Глава 15. Спор. Аргументация

Спор как форма доказательства противоположных мнений и поиска наиболее приемлемого, наиболее верного решения вопроса зародился в са­мые давние времена человечества. Условия спора порой были весьма жест­кими для спорящих сторон и привлекали значительное количество заинтере­сованных людей. Вот что рассказывает о споре в Древней Индии русский ис­следователь буддизма В. Васильев (Буддизм, его догматы, история и литера­тура. Ч. I. СПб., 1857. С. 67—68).

В Индии не видим мы, чтоб народ и правительство были постоянны в своих религиозных привязанностях; для них только та религия признавалась господствующей, жрецы которой умели доказать ее превосходство. Если явится кто-нибудь и станет проповедовать совершенно неизвестные дотоле идеи, их не будут чуждаться и преследовать без всякого суда; напротив, охотно будут сознавать их, если проповедник этих идей удовлетворит всем возражениям, опровергнет старые теории; воздвигали арену состязания, вы­бирали судей и при споре присутствовали постоянно цари, вельможи и на­род, определяли заранее независимо от царской награды, каким должен был быть результат спора. Если спорили только два лица, то иногда побежденный должен был лишить себя жизни — броситься в реку или со скалы либо сде­латься рабом победителя, перейти в его веру. Если то было лицо, пользовав­шееся уважением, например достигшее звания вроде государева учителя и, следовательно, обладавшее огромным состоянием, то имущество его отдава­лось часто бедняку в лохмотьях, который сумел его оспорить. Понятно, что эти выгоды были большой приманкой для того, чтобы направить честолюбие индийцев в эту сторону. Но всего чаще мы видим (особливо впоследствии), что спор не ограничивался личностями; в нем принимали участие целые мо­настыри, которые вследствие неудачи могли исчезнуть вдруг после продол­жительного существования... Право красноречия и логических доказательств было до такой степени неоспоримо в Индии, что никто не смел уклониться от вызова на спор.

Древнегреческая философия (конец VII в. до н.э. — IV в. до н.э.) не­сколько изменила тип споров. Прежде всего, изменения коснулись проблема­тики: от явно выраженной ранее религиозной направленности она обозна­чила переход к светской проблематике — сначала со значительной долей мифологизма и богопочитания, затем к ограничению божественного начала в природе и в жизни человека. Мировоззренческая проблематика все более пе­ремещалась от космоса и миро(бого)устройства к антропофило^[326]софской проблемности, связанной с нравственностью и политикой. Споры становятся все более организованными, нередко между учениками и учителем, обсуж­даются форма и добродетель, начала мира и методы познания, цель и язык философии. От бесед публичных совершается поворот к школам (пифагорей­ский союз, афинская школа неоплатоников, перипатетическая школа и др.) с небольшим числом последователей и даже к одиночным беседам, как у Со­крата.

Середина V—IV вв. до н.э. характерна полемикой — с одной стороны, между Протагором, Горгием, Антифонтом и, с другой стороны, Платоном и Аристотелем. Эта полемика важна тем, что ее представители проявили осо­бое внимание к систематизации приемов, умозаключений и разработали пер­вые руководства по спору; формировалась формальная логика (прежде всего, в трудах Аристотеля). Важно было иметь такие правила, которые приводили бы к успеху в споре. Платон и Аристотель имели целью такое построение ар­гументации и создание такой логики, которая приводила бы к истине, ориен­тировалась бы на объективность познания. В школе же софистов (ее основа­телем считается Протагор) сначала обучали молодых людей всевозможным знаниям и красноречию, но последнее со временем стало самоцелью, превра­тилось в систему приемов для убеждения и доказательств всевозможных по­ложений независимо от истинности этих положений. Протагор видел в вешах противоречивость, обнаруживал их диалектику, однако, его заключение было таково: «Относительно каждой вещи можно выставить два противоположных тезиса»; «Человек есть мера всех вещей». Суть его вывода, зависимость ут­верждений от конкретного человека можно было воплотить в установке: «Каким что является мне, таким оно верно для меня, а каким тебе — таким — для тебя».

Софисты довели эту установку до крайности, до отрицания необходи­мости бороться за истину в споре. Все приемы хороши, если они приводят к успеху в споре. Получалось, что спор надо вести ради спора, а не ради ис­тины. Софисты должны были научить обратившегося к ним молодого чело­века убедительно защищать любую точку зрения, какая только могла пона­добиться ему в делах. В «Софистических опровержениях» Аристотеля рас­крываются многие из приемов, которыми пользовались софисты. Помимо тех, которые основаны на многозначности слов и зачастую являются игрой слов, были и такие уловки: «растягивание» речи, чтобы невозможно было всю ее обозреть; далее — говорить чрезмерно быстро, так, что оппонент по­терял бы нить спора; эмоциональное воздействие, раздражение противника, выведение его «из себя» — и обнаружение у разгневанного противника ка­ких-либо ошибок в рассуждениях. Софисты разработали тактику ведения спора, при^[327] которой даже слабый аргумент оказывался выигрышным, бо­лее мощным, чем сильный аргумент. Труд Протагора «Наука спора» был од­ним из первых в истории трудов, посвященных анализу спора.

Наблюдения над спорами тех времен дали немало материала для их обобщения и создания руководств, нацеленных на достижение истины, на обеспечение ее победы. В этом отношении важнейшими явились работы Аристотеля: вышеназванный труд «О софистических опровержениях», «Пер­вая аналитика», «Вторая аналитика», «Топика» (Соч.: в 4 т. Т. 2. М., 1978), «Риторика» (Античные риторики: антология. М., 1978).

Довольно значительными по количеству публикаций оказались Сред­ние века и Новое время. Спорами были охвачены не только монастыри, но и первые университеты, нарождающиеся школы в естественных науках и, ра­зумеется, философия. В одной только России в XVIII—XIX столетиях вышло более десятка книг, либо непосредственно посвященных проблеме спора, либо в значительной мере освещающих проблему: М.В. Ломоносов «Краткое руководство к красноречию» (1748), О.С. Рижский «Опыт риторики» (1796), М.М. Сперанский «Правила высшего красноречия» (1844), А.С. Никольский «Основания российской словесности» [ч. 2 — «Риторика» (1807)], А.И. Галич «Теория красноречия…» (1830), Н.Ф. Кошанский «Общая риторика» (1829), «Частная риторика» (1832) и др. Начало XX века дало, насколько нам из­вестно, лишь один фундаментальный труд [ Поварнина С.И. Спор. О тео­рии и практике спора. 1918; 2-е изд. – 1923; Вопросы философии. 1990. № 3; фраг­менты из этой книги см. в «Хрестоматии по фи­лософии» (М., 2000)].

Насколько широко были распространены споры в науке и философии и насколько были, следовательно, необходимы для участников споров соответ­ствующие руководства — тому свидетельство положение Д. Юма, написан­ное около 250 лет тому назад. «Нет ничего такого, что не было бы предметом спора, и относительно чего люди науки не придерживались бы противопо­ложных мнений, — писал он во введении к “Трактату о человеческой при­роде”. — Мы не обходим в наших спорах самого простого вопроса, а самый важный не в состоянии решить сколько-нибудь определенным образом. Споры множатся, точно все решительно недостоверно, ведут же эти споры с величайшей горячностью, точно все без исключения достоверно. Посреди всей этой суматохи награда достается не разуму, а красноречию; и всякий, кто достаточно искусен, чтобы представить самую безумную гипотезу в наи­более благоприятных красках, никогда не должен отчаиваться в возможности привлечь к ней приверженцев. Победу одерживают не воо^[328]руженные люди, владеющие копьем и мечом, а трубачи, барабанщики и музыканты ар­мии» (Соч.: в 2 т. Т. 1. М., 1966. С. 79—80).

Мы не будем описывать какую-либо дискуссию последних столетий, поскольку этот материал достаточно доступен для ознакомления [см.: Огур­цов А.П. Исторические типы дискуссий и становление классической науки // Роль дискуссий в развитии естествознания. М., 1986; Визгин Вл. Роль науч­ной дискуссии в формировании теории. На примере дискуссии о теории гра­витации. 1912—1913 // Там же; Татаринов Ю.Б. К дискуссии о космологиче­ской картине мира. / Там же; Соловьев Ю.И. Роль научных дискуссий в раз­витии химии XIX в. // Там же; Мирзоян Э.Н. От полемики — к синтезу кон­цепций (из истории эволюционной гистологии) // Там же; и др.].

Прогрессивная в целом роль дискуссий (споров) в науке, философии, политике не должна закрывать нам глаза на негативные их стороны. Даже в корректно проводимых спорах имеется побежденный, который не только ис­пытывает горечь поражения, но и порой получает тяжело переживаемую психическую травму. Ю.А. Шнейдер отмечает: «Я не склонен доверять по­словице: “В спорах рождается истина”. Истина, как мне представляется, по сути своей вне спора: она бесспорна. Чаще в спорах рождается только склока» (Спор или диалог? // Роль дискуссии в развитии естествознания. С. 20). Не случайно в истории науки под воздействием недоброжелательного спора И. Ньютон хотел вообще оставить физику, а философ И. Кант в подоб­ной ситуации заявил: «В споры я отныне пускаться не буду». Осуществля­лись ли на практике такие намерения и в какой мере — другое дело. Главное, что спор как общественное явление — вовсе не безразличный в психологиче­ском отношении феномен — ни для ученых, участвующих в нем, ни для раз­вития духовной культуры в целом.

Для подтверждения этого приведем свидетельства самих ученых. Рус­ский физик Д. Гольдгаммер (1904): «Переживаемая нами борьба научных те­чений на самом деле немало напоминает борьбу религиозного характера» (Наука и истина. С. 22). Профессор Калифорнийского университета Т. Ши­бутани свидетельствует в книге, переведенной на русский язык и опублико­ванной в 1969 году: «Некоторые из тех, кто занимает ключевые позиции в высоко котирующихся организациях, создают целые интеллектуальные им­перии... Как и во многих других кругах, честолюбивые ученые часто обра­зуют фракции. Иногда расхождения обсуждаются открыто в достойных кри­тических выступлениях, но рассмотрение альтернативных гипотез, особенно когда доказательства не очевидны, часто выливается в мстительную личную ссору... Садистская критика взглядов, отличающихся от концепций лидеров данной области, часто имеет своим результатом широкое распростране­ние^[329] приспособленчества. Те, кто защищает неортодоксальные теории, подвергаются негативным социальным санкциям — во многом гак же, как еретики в религиозном мире» (Социальная психология. М., 1969. С. 501—502).

Несколько утопичным, хотя, если вдуматься, полезным, звучит призыв Т. Хейердала, адресованный ученым противоположных направлений: «По­пробуйте научиться видеть в своих научных противниках полезных сотруд­ников, используйте их критику для того, чтобы продвинуться дальше вперед. Для достижения этого требуется ученому немалая работа над собой — над развитием коммуникабельности, толерантного отношения к инакомыслящим, самокритичности».

Подлинный ученый должен помнить, что направление в науке означает только направление поиска научной истины, но не саму научную истину. Понятие «научное направление» включает в себя момент отличия одного на­правления от другого в пределах узкой области знания, момент противоречия между ними. Противоречия между ними неизбежны, поскольку неизбежна противоречивость познания. Противоречия между познанием сущности и яв­ления, опытом и теорией, противоречия между двумя сосуществующими, односторонними теориями, противоречия между старой и новой, менее и бо­лее полной теориями — все это находит свое выражение в форме противоре­чий между научными направлениями и школами.

Но это одна сторона проблемы, обусловливающая известную «несо­стыкованность» направлений и их представителей. Другая тенденция дейст­вует противоположным образом и ведет не просто к толерантности, но и к углублению взаимопонимания. Наличие различных направлений в науке есть стихийно складывающаяся форма разделения исследовательского труда, обеспечивающая в конечном итоге всесторонний охват предмета изучения. Истинно научные направления, отмечает В.Н. Столетов, всегда должны со­трудничать между собой. «Коллективы, работающие в разных направлениях, при сопоставлении результатов своей исследовательской деятельности полу­чают дополнительные импульсы к движению и вместе с тем к образованию коллектива еще более широких масштабов» (Некоторые методологические вопросы генетики // Актуальные вопросы современной генетики. М., 1966. С. 507). Необходимость взаимополезных творческих контактов между различ­ными научными направлениями вызывает потребность в ощущении «чувства локтя» у представителей разных направлений по отношению друг к другу и создает важную объективную предпосылку к непредвзятому спору.

В споре, особенно, если он не столь широк, как дискуссии в науке, не­обходимо знать хотя бы некоторые обычаи и особенности поведения народа, который представлен оппонентом. Напри^[330]мер, в Болгарии в ответ на ваш вопрос оппонент может кивнуть головой: вы можете принять это за признак согласия, а между тем он будет означать прямо противоположное — ответ «нет».

В книге Д.Я. Цветова «Пятнадцатый камень сада Реандзи» обращается внимание на специфику спора у японцев. Понимаемая по-японски вежли­вость заставляет избегать ясных, хорошо аргументированных положений. Вместо них японец пускает в ход прежде всего взгляды. Помимо взглядов, почувствовать настроение собеседника, выяснить его позицию, но не переда­вать ему мысли японцу помогают обрывки фраз, жесты, косвенные двусмыс­ленные высказывания. Способность дознаться посредством такой беседы о чужих намерениях, чтобы подладиться к ним или, наоборот, им противосто­ять, не уронив при этом достоинства противоположной стороны, считается у японцев важным качеством. Японию считают поэтому страной, где люди не спорят.

Но главное, конечно, в том, что в любой стране — спорят, и требуется, прежде всего, понять, спорят ли из-за истины или вас пытаются втянуть в «спор ради спора». Уяснение цели спора является необходимой предпосыл­кой начала спора.

Весь ход спора из-за истины диктуется в дальнейшем соответствую­щими принципами и приемами спора.

Ведущим принципом такого спора из-за истины является объектив­ность. Когда в середине 20-х гг. в России происходил спор о существе фрей­дизма, один из его участников — философ А.И. Варьяш, отвечая автору од­ной из публикаций по учению 3. Фрейда, справедливо выдвинул требование, чтобы изложение системы мыслей 3. Фрейда было строго объективным, без примесей каких бы то ни было критических замечаний; оно должно отли­чаться такой степенью объективности, чтобы сами приверженцы и даже ос­новоположники этой теории должны были признать, что это изложение пра­вильно и дает не больше и не меньше того, что в самом деле содержится в теории.

Принцип объективности конкретизируется в нескольких требованиях. Так, недопустимо приписывать своему оппоненту какие-либо иные положе­ния, кроме тех, которые он выдвинул. Нельзя замалчивать, обходить его ар­гументы, особенно основные, самые главные из них. Важным является и та­кой совет философа Б. Паскаля: «Если хотите спорить не втуне и переубе­дить собеседника, прежде всего уясните себе, с какой стороны он подходит к предмету спора, ибо эту сторону он обычно видит правильно. Признайте его правоту и тут же покажите, что если подойти с другой стороны, он окажется не прав. Ваш собеседник охотно согласится с вами — ведь он не допустил никакой ошибки, просто чего-то не разглядел, а люди сердятся не тогда, ко­гда не всё видят, а когда допускают ошибку: возможно, это объясняется тем, что человек по самой своей природе не способен увидеть предмет сра^[331]зу со всех сторон и в то же время по самой своей природе если уж видит, то видит правильно» (Паскаль. Б. Мысли. М., 1994. С. 286).

Приведем еще несколько принципов ведения спора:

— четко сформируй свой тезис, осознай возможности и наметь план его доказательства;

— трезво оцени противника; осознай его тезис и оцени его аргумента­цию;

— уточни употребляемые понятия;

— не употребляй (в научном споре) «эмоциональных» аргументов;

— контролируй ход спора: тезис должен быть шаг за шагом выведен из аргументов, как решение из условий задачи;

— необходимо четко следить за тезисом соперника, не допуская его подмены;

— аргументы, приводимые в подтверждение тезиса, должны быть ис­тинными и доказанными, т.е. бесспорными;

— для своей зашиты необходимо выдвигать как можно больше аргу­ментов; в то же время необходимо наносить главный удар по тем положе­ниям и аргументам противника, которые он считает наиболее важными и на которые опираются другие, менее существенные;

— необходимо знать непозволительные уловки в споре, следить за тем, чтобы ваш оппонент их не применял (например, «палочный довод», «уловку артиста»), а при их применении — немедленно давать соответствующий от­пор своему сопернику;

— не рекомендуется обязательно во всем противоречить противнику; иногда полезно согласиться с некоторыми его доводами и прежде, чем ска­зать «нет», произнести «да»; это продемонстрирует ваше беспристрастие, стремление к деловому рассмотрению вопроса; будет подготовлена мораль­ная основа для успешного завершения спора; согласившись с рядом доводов, надо затем уметь показать, что они не имеют прямого отношения к предмету спора и не доказывают в целом правоты оппонента.

Приведенные принципы спора не исчерпывают всей их сис­темы. Для более полного представления о принципах спора ре­ко­мендуем по­знако­миться со следующими книгами:

— Шопенгауэр А. Эвристика, или искусство побеждать в спо­рах. СПб., 1900;

— Поварнин С.И. Спор. О теории и практике спора // Во­просы фило­софии. 1990. № 2 (Отдел I. Общие сведения о споре. Отдел II. Уловки в споре);

— Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи. Со­вре­менная риторика. Ростов-на-Дону. 1995. (Раздел V. Основы поле­миче­ского мастерства).

— Теория и практика аргументации / отв. ред. И.А. Гераси­мова. М., 2001.^[332]

Материалом, из которого строится спор, является аргумен­та­ция^[11].

Человек прибегает к аргументации в самых разных облас­тях жизни — обсуждая проблемы или принимая решения в по­вседнев­ной жизни, в профес­сиональной деятельности, в сфере науки, искус­ства или политики. В самом общем виде аргумен­тация может быть рас­смотрена как интеллектуально-ре­чевой (текстовый) способ воз­дейст­вия на взгляды или поведение чело­века, для которого харак­терно сле­дующее. Субъект этого воз­действия — аргумен­татор — рас­смат­ри­вает того, на кого дан­ное воздействие направлено, как на­хо­дяще­гося вне сферы же­сткого контроля, как обладающего свободой (физи­че­ской, нравственной, юридической) принять или отвергнуть адресо­ван­ную ему аргументацию. Особенностью аргументационного тек­ста яв­ля­ется то, что в таком тексте реализуется логико-лингвисти­ческая струк­тура, которая мо­жет быть названа аргумен­тацион­ной конструк­цией. Аргу­ментационная кон­струкция содержит множество предложе­ний, проду­цируемых (произносимых или напи­санных) лицом, осущест­в­ляющим аргументацию (аргумен­татором) и адресованных некото­рому другому лицу или группе лиц (адресату, реципи­енту, аудито­рии). При этом ар­гументатор надеется, что реци­пиент примет одно из этих пред­ложений (те­зис аргументации) вследствие принятия им дру­гих пред­ложений ар­гументационной конструкции (оснований, посы­лок).

Иногда выдвижение тех или иных требований в качестве пра­вил кор­ректной аргументации ведения спора порождает про­блемы как практиче­ского, так и теоретического характера. Примером могут слу­жить проблемы, связанные с доводом к че­ловеку (argumentum ad hominem).

Ad hominem (довод к человеку, переход на личности) счи­тался не­допус­тимым не только в споре, но и в любой корректной аргумен­та­ции.

Доводом к человеку в споре называют апелляцию к качест­вам участ­ника спора при оценке утверждений о предмете спора, которые выдвинуты этим участником. Нередко ad hominem используется как средство вызвать недоверие к тому, что говорит данный человек.

А. Шопенгауэр рекомендовал использовать такие доводы, как средство достижения победы в споре. Нужно показать, сове­товал он, что утверждение противника, видимость опровержения которого вы хотите создать, противо­речит тому, с чем он согла­сился раньше, тези­сам его секты или школы и тому, что он сам делает или не де­лает: «Например, если противник защищает самоубийство, обяза­тельно нужно спро­сить его, почему он сам до сих пор не^[333] пове­сился, или если утверждает, что Берлин не­хороший город и что в нем невоз­можно жить, спроси его, по­чему он не уезжает оттуда с первым по­ез­дом» (Шопенгауэр А. Эвристика, или Искусство побеж­дать в спорах. СПб., 1900. С. 35).

Доводы к человеку могут принимать вид «чтения в сердцах»: «Вы от­стаиваете это положение по таким-то мотивам, потому его не следует прини­мать»; дискредитации утверждающего: «Он — плохой человек, потому его утверждения ложны».

Приведенные примеры показывают порочность аргументации, осно­ванной на смещении оценок утверждений и утверждающего. Вместе с тем, строгий запрет на любые формы «довода к человеку» также не оправдан. Строго соблюдая этот запрет, мы, говоря об утверждениях какого-либо чело­века, не имеем право говорить о качествах этого человека; обсуждая чьи-либо слова, не должны обсуждать мотивы, побудившие его сказать эти слова; мы не имеем права разубедить кого-либо в заблуждениях, вскрывая мотивы этих заблуждений. Если мы попытаемся последовать такому правилу, то вскоре обнаружим, что дело это отнюдь не простое. Кроме того, возникает вопрос: а стóят ли тех усилий, которые мы должны затратить на проведение этого принципа во всех сферах аргументации, те результаты, которые мы в итоге получим? Ведь это должно вести к отказу от множества типов рассуж­дений, которые буквально пронизывают всю нашу повседневную, да и не только повседневную, аргументацию. Получая некоторую информацию, мы часто интересуемся, каков источник этой информации. Узнавая о том, что данный человек сказал то-то и то-то, мы можем поинтересоваться, кто этот человек по профессии, где он живет, какова его личная заинтересованность в пропаганде данного утверждения, имеет ли он обязательства по его пропа­ганде. Возможно, мы захотим узнать, каков пол, возраст, национальность го­ворящего, какова его репутация, и знание всех этих фактов может оказать влияние на нашу оценку его утверждений. Правомерно ли утверждать, что всегда и везде такого рода влияние бывает лишь отрицательным и затем­няющим суть дела? Ликвидировав такое влияние полностью, не ликвидируем ли мы тем самым один из естественных механизмов предосторожности, имеющий корни в истории развития человеческого общества? Если кто-то говорит вам: «Не верьте этому человеку, у него репутация человека нечест­ного», – или: «Это честнейший человек, вы можете следовать его советам», – то всегда ли следует признавать такие доводы несостоятельными в гносеоло­ги­ческом плане лишь на том основании, что здесь имеется ad hominem? Нам могут возразить, что в данных случаях речь идет не об истинности или лож­ности какого-либо суждения, а о целесообразности или нецелесооб­раз^[334]ности совершения действия, о выработке той или иной линии поведе­ния.

Такое возражение правомерно, однако можно привести и другие при­меры. «Данный человек сказал, что произошло такое-то событие. Известно, между тем, что этот человек часто обманывает. Значит, весьма вероятно, что данное событие не имело места». В данном случае истинностная оценка ут­верждения обосновывается ссылками на личные качества человека, которому принадлежит это утверждение. Согласно традиционным канонам данная де­монстрация порочна. Однако, посмотрев на нее непредубежденным взгля­дом, мы можем прийти к выводу, что она правомерна. В самом деле, если че­ловек часто лжет, то вполне вероятно, что он лжет и в данном случае (разу­меется, если данный вопрос относится к тому кругу вопросов, по которым данное лицо часто лжет). Поскольку вероятно, что человек лжет в данном случае, вероятно также, что событие, о котором он говорит, не имело места.

Даже такие сурово порицаемые доводы, как «чтение в сердцах», могут быть вполне естественны и уместны в некоторых ситуациях, возникающих в общении между близкими людьми. Нельзя считать заведомо предосудитель­ным обращение одного человека к другому, если отношения между ними достаточно доверительные, с такими, например, словами: «Ты видишь в этом человеке так много недостатков, потому что обижен на него. Постарайся встать выше своей обиды, это поможет тебе избавиться от преувеличений».

Определяя, правомерно ли в том или ином случае использование «до­вода к человеку», необходимо учитывать не только гносеологический аспект аргументации и спора — выяснение истины, но и их этический аспект. Так, если даже «чтение в сердцах» адекватно отражает реальное положение дел (например, утверждение типа: «Вы не соглашаетесь со мной, потому что са­молюбие мешает вам признать очевидную истину»), то такого рода довод, примененный в неподходящей ситуации, например, в публичной дискуссии, может быть оценен как оскорбительный и являющийся показателем низкой аргументационной культуры самого аргументатора.

Довод к личности опасен и своим психологическим эффектом. Он мо­жет настроить воспринимающего (слушателя, читателя, зрителя) против ар­гументации (даже когда она верна), если этот человек воспринимает довод к личности, как обидный для себя. В других случаях, когда довод к личности принимает характер, лестный для воспринимающего («подмазывание аргу­мента» в терминологии С.И. Поварнина), это может побудить его принять ложный тезис, настроив его на некритический по отношению к аргументации лад. Аргументация такого рода обычно содержит замечания типа: «Вы как умный (проницательный, осведомленный, эруди^[335]рованный, непредвзятый, благородный и т.п.) человек, не можете не согласиться, что...» В этих случаях довод к личности создает условия для преувеличения степени правдоподобия рассуждения, когда стирается грань между «иногда» и «всегда», «часто» и «всегда», «иногда» и «часто».

Таким образом, известная осторожность в отношении универсального запрета на доводы к личности вовсе не означает, что эти доводы всегда оп­равданы. Более того, опасности, связанные с чрезмерным увеличением дово­дов к личности и родственными им, а также со снисходительностью к такого рода доводам, гораздо более серьезны, чем возможные отрицательные по­следствия излишней академичности и непредвзятости в аргументации. Чело­век, категорически отвергающий любые разновидности этих доводов, может казаться излишне простодушным, он тратит много сил на разбор утвержде­ний того, кто этого не заслуживает. И все же такой человек представляется гораздо привлекательнее, чем тот, который беззастенчиво пользуется дово­дами к личности, «чтением в сердцах», объявляя фактически не заслужи­вающими доверия и не способными к истинному суждению всех, кто с ним расходится во мнении, и наделяет всяческого рода достоинствами лишь себя и своих единомышленников. Образ такого аргументатора просматривается за заявлениями о том, что та или иная научная концепция неприемлема в силу политических или религиозных взглядов ее автора или же вследствие ассо­циаций с «вредными» («буржуазными» или «коммунистическими») фило­софскими или мировоззренческими представлениями; образ такого аргумен­татора просматривается за намеками на то обстоятельство, что данное суж­дение не должно приниматься во внимание в силу партийной (профессио­нальной, возрастной) принадлежности его автора. Если мы попытаемся ко­личественно оценить соотношение между первым (чрезмерно академичным) типом аргументатора и вторым (беззастенчиво апеллирующим к личности), то увидим, что соотношение это в действительности складывается явно в пользу последнего. Мы буквально утопаем в доводах к личности, подавае­мых иногда в более или менее замаскированном виде. Такого рода доводы находят благодатную почву в политике, засоряют наше повседневное обще­ние, могут уродовать философскую аргументацию, аргументацию гумани­тарных наук, проникать в естествознание. Привычка пользоваться доводами к личности ведет к дисквалификации аргументатора — ведь использование такого рода доводов требует гораздо меньших усилий, чем рассмотрение су­щества дела, поиск релевантных и достаточно надежных оснований для того или иного тезиса.^[336]

Дата добавления: 2015-08-05