Мелкобуржуазный интеллектуализм в иудаизме и раннем христианстве

Эти иудейские интеллектуалы из низших слоев, очень далекие по своим воззрениям от какой бы то ни было мистики, в соци­альном отношении значительно ниже философов и мистагогов переднеазиатского и эллинистического общества. Но, очевидно, на эллинистическом Востоке уже в дохристианское время суще­ствовал интеллектуализм, охватывавший различные социальные слои, который посредством аллегорий и умозрений создавал в разного рода сакраментальных посвящениях и культах спасения сотериологические догматы, подобные догматам орфиков, также принадлежавшим в своем большинстве к средним слоям. Эти мистерии и сотериологические умозрения, безусловно, были из­вестны и ненавистны такому образованному деятелю диаспоры, каким был апостол Павел. Следует напомнить, что во времена Помпея культ Митры был распространен в Киликии как верова­ние пиратов, хотя неопровержимые письменные доказательства этому стали известны в Тарсе только после установления там христианства. Вполне вероятно, что сотериологические надежды самого различного толка и происхождения с давних пор сущест­вовали и в иудаизме, особенно в провинциях; в противном случае там не могло бы уже во времена пророков наряду с ожиданием будущего монарха господствующего иудейского народа возник­нуть представление о въезжающем на осле царе бедных людей и идея «сына человеческого» (грамматически, безусловно, семит­ское образование). Однако в возникновении любой сложной со-териологии, выходящей за пределы чистого мифа, связанного с явлениями природы, или простого предсказания доброго прави­теля, который придет когда-либо и уже теперь ждет этого часа где-нибудь в тиши, в сотериологии, пользующейся абстракциямии открывающей космические перспективы, всегда так или иначе участвует интеллектуализм мирян.

Упомянутая образованность книжников и подготовленный ими интеллектуализм низших городских слоев перешли из иудаизма в христианство. Апостол Павел, ремесленник, как многие книжни­ки позднего иудаизма (что резко отличало их от антиплебейской мудрости времени Иисуса сына Сирахова), был выдающимся пред­ставителем этого типа (разве только в нем есть нечто большее и более специфическое); его «гносис», как ни далек он от того, что понимали под этим склонные к умозрительному мышлению ин­теллектуалы эллинистического Востока, тем не менее в дальней­шем мог послужить отправным пунктом учения Маркиона. Ин­теллектуализм, который находил свое выражение в гордой уверен­ности, что лишь призванные богом понимают смысл притчей, ярко выражен и у него, поскольку он гордится тем, что истинное зна­ние «для иудеев — соблазн, для эллинов — безумие». Его дуализм «плоти» и «духа» родственен, хотя и в рамках иной концепции, типичному для сотериологического интеллектуализма отношению к чувственности; по-видимому, это свидетельствует о несколько поверхностном значении греческой философии. Его обращение было не только видением в смысле галлюцинации, но и внутрен­ним ощущением близости личной судьбы воскресшего к хорошо известным ему общим концепциям восточной сотериологии с их идеей спасителя и прагматическим культом, в которые укладыва­ются обещания иудейских пророков. Аргументация в его послани­ях — ярчайшее выражение диалектики интеллектуализма мелких городских слоев: поразительно, какой уровень прямо «логической фантазии» он предполагает, например, в Послании к римлянам у людей, к которым он обращается; впрочем, не вызывает никакого сомнения, что действительно воспринята была в те времена не его доктрина оправдания, а его концепция соотношения между пнев-мой и общиной и характер относительного приспособления к по­вседневной жизни в миру. Бешеный гнев именно против апостола Павла иудейской диаспоры, которой его догматический метод дол­жен был представляться гнусным злоупотреблением иудейской образованностью, свидетельствует о том, насколько этот метод соответствовал типу интеллектуализма, присущего низшим город­ским слоям. Им пользовались позже харизматические «учителя» ранних христианских общин (еще в Дидахе); Гарнак обнаружива­ет в Послании к евреям образец этого метода.

С ростом монополии епископов и старейшин в управлении общиной этот тип интеллектуализма исчезает, и его место занима­ет сначала интеллектуализм апологетов, затем отцов церкви и догма-

_тИков, почти сплошь принадлежавших к клиру и обладавших гре­ческой образованностью, и, наконец, императоров — дилетантов в вопросах теологии. Завершением этого был на Востоке после по­ражения иконоборцев рост влияния монашества, вышедшего из низших негреческих социальных слоев.

В восточной церкви никогда не удалось полностью устранить этот вид формалистической диалектики, общей всем этим кругам и связанной с полуинтеллектуальным, полупримитивно-магичес­ким идеалом самообожествления. Однако решающим для судьбы раннего христианства было то, что оно по своему происхождению, по своей социальной основе и по содержанию своего образа жиз­ни было религией спасения, которая, несмотря на то, что ее соте-риологический миф обладал многими общими чертами со схемой восточных религий, что она кое-что прямо заимствовала из нее, переработав в нужном ей направлении, что апостол Павел пере­нял метод книжников, — тем не менее с самого начала сознатель­но и последовательно противостояла интеллектуализму, противо­стояла иудейской ритуальной книжной образованности и сотери­ологии гностиков с их аристократическим интеллектуализмом и уж более всего — античной философии. Отказ от гностического презрения к непосвященным, вера в то, что «нищие духом», обла­дающие боговдохновенной благодатью, а не «ученые» являются примерными христианами, что путь к спасению открывает не зна­ние космических или психологических основ жизни и страдания или условий жизни на земле, тайного значения обрядов, будущей судьбы души в потустороннем мире — все это, а также то обстоя­тельство, что довольно значительная часть истории раннехристи­анской церкви и формирование ее догматов представляли собой самоутверждение в борьбе с интеллектуализмом всех видов, явля­ется характерной чертой христианства.

Социального носителя и протагониста так называемых миро­вых религий можно кратко определить следующим образом: в кон­фуцианстве это — упорядочивающий мир бюрократ, в индуизме — упорядочивающий мир маг, в буддизме — странствующий по миру нищенствующий монах, в исламе — побеждающий мир воин, в иудаизме — странствующий торговец, в христианстве — странст­вующий ремесленник, причем все они — не в качестве представи­телей своих профессий или материальных «классовых интересов», а в качестве идеологических носителей такой этики или религии спасения, которая особенно легко сочетается с их социальным положением.

Что касается ислама, т,о в его специфическую религиозность интеллектуализм вторгся — если оставить в стороне официальные

школы права и теологии и временный расцвет научных интере­сов — только после проникновения в него суфизма, общая же ори­ентация была иной: в народной религии дервишей полностью от­сутствует рациональная направленность, а интеллектуальны по свое­му характеру в исламе только отдельные неортодоксальные, хотя подчас и очень влиятельные секты, в дополнение к этому в уни­верситетах ислама, как и в средневековом христианстве, зароди­лись начатки схоластики.

Мы не можем здесь заниматься вопросом о связи между ин­теллектуализмом и религией в средневековом христианстве. Во всяком случае ориентация этой религии в ее социологически зна­чимом воздействии происходила не под влиянием интеллектуаль­ных факторов; сильное же влияние монашеского рационализма относится к области культуры и могло бы быть охарактеризовано только посредством сравнения западного монашества с восточным, что будет очень кратко сделано впоследствии. Ибо своеобразие культурного воздействия западной церкви преимущественно объ­ясняется своеобразием западного монашества. Западное средневе­ковье не знало ни религиозного интеллектуализма низших город­ских слоев, ни интеллектуализма париев (достаточно значимого), хотя в сектах он иногда обнаруживается. Роль образованных пред­ставителей знати в развитии церкви была достаточно значитель­ной. Образованные круги империи времени Каролингов, Отгонов, Салической династии и Штауфенов выступали в качестве некоей имперско-теократической культурной организации, подобно ио­сифлянам в России XVI в.; но больше всего идеология знатных интеллектуалов, боровшихся вместе с возникающим бюргерством против власти феодалов, служила поддержкой папе Григорию VII при проведении им клюнийской реформы и в борьбе за власть. Рост университетского образования, с одной стороны, и стремле­ние папства (из материальных соображений или просто для усиле­ния своего влияния) монополизировать предоставление епархий, служивших экономической опорой названного слоя, — с другой стороны, вели к тому, что все больше образованных представите­лей знати отходили от папства, руководствуясь сначала главным образом экономическими интересами, а после схизмы и по идео­логическим мотивам. Они стали «носителями» соборных движе­ний за реформу церкви, а впоследствии опорой гуманизма. Сама по себе не лишенная интереса социология гуманизма, прежде все­го как переход рыцарской и духовной образованности в образо­ванность, поддерживаемую двором и меценатами (со всеми выте­кающими отсюда последствиями), выходит за рамки нашей рабо­ты. Двойственное поведение гуманистов Реформации обусловле-

но преимущественно идеологическими мотивами. В качестве но­сителей определенной религии (в действительности целого ряда религиозных воззрений) гуманисты длительного воздействия не оказали. Они участвовали в деле образования при церквах, связан­ных с Реформацией и Контрреформацией, и играли очень значи­тельную, хотя и не решающую, роль в организации и систематиза­ции преподавания и развития доктрины. В соответствии с образом своей жизни классически образованные гуманисты были в целом настроены антиплебейски и антисектантски, далеки от распрей священников и проповедников и прежде всего от их демагогии, близки по своим воззрениям Эрасту и Иренею и по одному этому уже обречены на все большую утрату влияния в жизни церкви.

Наряду с остроумным скепсисом и рационалистическим про­светительством им иногда, особенно в англиканской среде, прису­щи мягкость и тонкость религиозного чувства, а также либо, как в Пор-Руаяле, серьезный, часто аскетический морализм, либо как на ранней стадии в Германии и Италии, склонность к мистике. Однако те, кто был с ними связан общим стремлением к власти и экономическими интересами, вели борьбу если не путем насилия, то с помощью демагогии, к которой эти круги совсем не были готовы.

Дата добавления: 2015-08-05