Один, два, три – беспредел спекуляции

По большому счету, Фрейд мог бы на этом и остановиться (что он и делает в некотором ро­де. А по-моему, так все разыграно уже с первых страниц. Другими словами, Фрейд то и делает, что повторяет свои остановки, имитацию движе­ния. Оно и понятно, ведь речь идет как раз о по­вторении): возможность спекулировать на чем-то совсем другом (нежели принцип удовольст­вия) загодя обозначена в письме-обязательстве, которое, как ему кажется, он посылает сам себе по кругу спекулятивным образом. Она обозначе­на, но не черным по белому, она тенью не всхо­дит от одной работы к другой, ее печатью отме­чен и сам принцип. Уже и видимая часть «само­го» больше себе не принадлежит, она уже не та, за что себя выдает. Написанное разъедает даже поверхность своей основы. Такая неприкаян­ность и дает волю спекуляции.

Вы уже, должно быть, догадались, что я сам искажаю смысл «собственно Фрейдова» упо­требления слова «спекуляция» (speculation), его значения или понятия. Там, где, по мнению Фрейда, он вкладывает в него понятие исследо­вания, теоретическое начало, я рассматриваю такую спекуляцию в качестве объекта его вы­сказываний. Как если бы Фрейд не только гото­вился высказаться спекулятивно о том или об этом (например, о той стороне принципа удо­вольствия), но и говорил уже о спекуляции. Как если бы он не довольствовался только тем, что

[443]

барахтается в ней, а стремился поведать о ней окольным путем. Этот-то окольный путь и вы­зывает у меня интерес. Я исхожу из того, как ес­ли бы даже то, что он пытается анализировать, например, соотношение между двумя принци­пами, уже являлось элементом спекулятивной структуры в целом: одновременно в смысле спекулятивной рефлексии (принцип удоволь­ствия может распознавать себя или же вовсе не распознавать в принципе реальности), в смыс­ле создания прибавочной стоимости, расчетов и ставок на Бирже, даже выпуска более или ме­нее фиктивных акций и, наконец, в смысле то­го, что выходит за рамки наличия данности по­дарка, данности дара. Я проделываю все это в уверенности, что это необходимо в целях при­общения к тому, что разыгрывается там, по ту сторону «даваемого», отвергаемого, удерживае­мого, возвращаемого обратно, к той стороне принципа того, о чем Фрейд говорит в данный момент, если бы нечто подобное было возмож­но в отношении спекуляции. Что-то же должно быть в его изложении от спекуляции, о которой он упоминает. Но я не смогу удовлетвориться таким иносказанием путем его повторного упо­требления. Я утверждаю, что спекуляция — это не только метод исследования, упомянутого Фрейдом, не только уклончивый объект его ре­чи, но и процесс написания, сцена (того), что он делает при написании того, о чем он здесь говорит, что его побуждает это делать и что он побуждает делать, того, что его вынуждает пи­сать и что он заставляет — или позволяет — пи­сать. Заставляет делать, заставляет писать, поз­воляет делать или писать, — синтаксис этих процессов не разъясняется.

Не бывает дороги (Weg)без объезда (Umeg):

[444]

окольный путь не возникает внезапно, по доро­ге, он-то и составляет дорогу, даже прокладывает ее. Не похоже, чтобы при этом Фрейд изучал схе­му объезда просто ради изучения, как таковую. Но возможно ли ее изучать, как таковую? Как та­ковой, ее нет. Как бы то ни было, может ведь она отобразить всю бесконечность объезда, совер­шаемого данным текстом (а сам-то он здесь ли) в его спекулятивном атезисе.

Удовольствие и реальность в чистом виде яв­ляются крайне идеальными понятиями, проще сказать, фикцией. Одно разрушительнее и смер­тельнее другого. Окольный путь якобы создает между ними саму эффективность процесса, «психического» процесса в качестве «живого». Ни наличия, ни данности такой «эффективнос­ти» нет и в помине. Существует (es gibt) — вот в чем данность, отсрочка. Итак, невозможно да­же вести речь об эффективности, о Wirklichkeit,разве только постольку, поскольку она подчине­на понятию присутствия. Обходной путь «явился бы» в таком случае общим корнем, иными слова­ми, корнем отсрочки обоих принципов, выдер­нутым из себя самого, в любом случае нечистым и структурно обреченным на компромисс, на спекулятивную сделку. Три члена — два принци­па плюс или минус отсрочка — составляют один, такой же делимый член, так как второй принцип (принцип реальности) и отсрочка являются только «проявлениями» изменяемого принципа удовольствия.

Каким концом ни возьмись за эту одно-двух-трехчленную структуру, конец один — смерть. И эта смерть уже не поддается противопоставле­нию, она ничем не отличается в смысле проти­вопоставления от обоих принципов и их от­срочки. Она вписывается, но не черным по бело-

[445]

му, в процесс этой структуры — в дальнейшем мы будем ее именовать ограничительной струк­турой. И если смерть уже не поддается противо­поставлению, то это уже жизнь / смерть.

Об этом-то Фрейд не распространяется, по крайней мере явно, в этом месте, да и где-либо еще в такой вот форме. А это дает (себе) пищу для размышления, по сути не давая и не размыш­ляя. Ни в этом месте, ни где-либо еще. Но моей «гипотезе» по поводу этого текста и некоторых других возможно удастся распутать в них то, что здесь переплетено между первым принципом и тем, что появляется как его иное,а именно, принцип реальности как его иное, влечение к смерти как свое иное: понижающая структура без противопоставления. Что якобы придает принадлежности смерти к удовольствию, не бу­дучи частью оного, большую последователь­ность, имманентность, естественность, но также и придает ей большую возмутительность в отно­шении диалектики или логики противопостав­ления, позиции или тезиса. Из этой отсрочки нельзя вывести тезис. Тезис был бы смертным приговором для отсрочки. О синтаксисе этого выражения смертный приговор,который при­суждает смерть в двух разных смыслах (приго­вор, присуждающий к смерти, и приостановка, откладывающая смерть), речь пойдет в другом месте (в книге Survivre,которая будет опублико­вана в скором времени).

Моя «гипотеза», вы предугадываете, какой смысл я вкладываю отныне в это слово, заключается в том, что спекулятивная структура находит и уместность и потребность в таком маршруте.

Каким же образом ухитряется смерть затаить­ся в конечном его Пункте, во всех имеющихся пунктах, при этом все три переплетены и образу-

[446]

ют одно составное целое этой структуры, во всех проявлениях этой спекуляции?

Всякий раз, когда один из этих «членов», псев­дочленов или псевдоподов, приближается к сво­ему собственному завершению,следовательно, к своему иному, без обсуждения, без спекуляции, без посредничества третьего лица, и всякий раз это приводит к летальному исходу, к смертель­ному завороту, который расстраивает все их из­воротливые расчеты. Если принцип реальности автономен и функционирует самостоятельно (абсурдная по определению гипотеза, относяща­яся, что называется, к области патологии), то он при этом отрешается от какого бы то ни было удовольствия и какого-либо желания, от какого бы то ни было автоаффективного отношения, без которого невозможно возникновение ни же­лания, ни удовольствия. Это и есть присуждение к смерти, той самой, что настигает и на двух ос­тавшихся пунктах маршрута: как по причине то­го, что якобы принцип реальности утверждается и без наличия удовольствия, так и от того, что он якобы ставит смерть на службу, отданную ему на откуп принципом удовольствия. Он, принцип реальности, возможно, и сам примет смерть на своем посту от чересчур экономного подхода к удовольствию, от удовольствия, слишком тре­петно относящегося к самому себе, чтобы позво­лить подобную экономию. Но настал бы черед и удовольствия, которое, чересчур сильно обере­гая себя, дошло бы до того, что задохнулось бы в своей экономии от своих собственных накоп­лений.

Но если пойти в обратном направлении (если это выражение применимо, поскольку вторая ве­роятность не меняет направление первой), в на­правлении истоков этого компромиссного со-

[447]

глашения, которым является Umweg — в некото­ром роде чистая отсрочка, — то это все равно смертный приговор: удовольствию не суждено проявиться никогда. Но хоть когда-нибудь долж­но ведь удовольствие проявиться? Понятие смер­ти вписано непостижимым образом «в» отсрочку так же, как и в принцип реальности, служащей ей лишь прикрытием, названием другого «момен­та», так же, как удовольствие и реальность обме­ниваются местами между собой.

Опять-таки, следуя в обратном направлении с вашего позволения, так как третья вероятность не меняет направления обеих предыдущих, если принцип удовольствия немедленно освобожда­ется, не отгораживаясь от препятствий внешнего мира или опасностей в общем смысле (в том числе и опасностей психической реальности), или даже следуя своему «собственному» тенденционному закону, который все сводит к самому низкому уровню возбуждения, то это — все «тот же» смертный приговор. На том этапе Фрейдова текста, на котором мы еще удерживаемся, есть единственная однозначно рассматриваемая ги­потеза: если существует специфика «сексуаль­ных влечений», то она обусловлена их диким, не­обузданным, «трудно воспитуемым», недисцип­линированным нравом. Эти влечения имеют склонность не подчиняться принципу реальнос­ти. Но что же в таком случае может указывать на то, что последний является не чем иным, как принципом удовольствия? Что же может озна­чать другое если не то, что сексуальное начало никак не связывается с удовольствием, с наслаж­дением? и что сексуальное, если только это не порыв влечения, даже прежде чем найдется сов­сем другое определение, является силой, оказы­вающей сопротивление связыванию или огра-

[448]

ничительной структуре? своему самосохране­нию, тому, что охраняет ее от себя самой; оказы­вает сопротивление своему естеству, самому ес­теству? рациональности?

В таком случае все это обрекается на смерть, путем побуждения-позволения перепрыгнуть через перила, которые, однако, являются ее соб­ственным продуктом, ее собственной модифи­кацией, как ПР является модифицированным ПУ (произносите как вам заблагорассудится, эта ро­довая ветвь найдет свое продолжение во время следующего сеанса, поскольку суть заключается, как вы можете вообразить, в видоизменении по­добного потомства).

Итак, мы имеем здесь следующий ведущий принцип, принцип функционирования прин­ципов, который может только дифференциро­ваться. Фрейд упоминает об этой дифференци­ации, называет ее последующей, когда говорит о Umweg принципа реальности: «Принцип удо­вольствия еще долгое время остается методом работы сексуальных влечений, которые явля­ются «трудно воспитуемыми», и мы повторно встречаемся с тем фактом, что либо под влия­нием последних, либо в самом «я» принцип удо­вольствия берет верх над принципом реальнос­ти, принося вред всему организму».

До сих пор, а мы только и начали рассматри­вать этот текст, законы этой структуры, состоя­щей из одного или трех в одном членов (то же самое в отсрочке), как бы ни были они сложе­ны, они бы вполне могли быть изложены, не об­ращаясь к некой специфической инстанции, под названием Вытеснение.

Введение понятия Вытеснения остается весь­ма загадочным, да будет замечено попутно для тех, кто об этом, возможно, подзабыл. Настолько

[449]

ли необходимо и обосновано его появление ис­ходя из только что рассмотренной нами струк­туры? Может, это попытка представить ее как-нибудь по-другому? Или, может быть, оно видо­изменяет ее, затрагивает ее сущность? Либо оно делает жизнеспособной ее первоначальное строение?

Невозможно переоценить значение этих во­просов. Ведь в общем и целом речь идет о спе­цифичности в «последней инстанции» такого явления, как психоанализ, в качестве «теории», «практики», «движения», «дела», «института», «традиции», «наследия» и так далее. Чтобы эту непреложную специфичность можно было на­глядно доказать и чтобы она получила безого­ворочное признание, то тогда следовало бы об­ращаться к другим способам доказательства и признания; она не должна быть представлена ни в каком другом месте; ни в том, что в обще­принятом смысле называют опытом, ни в науке с ее традиционными, то есть философскими, представлениями, ни в философском представ­лении о философии. Наука, как сфера объек­тивных знаний, например, не может сформули­ровать вопрос количественной оценки качест­венного аффекта, в который неукоснительно вводится субъект, скажем, чтобы быстро сде­лать его «субъективным». Что же касается фило­софского представления или знания на основе бытия, то здесь допускается, что существует знание или то, что ему предшествует, по мень­шей мере предпонимание того, что же такое удовольствие, и того, что «оно» «обозначает»; сюда вовлекается то, что единственным крите­рием такого явления, как удовольствие или не­удовольствие, также как и их различия, является сознательный или перцептивный опыт, само

[450]

бытие: удовольствие, которое не воспринима­лось бы как таковое, не заключало бы в себе и смысла удовольствия; удовольствие в пережи­вании неудовольствия, и тем более отвращения, считалось бы либо абсурдом в семантическом плане, не заслуживающим ни капли внимания, либо спекулятивным бредом, не позволяющим связно оформить мысль, ни передать ее в виде сообщения. Минимальный договор о значении слова был бы провозглашен приостановлен­ным. В чем и состоял бы феномен сущности лю­бой философии, рассматривающей субъект или же субъективный аффект. Однако здесь сама возможность спекуляции, которая, не являясь ни философской, ни научной в классическом смысле (загвоздка для науки и философии), якобы и проложила путь другой науке как оче­редной фикции; эта возможность спекуляции предполагает нечто, что здесь именуется Вы­теснением, и в частности то, что, к примеру, позволяет переживать и воспринимать удо­вольствие как неудовольствие. Причем без того, чтобы эти слова потеряли свой смысл. Сама специфичность Вытеснения является возмож­ной, только исходя из этой спекулятивной ги­потезы. И единственной подходящей манерой изложения таких представлений является спе­куляция, если только рассматривать само поня­тие спекуляции в разрезе представленных со­ображений.

С тех пор как она — и только она — является принципиально способной вызвать к жизни та­кое понятие, как спекуляция, и такое понятие, как вытеснение, схему отсрочки уже невозмож­но отнести ни к науке, ни к философии в их классических пределах. Но разговора о Вытесне­нии — и, соответственно, как полагают, о психо-

[451]

анализе — вовсе недостаточно, чтобы пересечь или размыть эти пределы.

Этот первый маршрут, похоже, привел нас к той самой точке, с которой положено начало использованию Вытеснения на месте ПУ в пер­вой главе, полностью подчиненной гипотезе о психоаналитическом опыте, как об этом упо­миналось, начиная с первой фразы. В ней будто бы не подлежало сомнению верховенство ПУ как непреложного закона.

Почему именно Вытеснение? Подмена или, скорее, смена ПР объясняет лишь небольшую часть наших впечатлений о неудовольствии, и к тому же речь идет не о самой интенсивной его части. Итак, существует «другой источник» неудовольствия, другой источник для его разряд­ки, снятия, освобождения от бремени (Unlustent­bindung).В составе Я и в синтезе личности неко­торые компоненты влечений выказывают свою несовместимость с другими компонентами. Фрейд не затрагивает вопроса об этой несовмес­тимости, он исходит из факта ее наличия. Такие несовозможности* оказываются разведенными по разные стороны с помощью процесса, кото­рый называют Вытеснением. Почти лишенные всякого удовлетворения в единстве, они не уча­ствуют в синтезе Я, остаются на низшем или ар­хаичном уровне психического развития. И, так как иногда эти составляющие влечений получа­ют удовлетворение прямым или заменяющими путями, но непременно путем отсрочки обход­ного пути (Umweg),это воспринимается органи­зованным Я как неудовольствие: Я, а не «организ-

* Вариант перевода авторского неологизма incompossiblе, вероятно, составленного из incompatible и impossi­ble. (Прим. ред.).

[452]

мом», как это говорится во французском перево­де. Наряду с топической дифференциацией, на­ряду с нагромождением инстанций, которые вы­страивает Вытеснение, — которые оно скорее привлекает на свою сторону и наполняет значе­нием, — Вытеснение повергает всякую логику, присущую какой бы то ни было философии: оно делает так, что удовольствие может восприни­маться — Я — как неудовольствие. Такая топичес­кая дифференциация неотделима от Вытесне­ния в самой возможности этого явления. Она — неизбежное следствие отсрочки, 1, 2, 3-членной структуры в одной отсрочке себя самой. Ее очень трудно описать в классическом логосе филосо­фии, она побуждает к новой спекуляции. Вот что я хотел подчеркнуть, напоминая все то, что «всем-давно-известно». И то, что я только что на­звал классическим логосом философии, являет­ся порядком того, что поддается отображению либо отображается легко и понятно, чтобы упо­рядочиться соответственно значимости отобра­жаемого, которое управляет всеми проявления­ми опыта. Не в этом ли трудность, из которой по-своему исходит Фрейд? «Детали [особеннос­ти: Einzelheiten ]процесса, в котором Вытеснение преображает возможность удовольствия в ис­точник неудовольствия, еще не вполне понятны (verstanden)или не могут быть ясно изложены [описаны, отображены, dastellbar ],но всякое не­удовольствие невротического характера данно­го типа является, несомненно, удовольствием, которое не может восприниматься как таковое». Одно непереведенное замечание уточняет: «Вне всякого сомнения самое существенное заключа­ется в том, что удовольствие и неудовольствие, как сознательные ощущения, связаны с Я».

«...удовольствие не может восприниматься как

[453]

таковое». (.. Lust die nicht als solche empfunden wer­den kann).Структура немецкой фразы кажется менее парадоксальной и сногсшибательной, чем вариант С. Янкелевича во французском перево­де, который гласит: «удовольствие не восприни­мается как таковое». Конечно, этот перевод оши­бочный из-за опущения, где вместо оригиналь­ного «не может восприниматься» фигурирует «не воспринимается». Но этим самым он придает «опыту» (бессознательному) удовольствия, кото­рое не воспринимается (подразумевается созна­тельно) как таковое, актуальность или эффек­тивность, которая кажется как нельзя более близкой к тому, что, очевидно, хочет сказать Фрейд. Будучи неточным в буквальности перево­димого, опуская слова «не может», которые ука­зывают на инстанцию Вытеснения, этот перевод абсолютно четко ставит акцент на парадоксе этого Вытеснения: действительно существует действительное удовольствие, действительно проходящее в данный момент как неудовольст­вие. Опыт, в классическом, философском и оби­ходном (это одно и то же) смысле, слово «как таковое»,приведенное сознательным опытом, опытом присутствия, — вот что выходит за рам­ки. Если бы, придерживаясь буквального перево­да, в тексте было бы оставлено «не может вос­приниматься как таковое», то парадокс был бы менее ощутим. Даже вопреки намерениям Фрей­да, как представляется, можно прийти к выводу, что речь здесь идет, скорее, о возможности удо­вольствия, которая не может реализоваться, не­жели о возможности эффективного настоящего удовольствия, которое в данный момент также «ощущается» как неудовольствие.

Однако вторая возможность согласуется толь­ко с Фрейдовой радикальностью, которая еще

[454]

далека до завершения в этой первой главе. Пока удовольствие и неудовольствие расположены в разных местах (то, что здесь является удоволь­ствием, там это — неудовольствие), разделение по местному признаку вводит элемент система­тической упорядоченности и классической ра­циональности. Удовольствие и неудовольствие послушно остаются на своих местах. Поскольку никакое смешивание не возможно, ведь смеши­вание сумасшествию подобно. Топология и рас­пределение мест соблюдают принцип распозна­вания. Хотя топическое распределение и являет­ся результатом отсрочки, оно все же удерживает отсрочку в среде, внушающей доверие, и в преде­лах логики противопоставления: это еще не са­мо удовольствие, которое ощущается как неудо­вольствие. Хотя, изучая проблематику первич­ных нарциссизма и мазохизма, нужно будет довести до конца изучение этого парадокса и, не уменьшая степени топического разделения, не останавливаться на достигнутом.

[455]

Но начнется ли она? Разве не все высказано или выдвинуто против этой спекуляции, о кото­рой якобы никто ничего не говорил?

Итак, спекулятивный перехлест еще впереди. Притом широкомасштабный. Он приведет к вы­движению очередной «гипотезы»: влечений, «за которые радеет» абсолютный властитель — ПУ, так называемых влечений к смерти. А не были ли они уже задействованы, исходя из той самой ло­гики, с которой мы только что разобрались?

Они задействованы — такой вот еле внятный лепет послышится позднее в отношении так на­зываемых влечений. Об этом будет написано ед­ва слышно.

Так на чем мы остановились? Верховенство ПУ не было поколеблено. Даже в конце главы Фрейд сообщает, что в список следует дополнительно внести и другие источники неудовольствия, кото­рые не более чем предыдущие оспаривают закон­ную власть ПУ. И только в IV главе, объявляя на сей раз широкомасштабную спекуляцию, Фрейд рас­сматривает ту функцию психического аппарата, которая, не будучи противопоставленной ПУ, не менее зависима от него и более изначальна, чем склонность (отличная от функции) к поиску удовольствия и избежанию неудовольствия: пер­вое исключение, без которого, в итоге, «спекуля­ция» никогда бы не началась.

[456]

Дата добавления: 2015-08-05