Глава 13. Рациональность и иррациональное

В широком смысле слова «рациональность» есть вера (уверенность) в силу разума, в разумные принципы. Этот термин применяется и в несколько иных значениях – как «научная рациональность», «рациональность управ­ленческая» и т.п. Научная рациональность чаще всего определяется как по­стоянная апелляция к доводам разума и рассудка и максимальное исключе­ние эмоций, страстей, субъектных мнений при принятии решений, касаю­щихся судьбы познавательных утверждений. Так понятая рациональность, оставляющая порой за своими рамками конкретно-чувственную способность человека, но опирающаяся на полученную ею информацию, всецело полага­ется на мышление и обработку им этой информации, выделяя в ней общее и существенное.

Поскольку имеется два уровня мыслительной деятельности – рассудок и разум, постольку имеется основание для разделения (разумеется, относи­тельного разделения) рациональности на рассудочную и разумную. Но в связи с тем что в реальной практике познания они нередко оказываются в тесном единстве, во взаимном переплетении, можно говорить об общей у че­ловека рассудочно-разумной рациональности.

И всё же эти два типа, или вида, мыслительной деятельности и соответ­ственно два типа рациональности в философии нередко разграничиваются.

«Рациональность» как таковая может иметь разный смысл. Как про­блема рациональность встречается уже в античной философии. Античная ра­циональность сама по себе знаменательна, и не только потому, что в ней за­ключено начало так называемого дедуктиво-математического типа (или под­типа) научной рациональности (Пифагор, Эвклид), дополнившегося впослед­ствии, в Новое время, опытно-индуктивным подтипом рациональности.

В античную эпоху в рациональности были слитыми воедино истина, её достижение и нравственная идея блага. Главным в человеке и человечестве Сократ считал духовно-творческое начало, «добротворчество». Знание не есть знание ради самого себя, но ради добра. Ценно знание, которое несёт людям не просто сведения, но прежде всего благость. Знание должно идти вместе с благом. Благо есть понимание и разумение высших ценностей.

Платон более всех других идей почитал идею блага и ставил её на вер­шину всей пирамиды идей; вся познавательная деятельность человека должна определяться, по Платону, ориентацией на эту идею; отход от такой установки чреват также отходом от истины.^[316] Благо выше истины. И Со­крат, и Платон, и Аристотель не противопоставляли истину благу, как может показаться с первого взгляда. Они не мыслили одно без другого, провозгла­шая гармонию истины и блага. Их рациональность характеризовалась син­кретизмом, нераздельным единством добра, справедливости и истины. В этом и состоит существо античной, классической рациональности.

Этот тип рациональности, временами теряя позиции в постижении природного бытия естественнонаучными средствами (особенно в ранее Средневековье), заметно укрепился в последующем, особенно в эпоху Про­свещения. Как отмечает Е.Л. Черткова (Рациональность – критика – свобода // Исторические типы рациональности. Т. I. М., 1995. С. 303, 304), в идеоло­гии Просвещения разум, свобода и гуманизм не противопостояли друг другу, но составляли устойчивое единство, ведущая роль в котором принадлежала разуму. Это был «классический рационализм». Термин «классический» можно применять как по отношению к философии, так и по отношению к культуре в целом; подобно истине, название «классическая истина» имеет своё начало в античные времена, и оно сохранилось поныне. Здесь в классиче­ском рационализме соединились вера в способность разума к по­стижению мира и убеждение в возможности преобразования жизни в соот­ветствии с принципами разума. Важным был критицизм как реализация сво­боды в по­знании. Разум в своей критической функции выступал как свобод­ная мысль, мысль, освобождающая сама себя от всего представляющегося её необосно­ванным, внешним, навязанным извне. В идеологии Просвещения свобода и разум сосуществуют и взаимодействуют как высшие человеческие ценности. С просвещённым разумом связывались надежды на формирование более ра­зумного и свободного общества. Сокрушительный удар по союзу свободы и разума был нанесён опытом Французской революции, показавшей уже не в теории, а на практике иллюзорность такой надежды. И дело не только в ужасе от кровавых событий революции, заглушивших голос разума и проде­монстрировавших принципиальную несводимость поведения людей к всеоб­щим принципам разума. Эта революция стала решающей вехой на том пути, по которому пошла европейская цивилизация. Индустриальный путь разви­тия изначально сделал ставку на науку, как будто возвышая тем самым науч­ный разум над всеми другими формами культуры.

На смену «классическому» типу рациональности пришла рациональ­ность Нового времени (начало Moderna), а точнее – сциентистский рациона­лизм. Можно утверждать, что с конца XVIII столетия начался этап сциенти­зированной (онаученной) рациональности.^[317]

В её основе лежала научная рациональность, связанная с опытно-ин­дуктивным методом Ф. Бэкона, дальнейшей матеатизацией наук о природе, ньютоново-галилеевой механикой и лапласовским детерминизмом. С сере­дины XIX в. заявил о себе позитивистский сциентизм, сводивший всё фило­софское мировоззрение к сумме выводов из существовавших тогда наук о природе. Философское мировоззрение оказалось под пятой естественных наук, теряя свою специцифичность, в том числе и в этическо-гуманистиче­ском отношении.

Рациональность оказалась оголённой: в ней стала цениться (не на сло­вах, а на деле) только научная рациональность. Наступил период псевдора­циональности, которую не случайно стали называть бездуховной. Это, так сказать, рациональность индустриализма. В общественном сознании утвер­ждалась вера в то, что естественные науки и техника способны решить не только проблемы познания природы, но и остальные жизненно важные про­блемы: смысла жизни, счастья, бесконечности индивидуального человече­ского существования, справедливого общественного строя, материального благополучия граждан и т.д. Резко поотстала в своём развитии та состав­ляющая классической рациональности, которая олицетворяла собой добро и гуманизм.

Особенно резкий контраст веры в Разум и гуманизм предстал перед людьми в XX столетии: революция 1917 г. в России, Первая и Вторая миро­вые войны. Вторая половина XX в. лишь потвердила опасность «чистой» ра­циональности: многочисленные атомные испытания в атмосфере и под зем­лёй в 50–60-гг., авария на Чернобыльской АЭС, уже унёсшая десятки тысяч жизней, продолжающееся в огромных масштабах уничтожение природной среды, грозящее экологической гибелью человечества, – эти и многие другие явления современной жизни свидетельствуют о слабости Разума, отделён­ного от высших целей человеческого существования. То или иное общест­венное устройство, основывается ли оно на идеях командно-административ­ной системы или на благих «реформаторских» идеях, как показал уже опыт России, есть плод разума, есть тоже «рациональность», но эти идеи оказались не такими, которые обеспечили бы счастье народа; за вроде бы разумными установками проглядывают порой очевидным образом узкокорпоративные интересы отдельных групп людей.

Разум оказывается податливым, немужественным. Вненаучные, а по­рой и внутринаучные силы демонстрируют своё превосходство над ними.

История показала также, что истина не синоним разумности, что разум способен заблуждаться.

Разум, втиснутый в прокрустово тоже сциентистской рассудочности, не только ущербен, но и опасен (см.: Новиков Н.А. Ра^[318]циональность в её ис­токах и утратах // Исторические типы рациональности. Т. I. М., 1995. С. 32.).

Не случайно последние десятилетия прошли под знаком критики науч­ной рациональности. Трудно даже определить, дал ли Разум в XX столетии больше счастья людям или меньше, чем в XIX в. Многие склонны считать, что роль Разума стала совсем ничтожной.

Негативизм по отношению к науке и научной рацинальности растёт, имея на то основания. Идёт поиск средств освобождения от лжерационально­сти. «Отделение государства от Церкви, – считает П. Фейерабенд, – должно быть дополнено отделением государства от науки – этого наиболее совре­менного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение – наш единственный шанс достичь того гума­низма, на который мы способны, но которую никогда не достигали» (Из­бранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 450).

Всё большее число философов пытаются найти противовес лжерацио­нальности в гуманистическом мировоззрении, в экзистенциализме, филосо­фии жизни.

Поскольку причинами деформированной рациональности часто высту­пают социальные силы, стремящиеся к власти или ею владеющие, то возни­кает проблема ограждения подлинной рациональности от таких сил и гума­низирования самих властных структур, механизмов властных отношений.

Осмысливая сложившуюся в XX столетии ситуацию, Н.Н. Трубников справедливо отмечает следующее. Новая историческая эпоха показала, а но­вейшая ещё раз самым недвусмысленным образом подтвердила, что ни сам по себе научный разум, ни само по себе положительное знание не являются самодостаточными, что положительное знание, в том числе и самое строгое положительное знание, в ряде случаев способно, пускай до известных преде­лов, уживаться не только с самыми отсталыми нравственными формами, но и с прямыми формами безнравственности и агуманизма вплоть до фашизма с различного рода варварством, иногда откровенным, чаще византийски изо­щрённым, маскирующимся теми или иными, в том числе и положительно-научными, лозунгами. И не только уживаться, но и до поры успешно сотруд­ничать с ним, пользоваться его широкой поддержкой, в свою очередь, под­держивать его, освещая его авторитетом научного разума, науки, непрере­каемым авторитетом знания. И для нас существо дела заключается не в том, что это сотрудничество рано или поздно оказывается гибельным и для науч­ного разума, и для тех социальных структур, где знание оказывается способ­ным приобретать это уродливое развитие. Оно заключается в том, что поло­жительно-научный разум сам по себе оказывается недостаточным, чтобы^[319] одним своим присутствием преобразовать мир на разумных гуманистических началах, обеспечив в том числе и самому себе более или менее здоровое раз­витие и общественное функционирование. Новая эпоха как раз и показала, что ориентированный на физические критерии силы и лишённый метафизи­ческих критериев блага научный разум в специфических общественно-исто­рических условиях способен заметным образом деформироваться. Наделён­ный силой знания, научный разум – одна из величайших надежд человече­ства со времён Возрождения – вполне оправдав себя технически, технологи­чески, экономически и т.д., не оправдав себя гуманистически. Гуманистиче­ская и нравственная беспомощность разума вскрыла настоятельную нужду в каких-то иных, более высоких, чем научные и научность вообще, основаниях и критериях разумного. Это и определило потребность в поиске таких начал, таких принципов и критериев человеческого познания и человеческого бытия вообще, какие при всей их объективности и строгости не страдали бы той гуманистической неполнотой, какую со всей очевидностью продемонстриро­вала в начале XX в. в самый трудный и отвественный для неё момент вся ев­ропейская культура (см.: Кризис европейского научного разума. Философия науки и философия жизни // Рациональность как предмет философского ис­следования. М., 1995. С. 153–154).

Вторая половина XX столетия и особенно последние десятилетия ха­рактеризуются «кризисом» рациональности (или «модерна»). Она стала под­вергаться всё более серьёзной критике.

Параллельно этому стало набирать силу альтернативное движение – «новая» рациональность (или неоклассическая рациональность), стремящееся на более высоком уровне, чем прежде, обосновать необходимость и важность единства Разума и Блага. «Новая» рациональность – это новая актуальная философско-мировоззренческая проблема, и за её разработкой требуется не только внимательно следить, но и вносить каждому в её осмысление свой по­сильный вклад. Как жива «классическая» («античная») трактовка истины, так должна возродиться и занять своё ведущее место в культуре «классическая» (или неоклассическая) рациональность, объединяющая в себе и познаватель­ный, и ценностный подходы к миру.

Итак, в развитии понятия «рациональность» имеется три этапа: класси­ческий рационализм, модернистский (сциенистский) [лже]рационализм и [нео]классический, аксиологически ориентированный рационализм, вызре­вающий с XX в. как противоположность лжерационализму.^[320]

Вопрос об иррациональном в познавательной деятельности связан с проблемой рациональности как в общем плане, так и в плане научной рацио­нальности. Предыдущий материал свидетельствует о том, что решения (или идеи, концепции), будучи в одном отношении разумными, «рационалистич­ными», становятся или могут становиться неразумными и иррациональными в другом отношении. Иррациональное имеется во всех сферах культуры, в любой деятельности человека. Важно, чтобы верховенство в науке и соци­альном устройстве всё-таки всегда сохранялось за Разумом. Такого ведущего начала, к сожалению, во многих случаях в течение ряда столетий не было. Дело не в иррациональном самом по себе (оно даже неизбежно), а в том месте, которое оно занимает по отношению к Разуму и к духовным ценно­стям человека.

О той важной роли, которую играет иррациональное в познавательной деятельно-научной деятельности человека, достаточно подробно говорилось в данном учебном пособии: в разделах о бессознательном, о чувственно-сен­ситивной способности человека, об интуиции, её место в творчестве и т.п. Без этого иррационального не было бы и соответствующей с ней связанной рациональности. Но, с другой стороны, иррациональное в науке не должно иметь самодовлеющей ценности. Оно в общем и целом должно быть подчи­нено полноправной рациональности, полноправному Разуму. Во всех слу­чаях, как мы убеждаемся, знакомясь с этим материалом, рациональность, чтобы стать плодотворной, должна неизменно и в главном всегда ориентиро­ваться на Разум, т.е. на достижение Истины, Блага и Справедливости. Име­ется надежда, что последующие столетия будут временем «новой» рацио­нальности, достойной Человека.^[321]

Дата добавления: 2015-08-05