Раннее христианство как городская религия

Отношение к крестьянину как к специфически богоугодному и благочестивому человеку — явление чисто современное. За ис­ключением зороастризма и отдельных примеров оппозиции го­родской культуре и ее последствиям со стороны интеллектуалов, отражающих патриархально-феодальные и пессимистические на­строения, это не свойственно ни одной значительной религии спа­сения в странах Восточной Азии. В индийской и в наиболее пос­ледовательной форме в буддийской религии спасения крестьянин вызывает подозрение или даже прямое осуждение (из-за ахимсы, полного запрещения убивать какое-либо существо). Израильская религия до времени пророков еще в значительной степени являет­ся религией крестьян. Напротив, прославление земледелия как богоугодного занятия в годы после вавилонского пленения было реакцией патриархально настроенных групп и литературных кру­гов на развитие городской культуры. Действительная религиозность уже тогда, а тем более позже, в эпоху фарисеев, носила совсем иной характер.

Для позднеиудейского общинного благочестия понятия «сель­ский житель» и «безбожник» были тождественны, а тот, кто не жил в городе, считался в политическом и религиозном отношении иудеем второго сорта. Дело в том, что соблюдать законы иудей­ского ритуала, так же, как буддийского и индуистского, крестья­нин просто не мог. Практические последствия иудаистской теоло­гии в период вавилонского пленения, а особенно талмудистская теология раввинов, затрудняли занятие сельским хозяйством. Еще в наше время сионистское заселение Палестины столкнулось с непреодолимой трудностью в виде субботнего года, и восточно­европейским раввинам (отличавшимся меньшей ригористичнос­тью, чем ортодоксы Германии) пришлось разработать особое ос­вобождение от такого установления ввиду того, что этот акт уго­ден богу. В раннем христианстве язычник именуется просто сель­ским жителем (paganus). Еще в официальных доктринах средневе­ковой церкви (у Фомы Аквинского) крестьянин рассматривается

как христианин более низкого ранга; во всяком случае по отноше­нию к нему проявляется известное пренебрежение.

Религиозное прославление крестьянина и уверенность в его особом благочестии — продукт совсем недавнего времени. Это ха­рактерно для лютеранства (в отличие от кальвинизма), большин­ства протестантских сект и современной религиозности в России, находящейся под влиянием славянофилов, т.е. для всех церков­ных сообществ, которые своей организацией особенно тесно свя­заны с авторитарными интересами князей и знати и зависят от них. Для модернизированного лютеранства (позиция Лютера была иной) главной была борьба против интеллектуалистического ра­ционализма и политического либерализма, а для религиозной крес­тьянской идеологии славянофилов — сверх того и борьба против капитализма и современного социализма; прославление же рус­ского сектанства «народниками» объединяло в себе антирациона­листический протест интеллектуалов с восстанием пролетаризи­рованного крестьянства против служащей интересам господству­ющих классов бюрократической церкви, причем обоим этим ком­понентам социальной борьбы придавался религиозный ореол.

Таким образом, во всех случаях большую роль играет реакция, вызванная развитием современного рационализма. Носителями которого считаются города. Напротив, в прошлом города рассмат­ривались как сосредоточие благочестия. В XVII в. Бакстер видел в том, что ткачи Киддерминстера связаны с Лондоном (благодаря развитию домашних промыслов), путь к усилению их благочестия. Действительно, раннехристианская религия — религия городская, и значение христианства растет, как убедительно показал Гарнак, при прочих равных условиях вместе с ростом города. В средние века верность церковному учению, как и религиозность сектан­тов, прежде всего возникала в городах. Совершенно невозможно себе представить, что организованная религиозная община, по­добно той, которая сформировалась в раннем христианстве, могла возникнуть вне городской («городской» — в западном смысле) жизни. Ибо раннехристианская община предполагает наличие ряда явлений, таких, как разрушение границ между родами, понятие должности, восприятие общин как «института», служащего объек­тивным целям корпоративного образования, которое она в свою очередь усиливает, а впоследствии способствует его рецепции в городах европейского средневековья. Все эти концепции были полностью разработаны на почве средиземноморской культуры, сначала греческой, затем окончательно в римском праве. Но и специфические качества христианства как этической религии спа­сения и личного благочестия обрели соответствующую почву в

сконцентрирована светская образованность. Однако как только пророческая религия обретает повседневный характер, знать вы­ходит из состава представителей религии. Примером могут слу­жить уже конфликты на синодах гугенотов во время религиозных войн во Франции, в частности несогласия по этическим вопросам с таким вождем, как Конде. Шотландская знать, так же, как анг­лийская и французская, вскоре почти полностью отвергла кальви­нистскую религию, в которой она, или во всяком случае многие ее слои, вначале играла значительную роль.

Пророческая религия соответствует рыцарскому сословному до­стоинству в тех случаях, когда она адресует свои обещания борцу за веру. Такая концепция предполагает существование единого бога и нравственную порочность не верующих в него, его врагов, чьи обезнаказанные проступки вызывают его справедливый гнев. Поэ­тому эта концепция отсутствует в античности на Западе и во всех религиях Азии, кроме зороастризма. Но и в нем еще нет непосред­ственной связи между борьбой с неверием и обетованиями рели­гии. Она появляется только в исламе. Преддверием к этому и, вероятно, образцом были обещания иудейского бога своему наро­ду, так, как их понял и перетолковал Мухаммед, после того как он из благочестивого главы религиозной общины в Мекке превра­тился в подеста Я триб- Медины и окончательно был отвергнут иу­деями в качестве пророка. Войны израильтян во главе со спасите­лями, которым помогал Яхве, вошли в традицию как «священные» войны. Священная война, т.е. война во имя бога с целью покарать святотатство, и ее цель — полное уничтожение врагов со всем их имуществом, не чужды античности, в частности грекам. Но спе­цифической чертой иудейских войн было то, что народ Яхве, его община, утверждает среди врагов его престиж. После того как Яхве стал универсальным богом, пророками и авторами псалмов была создана новая интерпретация его обещаний: теперь речь уже идет не о владении обетованной землей, а о возвышении Израиля в качестве народа Яхве над всеми народами, которые когда-нибудь будут вынуждены служить Яхве, и лежать у ног Израиля. Мухам­мед вывел из этого требование религиозной войны вплоть до под­чинения неверных политической власти и экономическому гос­подству верующих в Аллаха. Уничтожение побежденных, если они исповедуют книжную религию, не требуется, — напротив, уже в финансовом отношении полезно сохранить им жизнь. Лишь хрис­тианская война за веру проходит под девизом Августина «coge in-trare» («Заставь войти» (в истинную веру) — лат.): перед неверны­ми или еретиками стоит выбор — обращение или смерть. Мусуль­манская война за веру была предприятием, рассчитанным на удов-

сконцентрирована светская образованность. Однако как только пророческая религия обретает повседневный характер, знать вы­ходит из состава представителей религии. Примером могут слу­жить уже конфликты на синодах гугенотов во время религиозных войн во Франции, в частности несогласия по этическим вопросам с таким вождем, как Конде. Шотландская знать, так же, как анг­лийская и французская, вскоре почти полностью отвергла кальви­нистскую религию, в которой она, или во всяком случае многие ее слои, вначале играла значительную роль.

Пророческая религия соответствует рыцарскому сословному до­стоинству в тех случаях, когда она адресует свои обещания борцу за веру. Такая концепция предполагает существование единого бога и нравственную порочность не верующих в него, его врагов, чьи обезнаказанные проступки вызывают его справедливый гнев. Поэ­тому эта концепция отсутствует в античности на Западе и во всех религиях Азии, кроме зороастризма. Но и в нем еще нет непосред­ственной связи между борьбой с неверием и обетованиями рели­гии. Она появляется только в исламе. Преддверием к этому и, вероятно, образцом были обещания иудейского бога своему наро­ду, так, как их понял и перетолковал Мухаммед, после того как он из благочестивого главы религиозной общины в Мекке превра­тился в подеста Я триб- Медины и окончательно был отвергнут иу­деями в качестве пророка. Войны израильтян во главе со спасите­лями, которым помогал Яхве, вошли в традицию как «священные» войны. Священная война, т.е. война во имя бога с целью покарать святотатство, и ее цель — полное уничтожение врагов со всем их имуществом, не чужды античности, в частности грекам. Но спе­цифической чертой иудейских войн было то, что народ Яхве, его община, утверждает среди врагов его престиж. После того как Яхве стал универсальным богом, пророками и авторами псалмов была создана новая интерпретация его обещаний: теперь речь уже идет не о владении обетованной землей, а о возвышении Израиля в качестве народа Яхве над всеми народами, которые когда-нибудь будут вынуждены служить Яхве, и лежать у ног Израиля. Мухам­мед вывел из этого требование религиозной войны вплоть до под­чинения неверных политической власти и экономическому гос­подству верующих в Аллаха. Уничтожение побежденных, если они исповедуют книжную религию, не требуется, — напротив, уже в финансовом отношении полезно сохранить им жизнь. Лишь хрис­тианская война за веру проходит под девизом Августина «coge in-trare» («Заставь войти» (в истинную веру) — лат.): перед неверны­ми или еретиками стоит выбор — обращение или смерть. Мусуль­манская война за веру была предприятием, рассчитанным на удов-

обеспечение, значительную роль наряду с другими культами, ко­торых мы здесь касаться не будем, играла религия Митры с ее потусторонними чаяниями, соперничавшая по своему влиянию с христианством. Однако подлинно этические требования мистерий бога Митры незначительны и выражены в самой общей форме: это — ритуалистическая религия чистоты, в противоположность христианству чисто мужская (женщины не допускаются); религия с иерархическим делением на ступени посвящений и ранги, при­чем в отличие от христианства она не исключает участия в других культах и мистериях, что действительно было довольно обычным явлением. Именно поэтому ей покровительствовали императоры, начиная с Коммода, первым принявшего посвящение (наподобие того, как раньше вступали в масонскую ложу прусские короли), и до ее последнего ревностного последователя —- Юлиана. Наряду с посюсторонними обещаниями, которые и здесь сочетались с на­деждой на потустороннее воздаяние, в притягательности этого куль­та для офицеров известную роль играл магически-сакраменталь­ный характер дарования благодати и иерархическое продвижение в процессе посвящения.

Те же свойства этого культа способствовали его распростране­нию и популярности среди чиновников вне армии. Впрочем, в этой сфере вообще всегда ощущалась склонность к специфической ре­лигиозности, связанной с надеждой на спасение. Примером могут служить чиновники-пиетисты в Германии (свидетельство того, что в Германии представителями буржуазно-аскетического благочес­тия со специфически «буржуазным» образом жизни были только чиновники, а"не предприниматели) и, правда реже встречающие­ся, действительно «набожные» русские генералы XVIII-XIX вв. Однако, как правило, это не характерно для отношения к религии господствующей бюрократии. Она является носителем, с одной стороны, трезвого рационализма, с другой — идеала дисциплины и «порядка» как абсолютного мерила ценности. Обычно бюрокра­тию характеризует глубокое презрение ко всякой иррациональной религии и вместе с тем сознание ее необходимости для сохране­ния послушания. Такова была в древности позиция римских чи­новников. Такова и позиция государственной и военной бюрокра­тии в наши дни. Специфическое отношение бюрократии к рели­гиозным вопросам нашло свое классическое выражение в конфу­цианстве: полное отсутствие какой-либо «потребности в спасении» и вообще во всех потусторонних обоснованиях этики, которая за­меняется оппортунистически-утилитарным по своему содержанию, но эстетически облагороженным учением бюрократического со­словного конвенционализма; устранение всякой эмоциональной

и иррациональной религиозности, выходящей за пределы тради­ционной веры в духов, верность культу предков и сыновнему дол­гу в качестве общей основы субординации; «дистанция по отно­шению к духам», чье магическое воздействие посвященный чи­новник презирает, суеверный же выполняет необходимые требо­вания, примерно так, как у нас спириты. Но все же они относятся к вере в духов с пренебрежением и равнодушием, предоставляя ей действовать в качестве народной религии, и все они внешне почи­тают ее как часть своих конвенциально-сословных обязанностей в той мере, в какой это находит свое выражение в признанных госу­дарством рамках. Сохранение значения магии, в частности культа предков, гарантирующих послушание масс, позволило здесь бю­рократии полностью предотвратить самостоятельное церковное развитие и возникновение какой бы то ни было общинной рели­гиозности. Европейская бюрократия, разделяющая в общем по­добное презрение ко всякой религиозности, вынуждена офици­ально проявлять уважение к церковной религии, чтобы сохранять власть над массами.

Дата добавления: 2015-08-05