Нечто вроде инстанции, которую я бы назвал «duty free»,

[438]

поставляющей на основе эквивалентного обме­на разрешенный к вывозу контрабандный товар, этакая идеальная граница, с какой стороны ни погляди? Более или менее идеальная.

Во всяком случае почти тотчас отмечая, что психический аппарат представляет «частный случай» принципа Фехнера, Фрейд из этого за­ключает, что принцип удовольствия основыва­ется на принципе постоянства, того самого, который и был выведен по кругообразной тра­ектории с помощью тех же фактов, что и навя­зали нам веру в принцип удовольствия: психи­ческий аппарат стремится поддерживать коли­чество имеющегося в нем возбуждения на как можно низком или по меньшей мере постоян­ном уровне.

Вот так принцип удовольствия и нашел себе подтверждение во всем своем верховенстве (Herrschaft,утверждает Фрейд, и мы принимаем это к сведению).

Первое возражение. Говоря о верховенстве, Фрейд притворялся или верил в это по-настоя­щему? Только полнейшая логическая завершен­ность демонстрации или тезиса могла бы в ко­нечном счете определить логико-риторическую ценность такого возражения. Если бы такая за­вершенность в конечном итоге не была достиг­нута либо если бы она не поддавалась четкому определению на основании заданных и заранее оговоренных критериев, тогда различие между мнимым и настоящим полностью бы от нас ус­кользнуло, как оно, по-видимому, ускользнуло и от самого «автора» в том плане, что он оказался бы в таком же положении, что и мы.

Вот возражение. Оно предельно простое: если бы принцип удовольствия являлся абсолютно доминирующим, если бы он бесспорно властво-

[439]

вал безраздельно, то откуда же берется неудо­вольствие, о котором также бесспорным обра­зом свидетельствует опыт?

Мы страдаем, заявляет этот опыт.

Но какова же его власть в этом отношении? Что же такое опыт? Верно ли то, что мы страда­ем? О чем это говорит? И если в этом удовольст­вие, то где именно: в этом месте или где-либо еще?

Таких вопросов Фрейд не задает, только не здесь и не в такой формулировке. Он принимает к сведению возражение о том, что существует не­удовольствие, и кажется, что это противоречит абсолютной власти принципа удовольствия. Первый ответ на это возражение хорошо извес­тен, но я здесь должен постоянно отталкиваться от темы «общеизвестного», чтобы попытаться описать в воздухе другую фигуру. Итак, первый ответ: принцип удовольствия, его название на это указывает, является принципом; он руково­дит общей тенденцией, которая в присущей ей тенденциозной манере стремится организовать всю деятельность, но случаются, Фехнер это то­же признает, и внешние препятствия. Они ино­гда мешают ей реализоваться или одерживать победу, но не ставят ее под сомнение в качестве принципиальной тенденции удовольствия, на­оборот, с тех пор, как они воспринимаются в ка­честве препятствий, они ее подтверждают.

Тормозящее препятствие, то, которое нам так хорошо знакомо своей регулярностью, мы отно­сим к «внешнему миру». Когда простое прямое и неосторожное утверждение принципа удо­вольствия подвергает организм опасности в этом отношении, «инстинкт самосохранения «я» вынуждает принцип отступить, но не исчезнуть, просто уступая свое место, оставить вместо се-

[440]

бя принцип реальности, своего посыльного, свое­го заместителя или своего раба, своего слугу, так как он принадлежит к той же экономической сис­теме, к тому же дому. Его еще можно назвать уче­ником, примерным учеником, который, как во­дится, попадает в ситуацию, в которой ему прихо­дится просвещать, обучать, воспитывать учителя, зачастую слабовосприимчивого к воспитательно­му процессу. «Слабовосприимчивыми к воспита­тельному процессу» являются, например, первич­ные сексуальные влечения, которые сообразуют­ся только с принципом удовольствия.

Принцип реальности не вызывает никакого окончательного торможения, никакого отказа от удовольствия, он только побуждает пойти об­ходным путем, чтобы отсрочить наслаждение, промежуточная станция отсрочки (Aufschub).В течение этого «долгого обходного пути» (auf dem langen Umwege zur Lusf)принцип удовольст­вия временно и в определенной мере подчиня­ется своему собственному заместителю. Он же, представитель, раб или же осведомленный, дис­циплинированный и устанавливающий дисцип­лину ученик, также играет роль воспитателя на службе у учителя. Как будто он создает некий со­циум, приводит в «действие» некое учебное заве­дение, подписывая договор с «дисциплиной», с заместителем, который, однако, только его представляет. Поддельный договор, чистая спе­куляция, подобие обязательства, которое связы­вает господина только с самим собой, со своей собственной модификацией, с собой в изменен­ном виде. Текст этого мнимого обязательства господин адресует себе при помощи обходного пути институционной телекоммуникации. Он пишет самому себе, посылает это самому себе,но если длина обходного пути становится не-

[441]

подвластной, а точнее, если сама длина его структурирует, то в этом случае возврат к себе обеспечить невозможно, а без возврата к отпра­вителю обязательство подвержено забвению да­же по мере того, как оно становится неопровер­жимым, нерасторжимым.

С того момента, как авторитарная инстанция начинает подчиняться работе второстепенной или зависимой инстанции (господин/раб, учи­тель/ученик), которая контактирует с «реально­стью» — последняя определяется самой воз­можностью этой спекулятивной сделки, — больше не существует противопоставления, как иногда это считают между принципом удоволь­ствия и принципом реальности. Это один и тот же фактор отсрочки по отношению к себе. Но структура отсрочки может в таком случае вы­звать к жизни нечто другое, еще более непре­одолимое, чем то, что мы приписываем проти­вопоставлению. Потому что принцип удоволь­ствия — начиная с того момента, когда Фрейд признает его неоспоримое господство, — под­писывает договор и считается только с самим собой, спекулирует с самим собой или со своим собственным метастазом, потому что принцип удовольствия посылает себе все, что захочет, и в итоге не встречает никакого сопротивле­ния, он дает волю в себе другому абсолюту.

[442]

Дата добавления: 2015-08-05