Интеллектуальная среда и религия

Судьба религии в значительной степени обусловлена тем, в каком направлении будет развиваться интеллектуализм, и в каком отношении он будет находиться к священству и политической влас­ти, а это в свою очередь обусловлено социальной природой того слоя, который является в первую очередь носителем интеллектуа­лизма. Сначала им было само священство, особенно там, где из-за характера священных писаний и необходимость дать их интерпре­тацию, научить правильному пониманию их содержания и уме­нию правильно пользоваться ими священнослужители преврати­лись в своего рода гильдию литераторов. Это полностью отсутст­вовало как в религии античных народов — финикийцев, греков, римлян, — так и в китайской этике. Поэтому здесь все метафизи­ческое и этическое, а также очень незначительное собственно тео­логическое (Гесиод) мышление было связано с кругами, далекими от священства.

Совершенно иную ситуацию мы обнаруживаем в Индии, Египте и Вавилоне, у последователей Заратустры, в исламе, в раннем и средневековом (в области теологии и современном) христианстве. В религии Египта, в зороастризме, время от времени в раннем христианстве, в ведийский период (следовательно, до возникнове­ния светского аскетизма и философии Упанишад), также в брах­манизме, в меньшей степени (поскольку этому препятствовало

светское пророчество) в иудейской, столь же ограничено из-за су­фийской спекуляции в исламе священнослужители сумели в очень значительной степени монополизировать развитие религиозной ме­тафизики и этики. Наряду с ними или вместо них во всех разно­видностях буддизма, в исламе, в раннем и средневековом христи­анстве область не только теологии и этики, но и метафизики, и значительную часть научного мышления, а также литературного творчества захватили монахи или близкие к ним круги. Включе­ние эпической, лирической, сатирической поэзии Индии в веды, эротической поэзии иудаизма в Священное писание, психологи­ческая близость мистической и боговдохновенной эмоциональности к литературной, роль мистика в лирике Востока и Запада — все это объясняется принадлежностью певцов к сферам, имевшим зна­чение для культа.

Однако здесь речь пойдет не о литературной продукции и ее характере, а о том отпечатке, который накладывает на религию своеобразие влияющих на нее интеллектуальных слоев, Влияние священства как такового там, где оно создавало литературу, было весьма различным в зависимости от соотношения его с влиянием противостоящих ему слоев. Вероятно, сильнее всего было воздей­ствие священнослужителей на поздний зороастризм, на египет­скую и вавилонскую религии. Сильный отпечаток пророчества, но и влияния священнослужителей присутствует в иудаизме времени Второзакония и вавилонского пленения. В позднем иудаизме глав­ной фигурой является уже не священнослужитель, а раввин. Вли­яние священников, а также монахов очень сильно в христианстве эпохи поздней античности, средневековья и Контрреформации; влияние пастора — в лютеранстве и раннем кальвинизме. Необычай­но сильно влияние брахманов в формировании индуизма, во вся­ком случае его институциональной и социальной сторон; это от­носится прежде всего к кастовой системе, которая возникла везде, куда приходили брахманы, социальная иерархия которой повсюду обусловлена в конечном итоге установлением брахманами ранга различных каст. Воздействие монашества пронизывает все разно­видности буддизма, включая ламаизм и в меньшей степени также широкие пласты восточного христианства.

Нас прежде всего интересует, с одной стороны, отношение монашеской и светской интеллигенции к священству, с другой — отношение интеллектуальных слоев к религии и их место в рели­гиозных общинах. Здесь в первую очередь необходимо отметить следующий фундаментально важный факт: все великие религиоз­ные учения азиатских стран созданы интеллектуалами. Учение о спасении в буддизме, так же как и в джайнизме, и все родствен -

ные им учения были созданы знатными интеллектуалами, полу­чившими ведийское (хотя не всегда строго специальное) образова­ние, обязательное для воспитания индийской знати; это были пре­имущественно кшатрии, находившиеся в оппозиции к брахманам. В Китае как сторонники конфуцианства, начиная с самого его основателя, так и официально считающийся основателем даосиз­ма Лао-цзы — либо чиновники, получившие классическое литера­турное образование, либо философы с соответствующим образо­ванием. Почти все основные направления греческой философии находят в Китае и Индии свое отражение, правда значительно модифицированное. Конфуцианство как официально признанная этика господствует среди классически образованных претендентов на государственные должности, тогда как даосизм стал народной магической практикой. Важные реформы в индуизме были прове­дены знатными интеллектуалами, получившими необходимое для брахманов воспитание; правда, впоследствии дело создания об­щин частично перешло к членам более низких сект и, следова­тельно, протекало иначе, чем реформация церкви в Северной Ев­ропе, также совершенная людьми, получившими специальное ду­ховное образование, или католическая Контрреформация, опорой которой были прежде всего прошедшие диалектическую школу иезуиты, такие, как Сальмерон и Лайнез; и иначе, чем сочетавшее мистику и ортодоксальное учение преобразование доктрин ислама (аль-Газали), которое проводилось частично представителями офи­циальной иерархии, частично теологически образованными людь­ми из кругов новой должностной аристократии.

В Передней Азии доктрины спасения — манихейство и гнос­тицизм — являются типичными религиями интеллектуалов, что относится как к их основателям, так и наиболее затронутым ими слоям и к характеру их религии, причем во всех этих случаях, несмотря на различия, сторонниками этики или учения о спасе­нии являются интеллектуалы, занимающие относительно высокое положение и имеющие философское образование, которое не ус­тупало образованию в философских школах Греции или наиболее высокому уровню монастырского или гуманистического образова­ния конца средневековья. Эти группы интеллектуалов занимаются в рамках определенной религии преподаванием в школах типа Платоновской академии; с существующей религиозной практикой, они открыто ее не отвергают, но философски перерабатывают или вообще игнорируют. В свою очередь официальные представители культа (в Китае — занятые отправлением культа государственные чиновники, в Индии — брахманы) считают эти учения либо орто­доксальными, либо еретическими (например, в Китае — матери-

алистические учения, в Индии — дуалистическую философию сан-кхья). Мы не будем здесь заниматься более подробно этими пре­имущественно научными по своему характеру и лишь косвенно связанными с практической религиозностью движениями. Нас интересуют иные учения, направленные на создание религиозной этики, о которых мы упоминали выше (в античности к ним наи­более близки пифагорейцы и неоплатоники), т.е. такие интеллек­туальные течения, которые либо возникали в социально привиле­гированных слоях, либо определенным образом направлялись ими и испытывали их влияние.

Социально привилегированные слои создают длительно дей­ствующую религию спасения обычно в тех случаях, когда они не связаны с милитаристскими или политическими интересами. Поэ­тому такая религия, как правило, возникает там, где господству­ющие слои — аристократические или бюргерские — лишились политического влияния внутри военно-бюрократического государ­ства или по каким-либо причинам сами отошли от политики, вслед­ствие чего процесс интеллектуального формирования — вплоть до его предельных мыслительных и психологических последст­вий — стал для них важнее, нежели внешняя посюсторонняя дея­тельность.

Это не означает, что религия спасения возникает только при таких обстоятельствах. Напротив, соответствующие концепции появляются в ряде случаев именно в политически и социально бурные периоды как следствие не обусловленного такими предпо­сылками размышления. Но преобладающими подобные настро­ения, существующие сначала подспудно, становятся обычно толь­ко с деполитизацией интеллектуалов. Конфуцианство, этическая доктрина могущественного чиновничества, отвергает всякое уче­ние о спасении. Джайнизм и буддизм, полностью противополож­ные конфуцианской адаптации реальному миру, были явным вы­ражением антиполитической, пацифистской, отражающей мир­скую жизнь установки интеллектуалов. Однако мы не знаем, объ­ясняется ли значительный рост сторонников этих религий в Ин­дии в определенный период событиями, действовавшими в сторо­ну деполитизации. Самый факт существования до Александра Ма­кедонского карликовых индийских князьков, лишенных какого бы то ни было политического значения, на фоне импонирующего единства постепенно расширяющего свое влияние брахманизма уже должен был направить интересы образованных представите­лей знати в область, не связанную с политикой. Поэтому предпи­санное брахманами отрешение от мира в качестве ванапрастха, их доля в старости и отношение к ним в народе как к святым нашли

299свое продолжение в поведении небрахманских аскетов (шрама-нов); хотя не исключено, что развитие шло в противоположном направлении, и совет брахманам, которые «увидели сына своего сына» отрешиться от мира является более поздним явлением, вос­принявшим черты более раннего. Во всяком случае вскоре шра-ман в качестве обладателя аскетической харизмы стал цениться в народе выше, чем официальный священнослужитель. Монашес­кий аполитизм знати существовал в Индии с давних пор, задолго до появления аполитических религий спасения. Переднеазиатские религии спасения, будь то мистагогического или пророческого характера, а также философские учения о спасении, связанные с интеллектуализмом восточных и греческих светских кругов, неза­висимо от того, носят ли они в большей степени религиозный или философский характер, почти без исключения (в той мере, в ка­кой они вообще охватывают социально привилегированные слои) являются следствием вынужденного или добровольного отказа представителей образованных кругов от политического влияния и политической деятельности.

В Вавилоне обращение к религии спасения под влиянием ком­понентов религий, существовавших вне Вавилона, произошло толь­ко в мандеизме, в переднеазиатской религии интеллектуалов, — сначала как результат участия в культе Митры и других сотериоло-гических культов, затем в гностицизме и манихействе, причем и здесь после того, как представители образованных слоев утратили всякий интерес к политике. В кругах греческих интеллектуалов религия спасения, безусловно, существовала всегда, еще до воз­никновения секты пифагорейцев. Однако она не господствовала в тех слоях общества, которые обладали политической властью. Ус­пех пропаганды культов спасения и философских учений о спасе­нии в кругах светской знати в Греции позднего периода и Риме сопутствует полному отказу представителей этих слоев от полити­ческой деятельности. И так называемые «религиозные» интересы несколько «болтливых» немецких интеллектуалов в наши дни так­же тесно связаны с политическим разочарованием и вызванным им отсутствием политической заинтересованности.

Аристократическому стремлению к спасению, сложившемуся в привилегированных кругах, свойственно предрасположение к мистике «озарения», связанной со специфически интеллектуаль­ными качествами, служащими условиями спасения (анализ этой мистики будет дан ниже). Это ведет к полному пренебрежению всем природным, плотским, чувственным, рассматриваемым как искушение, способным (что известно из психологического опыта) отвлечь от пути к спасению. Гипертрофия и претенциозное ра-

финирование сексуальности наряду с ее подавлением и заменой другими чувственными реакциями в жизни людей, занятых только интеллектуальной деятельностью, также могли играть известную роль, еще не выраженную современной психопатологией в одно­значных правилах, о чем свидетельствует ряд явлений, в частности гностические мистерии — сублимированная замена естественной сексуальности, присущей крестьянским оргиям. Эти чисто психо­логические условия иррационализации религии перекрещиваются с естественной рациональной потребностью интеллектуалов по­стичь мир как осмысленный Космос; ее продуктом являются ин­дийское учение о карме (к нему вскоре вернемся) и его буддий­ский вариант, а в Израиле — Книга Иова, возникшая, по-видимо­му, в кругах знатных интеллектуалов; близкие постановки этих проблем — в египетской литературе, в гностической спекуляции и дуализме манихейства.

Интеллектуализация религии спасения и этики приводит, ког­да религиозность становится массовой, как правило, с одной сто­роны, к эзотеричности религиозных верований в определенных кругах, с другой стороны, к созданию аристократической сослов­ной этики образованных интеллектуалов в рамках официальной религии, популяризованной и магически-сотериологически пре­образованной применительно к потребностям интеллектуальных слоев. Такова совершенно чуждая идее спасения конфуцианская сословная этика бюрократии, наряду с которой продолжает суще­ствовать даосская магия и буддийская сакраментальная и ритуаль­ная благодать в качестве застывших народных религий, презирае­мых теми, кто получил классическое образование. Такова этика спасения буддийского монашества, наряду с которой продолжали существовать колдовство и идолопоклонство мирян, табуистичес-кая магия и вновь развивающаяся вера в спасителя в индуизме. Религия интеллектуалов может также принять форму мистогогии с иерархией посвящений (как в гностицизме и родственных ему культах), к которым не допускались непосвященные.

Спасение, которое ищет интеллектуал, всегда является спасе­нием «от внутренних бед», поэтому оно носит, с одной стороны, более далекий от жизни, с другой — более принципиальный и систематически продуманный характер, чем спасение от внешней нужды, характерное для непривилегированных слоев. Интеллек­туал ищет возможность придать своей жизни пронизывающий ее «смысл» на путях, казуистика которых уходит в бесконечность, ищет «единства» с самим собой, с людьми, с Космосом. Именно он превращает концепцию «мира» в концепцию «смысла». Чем больше интеллектуализм оттесняет веру в магию, и тем самым

«расколдовываются», теряют свое магическое содержание события в мире — они только «суть», происходят, но уже ничего не «озна­чают» — тем настойчивее становится требование, чтобы мир и жизнь в целом были подчинены значимому и «осмысленному» порядку. Противоречие этого постулата реальности мира и его институтам, жизненному поведению в существующем мире служит причиной типичного для интеллектуалов бегства от мира, бегства в полное одиночество или — более обычно для современности — в нетрону­тую человеческими порядками «природу» (Руссо), либо в далекую от мира романтику, к неиспорченному социальными условиями «народу» (русские народники), бегства более созерцательного или более активно аскетического, ищущего прежде всего индивиду­ального спасения или коллективного этического революционного преобразования мира. Все эти тенденции, в равной мере свойст­венные интеллектуалам, могут принимать характер религиозных учений спасения, что действительно и случилось. Специфический характер религии интеллектуалов с ее бегством от мира отчасти коренится и в этом.

Однако этот вид философского интеллектуализма, обычно воз­никающий в социально и экономически благоденствующих клас­сах — в среде аполитичных аристократов, рантье, чиновников, настоятелей церковных приходов, монастырских доходов, универ­ситетских должностей или любых других источников существова­ния — является не единственным и даже не наиболее значимым его видом в развитии религии. Ибо наряду с ним существует ин­теллектуализм близких к пролетариату кругов, связанный сколь­зящими переходами с аристократическим интеллектуализмом и от­личающийся от него только типичной направленностью мыслей. Носителями этого второго типа интеллектуализма являются: имею­щие минимальные средства существования мелкие чиновники и владельцы небольших доходов, обладающие обычно лишь случай­ным образованием, грамотные люди, не входившие в привилеги­рованные слои во времена, когда умение писать означало опреде­ленную профессию; учителя низших школ разного рода, странст­вующие певцы, чтецы, сказители, декламаторы, представители дру­гих свободных профессий такого рода. Но прежде всего — это интеллигенты-самоучки из низших слоев, классическим типом которых является в Восточной Европе русская крестьянская ин­теллигенция, близкая к пролетариату, на Западе — социалисти­ческая и анархическая пролетарская интеллигенция. В качестве примера, правда, совсем иного по своему содержанию, можно на­звать известных знанием Библии голландских крестьян еще в пер­вой половине XIX в., а в XVII в. — пуритан Англии из среды

мелких бюргеров, а затем религиозно настроенных подмастерьев всех времен и народов и прежде всего набожных евреев (фарисеев, хасидов и вообще массу религиозных ежедневно читающих Биб­лию людей).

Интеллектуализм «париев» (к ним относятся владельцы неболь­шого дохода, русские крестьяне, в той или другой мере «странст­вующие люди») основан на том, что большей частью слои, стоя­щие вне социальной иерархии или на нижней ее ступени, занима­ют как бы архимедову точку опоры по отношению к обществен­ным условностям — как в том, что касается внешнего порядка, так и в том, что касается общепринятых мнений. Поэтому они спо­собны к непосредственному, не связанному условностями воспри­ятию «смысла» мироздания и сильному, не сдерживаемому мате­риальными соображениями этическому и религиозному пафосу. Религиозные потребности представителей средних классов — само­учек из мелкобуржуазных слоев принимают этически ригористи­ческий или оккультный оттенок. Интеллектуализм ремесленни­ков-подмастерьев занимает среднюю позицию, поскольку они спо­собны служить миссионерами в своих странствиях.

В Передней Азии и Индии, насколько нам известно, почти полностью отсутствует как интеллектуализм пария, так и интел­лектуализм средних городских слоев, потому что во втором случае у жителей нет чувства общности и в обоих случаях — не соверши­лось освобождение от магических верований, необходимое для возникновения интеллектуализма любого вида. Их Гаты придают религии, возникшей среди низших каст, формы, преимуществен­но заимствованные у брахманов. В Китае также отсутствует неза­висимый от конфуцианства неофициальный интеллектуализм. Конфуцианство — этика «благородного» человека, «джентльмена» (как с достаточным основанием перевел этот термин уже Двор­жак). Оно в полном смысле этого слова является сословной эти­кой, вернее, системой правил, этикетом, соблюдение которого обязательно для представителей знатного, литературно образован­ного слоя общества.

Подобным же образом обстоит дело, насколько нам известно, на Древнем Востоке, и в частности в Египте; интеллектуализм еги­петских писцов, в той мере, в какой он вел к этическим и религи­озным рефлексиям, полностью принадлежит к типу при опреде­ленных обстоятельствах аполитичного, но всегда аристократичес­кого, далекого от обывательских представлений интеллектуализ­ма. Иначе было в Израиле. Автор Книги Иова также исходит из того, что носителями религиозного интеллектуализма были знат­ные роды. Мудрость притчей и близких к ним высказываний уже

самой своей формой свидетельствует о большом значении интер­национализации и соприкосновении образованных представите­лей различных высших, аполитичных по своему характеру слоев, что стало возможным на Востоке в результате завоеваний Алек­сандра Македонского. Дело в том, что притчи в ряде случаев при­водятся как изречения иуд ейского царя, и вообще на всей литера­туре, связанной с именем «Соломона», лежит известный отпеча­ток интернациональной культуры. Именно то, что Иисус сын Си-рахов всячески подчеркивает мудрость отцов, противопоставляя ее эллинизации, свидетельствует о наличии названной тенденции. И, как справедливо указывает Бусса, «книжник» того времени вы­ступает у Иисуса сына Сирахова как много путешествующий «джен­тльмен», человек большой культуры; через всю книгу проходит, на что указывает и Мейнхольд, ярко выраженная антиплебейская ок­раска, совершенно в духе греческой литературы: как может крес­тьянин, кузнец, гончар обладать «мудростью», которую дает толь­ко досуг, заполняемый размышлением и занятиями? Ездру, прав­да, называют «первым книжником», но, во-первых, толпящиеся вокруг пророков монахи, идеологи с их чисто религиозными инте­ресами, без которых было бы невозможно введение Второзакония, располагали влиятельным положением значительно раньше; во-вторых, высокое, почти равное положение муфтия в исламе, по­ложение «книжников», т.е. умеющих читать по-древнееврейски и излагать божественные заветы, относится к значительно более позд­нему периоду, чем время жизни этого официального создателя тео­кратии, получившего свои полномочия от персидского царя. Между тем социальный ранг книжников претерпел изменения. Во време­на Маккавеев благочестие — по существу достаточно трезвая жиз­ненная мудрость (нечто подобное ксенофилии) — идентично «об­разованию», а оно (musar, paideia) считалось путем к добродетели, которой можно научиться, как полагали греки.

Правда, благочестивый интеллектуал, как и большинство авто­ров псалмов, уже в то время ощущал себя в оппозиции к высоко­мерным богачам, среди которых редко можно встретить верность закону; но при этом сами они принадлежали к тому же социаль­ному классу. Напротив, из школ книжников времени Ирода, ког­да очевидная неотвратимость чужеземного владычества способст­вовала возникновению приниженности и внутреннего напряже­ния, вышел слой близких к пролетарским кругам толкователей за­кона; они служили советниками по вопросам спасения души, про­поведниками и учителями в синагогах (их представители заседали и в синедрионе) и придавали определенный характер народному благочестию тех членов иудейской общины, которые строго сле-304

довали закону в узком понимании его фарисеями. В дальнейшем эта деятельность осуществляется раввинами и должностными ли­цами общины времени Талмуда. Они способствовали широкому распространению интеллектуализма мелкого бюргерства и интел­лектуализма пария, не известного ни одному народу. Уже Филон Александрийский считал, что распространение грамотности и сис­тематическое обучение казуистическому мышлению в своего рода «всеобщих народных школах» является специфической чертой иу­деев. Влияние раввинов среди городского населения привело к замене деятельности пророков культом верности закону и изуче­нием священных книг.

Дата добавления: 2015-08-05