Глава 16. Понимание

Термин «понимание» очень болизок по значению к термину «объясне­ние». Однако их значения не тождественны. В трактовке соотношения пони­мания и объяснения до недавних пор существовали две крайние позиции. Со­гласно одной точке зрения, понимание соотносимо только с гуманитарным знанием, объяснение – с естественным. Иная, ей противоположная точка зре­ния состояла в утверждении почти полной их тождественности; заявлялось, что о понимании можно говорить только тогда, когда мы имеем дело с теоре­тическим, объясняющим знанием; «объяснение» – это якобы и есть «понима­ние».

В истории философии противопоставление объяснения и понимания нашло одно из наиболее ярких выражений в работах В. Дильтея; он заявил, что герменевтика есть методология гуманитарных наук, которые имеют дело с пониманием человеческой мысли, поступков, юридических законов, искус­ства. Если естествознание опирается на факты самой действительности и для их познания достаточно знать каузальные связи, природные законы, чтобы объяснить соответствующие явления, то содержанием гуманитарного знания выступают объективированные выражения человеческой мысли; чтобы в неё проникнуть, нужны интерпретация, выявление смысла (речи, текста, поведе­ния и т.п.). В. Дильтей противопоставил по методу науки о культуре и науки о природе. Имелись учёные, которые выводили понимание не только за пре­делы объяснения, но и за пределы познания вообще; заявлялось, что позна­ние обходится без понимания, а понимание как чисто психологический фе­номен существует вне познания.

Нужно признать прежде всего, что понимание в своём генезисе, под­черкнём ещё раз, действительно имело основой развитие гуманитарного зна­ния.

Первоначально слово «герменевтика» обозначало искусство толкова­ния и перевода. Это слово часто связывают с именем Гермеса, который (по античному мифу) был посланцем богов Олимпа, доставлявшим людям сооб­щения и истолковывавшим им эти сообщения; важно было правильно пере­дать людям смысл и содержание таких сообщений. Это слово («герменев­тика») перешло затем на священные книги, Библию, их истолкование, а позднее и на художественные произведения, и с ним стали соотносить искус­ство истолкования, пояснения и объяснения этих текстов. Заметим, что уже здесь, ещё до работ В. Дильтея, термин «понимание» шёл рядом с термином «объяснение». Это не было объяснение на основе природного закона; содер­жание этого термина было^[337] почти равнозначно термину «пояснение»; но факт остаётся фактом: «понимание» с самого начала развития герменевтики не было оторвано ни от «познания», ни от «объяснения». Наряду с этими по­нятиями термин «понимание» (в рамках герменевтики) часто применялся в связи с другими терминами, такими, как «вчувствование» (эмпатия), «ин­тер­претация», «традиция», «авторитет», «смысл». Центральным было поня­тие «смысл», связанное с «пониманием».

При знакомстве с художественным произведением требовалось не только проникнуть в духовный мир героев этого произведения, в их пережи­вания, взаимоотношения, в историческую обстановку, в которой они жили и действовали (а для этого требовалось глубоко понять их внутренний мир их действия, сопереживать им), но и понять замысел автора этого произведения, обстоятельства, при которых он его создавал. Необходим определённый жиз­ненно-психологический настрой, необходимо «вчувствование» в духовный мир людей прошлых эпох, в том числе в мир духовных переживаний автора. Один из основоположников герменевтики – Ф. Шлейермахер (1768–1834) – указывал, что задача исследователя в том, чтобы «суметь исходя из собстве­ных умонастроений проникнуть в умонастроение автора, которого собира­ешься понять, более того, суметь “понять автора лучше, чем он сам себя по­нимал”». Другой крупнейший представитель герменевтики В. Дильтей счи­тал, что жизнь познаётся только через жизнь и именно как жизнь; поэтому всякое понимание – это «вновь переживание»; понять – значит сопережить, «найти “Я” в “Ты”».

В качестве «Ты» может выступать герой или автор произведения, дру­гой человек, высказывающийся о других людях, событиях, явлениях общест­венной или природной действительности. Орудия труда, приборы – это тоже «Ты»; в них заложены, в них объективированы мысли человека, его «смыслы». Всё, в чём человек выражает свои мысли и целенаправленные действия, есть текст. Вся культура человека (духовная и материальная) – это «смыслы», «тексты». Тексты в той или иной форме окружают человека, их надо ракрывать, к ним надо приобщаться.

Понимание есть процесс проникновения в смысл; это выявление смысла. Понимание есть деятельность субъекта, направленная на раскрытие текста (смысла). Без осмысления нет понимания. Чтобы раскрыть смысл, не­обходима интерпретация, или истолкование.

Сами по себе звуки, слова и даже предложения не дают понимания. Г.И. Рузанин подчёркивает: «Мы понимаем не звуки, буквы и символы и даже не слова и предложения сами по себе, а мысль, коорую они выражают, тот смысл, который содержится в словах и предложениях языка. Таким обра­зом, понимание речи,^[338] разнообразных текстов, схем, формул и тому по­добных семиотических систем связано с раскрытием их смысла, или значе­ния. Чтобы ракрыть этот смысл и, следовательно, понять текст, необходимо соответствующим образом интерпретировать, или истолковать, его. Вот по­чему интерпретация составляют исходную основу любого процесса понима­ния разнообразных текстов и семиотических систем вообще» (Понимание как комплексная методологическая проблема // Проблема объяснения и по­имания в научном познании. М., 1982. С. 3–4).

Истолкований (или интерпретаций) одного и того же текста может быть множество. Это зависит от того, кто интерпретирует, кто оценивает: от его жизненного опыта, настроения в то или иное время, от его общих взгля­дов, от влияния конкретной политической ситуации и многое другое. В од­ном и том же театре разные люди по-разному трактуют содержание поста­новки, игру актёров.

Вот один конкретный пример. Пьесы Шекспира, казалось бы, изучены до последней запятой – сотни постановок во всех странах мира, необозримое число искусствоведческих работ; за сотни лет должно бы, вероятно, вырабо­таться некое единое понимание. Но нет! В тбилисском театре им. Ш. Руста­вели актёр Хорава делает из Отелло воина и философа, борца со злом. В его исполнении Отелло не ревнив, а лишь доверчив. Поверив Яго, он судит и выносит приговор: лицемерие, ложь, предательство должны быть наказаны, поэтому Дездемона должна умереть. Отелло в такой интерпретации – жертва собственной душевной чистоты и благородства.

Отелло Лоуренса Оливье в лондонском театре «Олд Вик» – более про­стая и цельная натура. Любовь к Дездемоне, в сущности, исчерпывает всю его духовную жизнь, поэтому когда эта любовь оказывается подорванной, его дух помрачается и душа пропитывается ненавистью. У Оливье Отелло не столько доверчив, сколько именно ревнив. И ревность его становится злом, убивающим Дездемону. В такой интерпретации Отелло – сам носитель зла, он не только жертва Яго, но и палач Дездемоны.

Таковы два почти противоположных понимания одного образа, одного такста: Отелло – мужественный судья и борец со злом и Отелло – ослепший от ревности палач, носитель зла.

Автор, приведший этот пример (А.Л. Никифоров), справедливо заме­чает при этом: возможность различных пониманий одного и того же текста, возможность наполнить старый текст, известные образы новым, более со­временным и актуальным содержанием – это основа театрального искусства. Если бы текст допускал только одно понимание, театр был бы не более чем ремеслом, В процессе понимания мы даём интерпретацию тому, что пыта­емся понять. Далее А.Л. Никифоров заключает: «Приняв, что понимание представляет собой интерпретацию, а интерпретация наделяет смыслом ли­шённый его материал, мы получаем вывод о том, что понимание есть при­дание, приписывание смысла тому, что мы понимаем» (Семанти^[339]ческая концепция понимания // Загадка человеческого понимания. М., 1991. С. 80–81). Интерпретация не есть ещё смысл: она есть средство, которое ведёт к раскрытию смысла.

Правы те, кто считает соотносительными понятия смысла и понимания; они, действительно, не могут рассматриваться в отрыве друг от друга: смысла так же нет вне понимания, как и понимание всегда есть усвоение не­которого смысла.

Бессмыслица означает непонимание; в чём нет смысла, того не пой­мёшь (возможно непонимание глубокого смысла из-за недостаточных усилий ума). Если же в чём-то уже заложен смысл, то его можно раскрыть. Понима­ние может быть частичным, может быть полным. Но может иметь место, как уже отмечалось, более глубокое понимание того, что «заложено» в смысле.

В постижении смысла человек активен. Не случайно понимание опре­деляется как деятельность субъекта, направленная на раскрытие смысла тек­ста. Смысл не задан субъекту извне, как какой-либо ещё не познанный пред­мет природы; смысл формируется в процессе понимания. В этом отноше­нии более обосновано то мнение, согласно которому смысл «приписыва­ется». Он, конечно, не «приписывается» произвольно; в последнем случае мы имели бы чрезмерное нагромождение условностей и своего рода релятивизм и субъективизм, в которых было бы невозможно разобраться.

Герменевтика как научная методология познания изучает, помимо про­чего, условия, при которых смысл оказывается адекватным (в целом) самому предмету исследования. Одно из главных условий – строгое следование пра­вилам и законам логики. Среди многих других условий – вхождение в «гер­меневтический круг».

Суть «герменевтичсекого круга» в следующем: чтобы понять целое, мы должны понять части, но понимание отдельных частей определяется пони­манием целого.

Начинать процесс приходится с интуитивного представления о целом или части, и это представление в дальнейшем конкретизируется, углубляется.

Как пишет Г.И. Рузавин, герменевтика выработала множество специ­альных правил, приёмов и методов истолкования текстов определённого вида, которые в конечном итоге сводятся, с одной стороны, к логико-грамма­тическому анализу текста, а с другой – к психологическому осмыслению це­лей, мотиваций и других компонентов духовного мира автора текста. По­скольку в качестве важнейшего средства для этого используются воображе­ние, перевоплощение и субъективный опыт самого интерпретатора, то такую интерпретацию часто характеризуют как психологическую, субъективную, интуитивную. Сам процесс интерпретации в целом проходит по единой об­щей схеме. Интерпретация начинается^[340] с некоторой догадки, предположе­ния или выдвижения гипотезы. Затем из них выводятся следствия, которые сопоставляются с известными данными или свидетельствами. Если эти след­ствия согласуются со всеми данными, которыми располагает исследователь, тогда он постигает смысл или значение текста, произведения, литературы и искусства. Но, как правило, в ходе интерпретации обнаруживаются новые данные и факты, которые вынуждают интерпретатора уточнять и исправлять свои гипотезы, а нередко и заменять их другими, чтобы согласовать их с но­выми данными. Кроме того, одни и те же данные и факты могут быть объ­яс­нены с помощью различных гипотез, и тем самым возможны различные их интерпретации.

Количество интерпретаций, их разброс уменьшается при соблюдении некоторых условий, и одним из них выступает определённая общность кон­текста, базиса понимания: интеллектуального, культурного, социального. Если нет, к примеру, политической общности позиции субъектов, то малове­роятным будет и достижение их взаимопонимания; вместе с тем политиче­ское взаимопонимание будет одним из факторов, способствующих общей интерпретации.

Интерпретация основывается на знании, и она различается по харак­теру знания: есть первоначальная, интуитивная интерпретация и есть такая, которая касается сущности человека, исторического события (её можно на­звать эссенциалистской, или теоретической, интерпретацией).

Интерпретация второго рода рационалистична в той мере, в какой она базируется на рациональной способности интерпретатора. И она может вести к приращению знания: новое понимание текста способно выявить ранее скрытые значения, может приводить к созданию новых гипотез, теорий. Ин­терпретация созидательна, реконструктивна, она не только воссоздаёт объ­ект, но и выявляет его элементы, связи с другими объектами, выявляет его место и роль в системе объектов. Иначе говоря, понимание несводимо к ус­воению знания, но связано также с получением нового знания.

Понимание основывается на познании, хотя и не на любом; знание но­мера телефона моего знакомого, например, есть «знание», но не «понима­ние». Но знание другого рода, к примеру, характера моего приятеля, позво­ляет понять его поступки в тех или иных ситуациях. В то же время «понима­ние», совпадая в некоторых отношениях со «знанием», выходит за его пре­делы: в понимание включены такие психологические компоненты, как вооб­ражение, эмпатия, перевоплощение.^[341]

В своё время Новалис подчёркивал, что понимание осуществляется не только через разум, но и посредством всех духовных сил человека.

Понимание, отмечает М.В. Попович, «не обязательно является процес­сом рациональным. Таково понимание музыки, понимание живописи, взаи­мопонимание близких людей и т.д.; здесь нельзя даже предполагать, что эти процессы вербализуемы. Понимание может быть охарактеризовано в терми­нах психологии… Принятие или непринятие явлений внешнего мира в сис­тему ценностей, непосредственное или опосредованное рядом взаимосвязей, и есть процесс (и результат) понимания. Понимание в той степени, в ко­торой оно является результатом языковой, вербальной коммуникации, рационально в том смысле, что оно может находиться под рациональным контролем» (Связь понимания и доказательства как проблема философии науки // Доказательство и понимание. Киев, 1986. С. 31–32).

Как видим, понимание в гуманитарных науках вовсе не исключает ни знания, ни объяснения. Оно невозможно без них. В свою очередь,
процесс познания здесь неотрывен от понимания. Сопоставим теперь пони­мание с объяснением.

Обратимся к естественным наукам. Их предмет – не духовный мир че­ловека, его эмоции, переживания, а предметы неорганической природы и жи­вые органические существа. И в тех и в других нет духовности (хотя у выс­ших животных и есть, возможно, зачатки интеллекта). В них в отличие от знаковых текстовых систем и их производных нет никакого заранее заложен­ного смысла. Если, конечно, кто-то из учащихся придерживается религиоз­ных воззрений на мир, то он не будет сомневаться, что во все явления при­роды Бог заложил определённый смысл и что этот смысл нужно понять, рас­крыть. В аналогичном положении оказываются и представители объектив­ного идеалима, для которых существенно утверждение об интерпретации фе­номенов Абсолютной идеи. Но положение большинства естествоиспытателей иное: они должны раскрыть вещественно-субстратные системы исходя из них самих, т.е. как не имеющих в себе никаких заранее данных им смыслов. Их объяснение основывается на данных эксперимента, на выявленном объек­тивном законе и на правилах и законах логики.

Научное объяснение – это подведение объясняемого явления под суще­ствующий общий закон, это сопоставление тождественных черт исследуе­мого явления с теми, которые обобщены в данном законе; это экстраполяция действующих законов на ещё неизвестные факты. Объяснение отвечает на вопросы: «Почему существует данный предмет?», «Какова его причина?» и т.п. Экстраполяция существующих законов на открытые факты создаёт воз­можность их объяснения и предвидения новых.^[342]

В процессе научного познания объяснение: устанавливает связи между экспериментально открытыми фактами и раскрывает их сущность на основе действующих законов; экстраполируя существующий закон на новые факты, создаёт предпосылки для формирования новых гипотез и научных предска­заний (Е.П. Никитин). Объяснить новый факт – это раскрыть его природу, связь между ним и уже известными науке фактами, условия его существова­ния и действие, которое он производит на другие факты, связь между эле­ментами открываемых фактов.

Имеется несколько способов объяснения фактов: 1) объяснение факта через установление его причины; 2) объяснение факта через раскрытие усло­вий и обстоятельств его существования; 3) объяснение факта посредством устновления действия, производимого данным предметом на другие пред­меты; 4) объяснение факта через определение его элементов и их взаимосвя­зей между собой.

Таким образом, объяснение в науке строго рационалистично. На него, конечно, влияют и психологическо-герменевтические факторы, связанные с личностью исследователя, однако сам исследователь, чтобы добиться объек­тивной истины, должен от всего субъективного абстрагироваться.

Не то в гуманитарных науках с пониманием. Здесь понимание есть, как уже отмечалось, прежде всего вживание, эмпатия; оно вкючает в себя рацио­налистический компонент, но на нём полностью не строится и к нему не сво­дится.

В сфере понимания, как отмечает С.Б. Крымский, интерсубъективность требует обращения к закреплённым культурой традициям, нормам и свиде­тельствам опыта, которые рассматриваются в системе определённой цивили­зации как интерсубъективные основания. В данном отношении понимание отличается от познания, для которого интерсубъективность обеспечивается истиной и доказательством, т.е. совпадает с объективностью, не сводится к традициям и её производным. Конечно, понимание предполагает истину и достоверность. Оно участвует в их функционировании, превращает их в фак­тор традиции, исторического опыта, культурной ценности. Однако понима­ние не продуцирует ни истину, ни достоверность, а выступает как приобще­ние к истинным и достоверным основаниям в формах традиции, общения, ценностных ориентаций жизнедеятельности вообще, т.е. через сферу истории (О статусе понимания // Доказательство и понимание. Киев, 1986. С. 45).

Понимание тесно связано с коммуникацией, с диалогом; понимание диалогично; объяснение же, хотя и имеет своей предпосылкой среду науч­ного сообщества, монологично по своей сути.^[343]

Для научного объяснения характерна нацеленность не на индивидуаль­ного реципиента (оно, правда, может быть приспособлено к индивидуаль­ному восприятию), но рассчитано оно прежде всего в качестве всеобщей формы знания на всеобщее понимание. Отсюда, кстати, и стремление к соз­данию доступных для широких кругов читателей учебников. Как отмечает С.С. Гусев, «усвоить специализированное научное знание в том виде, в каком оно изложено его классиками, учащимся, как правило, трудно. Чтобы облег­чить понимание такого материала, он переводится в более доступную форму (учебные пособия, популярная литература и т.п., где новое, неизвестное, не­понятное интерпретируется через известное, знакомое, привычное, понят­ное). Усвоенное новое знание на основе целостной системы старого впослед­ствии само становится элементом новой целостности знания, через которую будет осуществляться следующий акт понимания» (Понимание // Диалектика познания. Л., 1988. С. 120).

Понимание и объяснение – два относительно самостоятельных метода постижения действительности, но они взаимосвязаны, взаимодополняемы. В гуманитарном знании ведущим является понимание, подчиняющее себе объ­яснение; в естественных науках, наоборот, ведущим является объяснение, использующее в необходимых случаях понимание (здесь, повторим, понима­ние не фактов, не имеющих смысла, а понимание текстов – о фактах, законах, о мире в целом; интерпретации здесь подвергаются мысли, знания о предме­тах, процессах).

Взаимодополнительность объяснения и понимания, выражающая един­ство гуманитарных и естественных наук, может быть выражена своеобраз­ным герменевтическо-научным кругом: «Понимание целого зависит от объ­яснения частей, а понимание частей – от объяснения целого».

Изложенное показывает, что резкое противопоставление понимания как специфического метода исследования гуманитарных наук объяснению как методу естествознания является упрощенным и необоснованным.^[344]

Дата добавления: 2015-08-05