Проблема отграничения истины от заблуждения

Эта проблема возникла не в последние десятилетия и даже не в послед­ние столетия. Она имела место во все периоды развития философии, начиная с античности.

Вот как описывает ситуацию в истории философии П.В. Копнин. Одни философы прошлого столетия считали, что нельзя найти прочного основа­ния, с помощью которого можно было бы решить вопрос об объективной ис­тинности знания, и поэтому склонялись к скептицизму и агностицизму. Дру­гие видели такой критерий в данных ощущений и восприятий человека: все то, что выводимо из чувственно данного, истинно. Однако непосредственно данными чувств нельзя доказать ни одно общее суждение, не говоря уже о более сложной, развивающейся научно-теоретической системе. Ведь каждое общее суждение по существу охватывает бесконечное число единичных предметов, и как бы ни было велико число наблюдений, оно не может охва­тить всех случаев. Например, суждение «Все люди смертны» нельзя доказать наблюдением смертности отдельных людей. Для доказательства надо подож­дать, пока умрут не только люди, которые сейчас живут, но и те, которые на­родятся в будущем. Кроме того, многие научно-теоретические положения ка­саются объектов, которые не воспринимаются непосредственно чувствами человека. Поэтому попытки обосновать в качестве критерия истины ощуще­ния и восприятия человека потерпели неудачу, которая порождала разочаро­вание в возможности найти такой критерий вообще, что в конечном счете приводило опять-таки к скепсису в отношении возможностей человека дос­тигнуть объективно-истинного знания.

Некоторые философы полагали, что достоверность всего человеческого знания можно доказать путем выведения его из небольшого числа всеобщих положений, истинность которых самоочевидна в силу их ясности и отчетли­вости; противоречие им просто немыслимо. Однако таких самоочевидных положений, не требующих доказательства, в действительности нет, а ясность и отчетливость мышления — слишком зыбкий критерий для доказательства объективной истинности знания. Самоочевидным был пятый постулат Эвк­лида, и, казалось – противоречие ему немыслимо. Однако Н. Лобачевский исходил в своей новой геометрии именно из этого положения, которое про­тиворечило пятому постулату Эвклида, и тем самым достиг объективно-ис­тинного знания об окружающем нас пространстве. Современная наука не склонна принимать в качестве самоочевидных никаких теоретических поло­жений, она подвергает сомнению любое утверждение, считавшееся ранее святыней, и, наоборот, выдвигает в качестве исходных принципов совер­шенно немыслимые утверждения, не уповая^[225] на их самоочевидность. Но­вые положения, как правило, кажутся необычными, далеко не самоочевид­ными.

Таким образом, ни чувственное наблюдение, ни самоочевидность, яс­ность и отчетливость всеобщих положений не могут служить критериями ис­тинности знания. Коренным пороком всех этих концепций является стремле­ние найти критерий истинности знания в самом знании, в каких-либо его особых положениях, которые так или иначе считаются привилегированными по сравнению с другими.

К. Маркс обратил внимание на недостаточность попыток найти крите­рий истины в рамках субъекта: последовательный материализм сталкивался здесь с явным преувеличением роли субъективного; из этого круга не выво­дили ни прежний материализм, замыкавшийся в чувственности и оказывав­шийся созерцательным, ни идеализм с его рационалистическим активизмом. Встала задача найти такой критерий, который, во-первых, был бы непосред­ственно связан со знанием, определял бы его развитие, и в то же время сам бы им не являлся; во-вторых, этот критерий должен был соединять в себе всеобщность с непосредственной действительностью.

Таким феноменом оказалась практика.

В практике задействован субъект, его знание, воля; в практике — един­ство субъектного и объектного при ведущей роли (в отражательном плане) объектного. В целом практика — объективный, материальный процесс. Она служит продолжением природных процессов, развертываясь по объективным законам. В то же время познание не перестает быть субъектным, соотносясь с объективным. Практика включает в себя знание, способна порождать новое знание, выступает его основанием и конечной целью.

В самой практике сплетаются и чувственная конкретность, непосредст­венная действительность, и всеобщность (сущностность, законы сущности). Отмечая то новое, что было связано с К. Марксом, с его вкладом в разра­ботку критерия истины, Г.А. Давыдова пишет, что внутри самогó чувствен­ного отношения к миру (т.е. не изменяя тезису о материальной природе мира и человека) К. Маркс нашел особую форму этого отношения, которая уже не остается в границах чувственно созерцаемой данности, но, напротив, выхо­дит за эти границы. Иначе говоря, он открыл такую специфическую форму чувственной связи человека с миром, которая в самой себе заключает воз­можность и необходимость проникновения в «нечувственные» (т.е. не дан­ные непосредственно) существенные и всеобщие связи вещей.

Такое явление было обнаружено прежде всего применительно к соци­альной сфере познания, с установлением роли и значения социально-истори­ческой практики людей. Но это было обнаруже^[226]но и в естествознании, в других формах познания. Сформулировано положение: практика «имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности» (Ленин В.И. ПСС. Т. 29. С. 195).

При решении вопроса об истинности или неистинности теории недо­пустима изоляция от практики. Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, отмечал К. Маркс, — вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике человек должен доказать истин­ность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующе­гося от практики, есть чисто схоластический вопрос (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 1—2). Практика отделяет для всех и каждого иллюзию от действительности.

В общественных и естественных науках критерием истины выступает не практика вообще, а ее вполне определенные виды. В сфере философии, отличающейся универсальностью, всеобщностью своих положений, тоже имеет место практика, но это уже не специфический вид практики, а вся со­вокупность исторической практики людей, включая и повседневную, и про­изводственную, и социально-политическую практику.

В научном познании используются непосредственная и опосредованная проверка истинности знания. Д.П. Горский рассматривает ряд предложений в связи с методами их проверки. Вот, к примеру, предложение: «Все металлы электропроводны». Его можно проверить экспериментально и таким путем обосновать его истинность. Для этой цели можно взять каждый металл и ис­пытать его на электропроводность. Наука пытается также объяснить этот факт, опираясь на ранее приобретенные знания, истинность которых уста­новлена. Наличие у различных веществ (в том числе и металлов) свойства электропроводности объясняется наличием в них свободных электронов — носителей заряда.

Другой пример. «В двух системах координат, движущихся прямоли­нейно и равномерно друг относительно друга, все законы природы строго одинаковы, и нет никакого средства обнаружить абсолютное прямолинейное и равномерное движение» (Эйнштейн А., Инфельд Л. Эволюция физики. М.; Л., 1948. С. 166). В этом предложении в обобщенной форме сформулирован принцип инерции – один из постулатов специальной теории относительно­сти. Это предложение является истинным, несмотря на то что в природе не существует инерциальных систем в абсолютном смысле, а существуют лишь приближенные прообразы таких систем. Здесь осуществлен ряд идеализаций. Истинность этих предложений включает в свой состав известный элемент гипотетичности, но мы удовлетворяемся ими, поскольку они апробиру­ются^[227] через практическую применимость следствий, выводимых из них в рамках определенной теории. В отличие от предложений первого типа, где существенную роль в их проверке играют наблюдение и эксперимент и по­следующее объяснение результатов этого эксперимента, в процессе обосно­вания предложений второго типа, как отмечает Д.П. Горский, центр тяжести проверки перемещается в сферу проверки всей научной теории на практике, в сферу проверки предложений, являющихся следствиями из исходных по­ложений. Эти исходные положения — тезисы типа приведенного (второго) предложения — проверяются, таким образом, опосредованным путем.

Опосредованная проверка применяется, когда ученый имеет дело с не­посредственно не наблюдаемыми, в том числе с прошлыми и будущими, яв­лениями. Проверка будет сложнее, когда приходится иметь дело с теориями в целом. Некоторые из теорий, близкие к эмпирическим фактам, проверяются непосредственно в эксперименте и в технике. Например, значительная часть современной техники построена на использовании законов классической ньютоновской механики, и эта техника достаточно эффективна в своем функционировании. Она является частью производственной деятельности людей.

Не всегда, однако, теории имеют непосредственное техническое при­ложение и проверку в технике. В науке не обязательно все доводить до уровня производственной практики. Здесь большое значение имеют экспери­мент и наблюдение явлений, которые были предсказаны теорией (Уёмов А.И. Истина и пути ее познания. С. 58; приводимый ниже пример взят также из этой работы). Так, в физике долгое время господствовало представление о траектории светового луча как об идеально прямой линии. Из общей теории относительности Эйнштейна вытекало, что луч света звезды, проходя мимо солнца, должен отклоняться от прямой линии на определенную теорией ве­личину. Во время солнечного затмения этот так называемый эффект Эйн­штейна можно было проверить. В 1918 г., после окончания первой мировой войны, экспедиции, отправленные к берегам Африки и Америки, показали, что предсказанные теорией явления действительно имеют место. Таким об­разом, гипотеза Эйнштейна, базирующаяся на общей теории относительно­сти, нашла практическое подтверждение.

Здесь практика выступает в форме естественно-природного «экспери­мента» и активного наблюдения за протекающим процессом со стороны че­ловека. Таких источников познания и проверки знаний на истинность немало в физике, космологии, биологии, медицине, других науках. Для весьма абст­рактных дедуктивных теорий характерна косвенная проверка: из теории вы­водятся теоретические и эмпирические следствия и производится про­верка^[228] последних на практике. Приведенный пример с гипотезой, т.е. след­ствием из теории относительности Эйнштейна, как раз иллюстрирует отме­ченный способ проверки. Возможно, такой способ не всегда надежен без до­полнительных усилий по проверке теорий, однако его ценность в науке неос­порима.

Поиски путей практической проверки теорий весьма сложны, и эта сложность возрастает пропорционально непрерывно увеличивающейся сте­пени абстрактности научных теорий. Все чаще теория проверяется не в од­ном эксперименте и не целиком, а по частям, допускающим проверку, и в це­лой серии различных экспериментов. Доказательная сила отдельного, пусть даже удачно поставленного эксперимента, ограничена. Еще в 20-х гг. XX в. С.И. Вавилов справедливо отмечал: «Экспериментальное подтверждение той или иной теории, строго говоря, никогда не должно почитаться безапелляци­онным по той причине, что один и тот же результат может следовать из раз­личных теорий. В этом смысле бесспорный experimentum crucis едва ли воз­можен». Доказательная сила отдельного эксперимента относительна: относи­тельна в смысле его невозможности полностью доказать или опровергнуть сложную теорию. А между тем в науке постоянно растет число таких теорий и путь от теоретических систем знания к практике становится все более опо­средованным и далеким. Возникают ситуации, когда с одной и той же груп­пой экспериментов оказываются связанными разные теории данной области знания.

Помимо практики в научном познании существуют и другие критерии истины. Их ценность очевидна там, где практика пока не в состоянии опре­делить истину и заблуждение (а подобные случаи встречаются довольно часто, их число возрастает с развитием науки).

Среди них выделяется логический критерий. Здесь имеется в виду его понимание как формально-логического критерия. Его существо — в логиче­ской последовательности мысли, в ее строгом следовании законам и прави­лам формальной логики, в условиях когда нет возможности непосредственно опираться на практику. Выявление логических противоречий в рассуждениях или в структуре концепции становится показателем ошибки и заблуждения. Современная формальная логика достаточно авторитетна во многих науках, особенно в математике.

Большое место в теоретическом естествознании, но главным образом в общественных науках и в философии занимает аксиологический критерий, т.е. обращение к общемировоззренческим, общеметодологическим, соци­ально-политическим, нравственно-эстетическим и эстетическим принци­пам.^[229]

В политической жизни и в общественных (да и не только обществен­ных) науках часто складывается обстановка, когда от субъекта требуется не­медленная реакция, а он не имеет «показаний практики»; он должен оцени­вать, не дожидаясь получения и обработки максимально полной информа­ции. Иногда такую информацию вообще невозможно получить. Субъект производит быструю оценку, не столько полагаясь на непосредственную конкретную информацию, идущую от практики, сколько на логику (т.е. на логический критерий) и на свой опыт ценностного, эмоционального и обще­мировоззренческого отношения к подобным ситуациям. В этих случаях чрез­вычайно важно руководствоваться не просто интуицией (она тоже помогает в решении вопроса), но какими-то рациональными принципами, вбирающими в себя исторический опыт жизнедеятельности субъекта. Весьма значительна, например, роль эстетического критерия (чувства гармонии, совершенства, красоты) при создании или выборе физических теорий. Эстетически высшее нередко оказывалось впоследствии и более достоверным, истинным.

Сказанное не означает, что однажды данная оценка не должна совер­шенствоваться, становиться все более точной по мере получения информа­ции от практики (эксперимента и пр.); за актом оценки должны следовать акты практики и (или) познания, уточняющие предварительную оценку. Ак­сиологический критерий не является ни абсолютным, ни, тем более, единст­венным.

Даже логический критерий не обладает высшей степенью надежности. Логика тоже может приводить к ошибкам: «Логика не является безусловной порукой истины, и если можно сказать, что разум есть высший критерий в том смысле, что все, что истинно, — логично, — то на это можно возразить, что все, что логично, не обязательно истинно, ибо раз приняты посылки, то ошибка столь же логична, как и истина» (Бернар К. Лекции по эксперимен­тальной патологии. М.-Л., 1937. С. 411).

Наиболее надежным критерием истины является все же практика.

Практика лежит в основе и логического, и аксиологического, и всех других критериев истины. Какие бы способы установления истинности суж­дений и концепций ни существовали в науке — будь то формально-логиче­ская проверка, соотнесение со всеобщей философской методологией, обще­значимость (интерсубъективность), интуитивное чувство и т.п., — все они в конечном итоге через ряд посредствующих звеньев оказываются связанными с практикой. В этом отношении можно утверждать, что практика — главный критерий истины.

Но такой статус практики порой принимается за единственность прак­тики как критерия истины. Как отмечает П.В. Копнин,^[230] «практика — един­ственный критерий, поскольку только она в конечном счете решает вопрос о достоверности знания. Другого такого критерия, равного практике и могу­щего заменить ее, нет. На основе практики возникает разветвленный логиче­ский аппарат проверки истинности теоретических построений. Логические методы анализа знаний являются средствами осознания и закрепления ре­зультатов практической проверки в строгих формах. Их нельзя противопос­тавлять практике как нечто самостоятельное и независимое от нее» (Копнин П.В. Гносеологические и логические основы науки. С. 167—168).

Эти соображения в значительной своей части верны. Одно только не­верно: недопустимость противопоставления практике формально-логических средств установления истинности (как и соотнесения с принципами диалек­тического мышления) вовсе не означает их редуцирования к практике и та­кого положения, когда она оказывается единственным критерием. Все другие критерии истины специфичны и нерастворяемы в практике. Таким образом, практика – не единственный критерий истины, есть много других критериев; практика — ведущий критерий. Остальные критерии – дополнительные, со­действующие установлению достоверности знания, выполняющие важные эвристические функции (особенно в тех ситуациях, когда нет возможности обратиться к практической проверке).

В литературе различают доказательство истины и проверку знания на истинность. В доказательство входят ссылки и на практическую проверен­ность, и на логическую непротиворечивость, и на аксиологическую ценность. Нередки доказательства частичные, неполные. Д.П. Горский, И.С. Нарский и С.И. Ойзерман отмечают, что вообще нельзя отождествлять способ доказа­тельства истины и ее проверку, поскольку способ доказательства в значи­тельной мере входит в процесс формирования истины, а проверка истины но­сит в конечном счете всегда практический характер независимо от того, практическим или логико-математическим является ее доказательство.

Практика является диалектическим критерием — как в том смысле, что она взаимосвязана с другими критериями, так и в том, что она выступает и абсолютным, и относительным (определенным и неопределенным) крите­рием. Практика может быть рассмотрена как абсолютный критерий в том плане, что она является самым сильным испытанием познания на истинность, что она — главный критерий истины. Доказывая объективность знания, практика доказывает и его абсолютность, безусловность. Обращение к прак­тике является одним из важнейших средств, показывающих несостоятель­ность позиции агностицизма.^[231]

В то же время практика как критерий истины имеет относительный, неопределенный характер в том смысле, что «критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого представления. Этот критерий... настолько “не­определенен”, чтобы не позволять знаниям человека превратиться в “абсо­лют”...» (Ленин В.И. ПСС. Т. 18. С. 145—146).

Речь идет о подтверждаемости только относительных истин и лишь в этих пределах — абсолютной. Речь идет также о том, что практика не раз на­всегда данная, застывшая и мистифицированная, обожествленная в своей значимости; практика тоже развивается; она может быть и развитой, но мо­жет быть и недоразвитой.

На проблеме развитости практики остановимся, однако, несколько подробней.

Активность субъекта в процессе познания предполагает, как известно, творчество новых идей, новые решения, создание новых гипотез, теорий, ап­робировать которые предстоит новому уровню практики. Такой разрыв мо­жет быть продолжительным по времени, и наука, находящаяся на этом этапе развития, может быть квалифицирована как не созревшая для своей практи­ческой, экспериментальной проверки. Точнее будет говорить о недостаточ­ной степени созревания самой практики, а не науки. Ведь разработка теории, а не практика уходит, как правило, вперед, и эта диспропорция служит одним из мощных стимулов подтягивания уровня самой практики к новому уровню теории.

Так, эмпирические правила Г. Менделя были выведены из обобщения массы случаев наблюдения на практике, в удачно поставленном экспери­менте. Но на этой эмпирической основе исходя из эмпирического уровня практики было сделано предположение о существовании некоторого дис­кретного носителя наследственных свойств. Значительно позднее после вы­движения данного соображения была открыта биохимическая структура ДНК и установлено реальное содержание понятия гена. В течение же многих деся­тилетий до этого теория гена не стояла на месте, как не стояла на месте и практика: они развивались, совершенствовались и во взаимной корректи­ровке искали и нашли пути друг к другу. В эти же самые годы невозможно было не нанести ущерба и генетике, и практике, когда генетику из-за отсут­ствия прямого ее выхода в эксперимент и практику объявляли заблуждением и порождением «буржуазной» «чистой» науки.

Нередко получается, что какие-либо эксперименты (именуемые фак­тами) «опровергают» теорию, а другие — «подтверждают» ее. Так, в течение длительного периода практика, казалось, подтверждала правильность сужде­ний «Атом неделим», «Наследственность не имеет материального носителя», а в эксперименте с бе^[232]та-распадом в начале 30-х гг. была якобы обнару­жена несостоятельность закона сохранения энергии. Эти суждения, как и им противоположные, претендовали на право быть истинами в науке.

Сама практика исторически ограничена. Определителем того, какое знание является истиной, а какое нет, практика выступает не в абсолютном, а в относительном смысле, в определенной форме, на определенном уровне своего развития. Случается, что на одном своем уровне она не в состоянии определить истину, а на другом, более высоком, уровне обретает такую спо­собность по отношению к тому же самому комплексу знания. «Поскольку люди, живущие в условиях ограниченных форм практики, не осознают их ог­раниченности и принимают их за вечные и неизменные, они неизбежно ока­зываются в плену заблуждения и столь же неизбежно воспринимают как за­блуждение действительное движение практики и познания вперед... Прак­тика не может сразу же отделить истину от заблуждения в составе конкрет­ного знания с такой же точностью, как лакмусовая бумажка различает ки­слоту от щелочи» (Заблуждение // Философская энциклопедия. Т. 2).

Практика как критерий истины находится в развитии. И, может быть, не только и не столько данный уровень развития эксперимента, производства и науки, сколько поступательное их движение, непрерывный процесс совер­шенствования практики доказывают истинность тех или иных положений и теорий в науке. На этом пути, например, и была доказана в конце XIX в. ис­тинность положения «Атомы делимы» и ложность противоположного суж­дения. Таким же образом в 30-х гг. гипотеза Паули — Ферми о нейтрино, а затем ряд опытов, ее подтверждающих, вновь доказали истинность и всеоб­щий характер закона сохранения энергии.

Таким образом, критерием истины является практика, взятая в про­цессе своего движения, развития.

Практика, взятая в процессе развития, доказывает объективную (а со­ответственно, и абсолютную) истинность положений науки.

Трудность отличения истины от заблуждения в каждый данный момент не означает, что истины нет или что не изменяется объем этой истины. Ис­тина есть, но она находится в процессе формирования и роста. Находясь в составе достоверного (или вероятного) знания, элементы объективной ис­тины определяют направление развития знания. В науке имеет место непре­рывный рост объема истинного знания; в основе такого роста — непрерыв­ное развитие практики и усиление познавательной активности человеческого разума. Если верно, что заблуждения порождаются субъективностью, то еще более верно, что отделение истины от заблуждений может быть достигнуто и достигается субъективностью же, еще большей активностью субъекта.^[233]

Дата добавления: 2015-08-05