О купании ребенка и о маме, похожей на папу

"Я бегу... Нас несколько человек бежит. Убегает... За нами гонятся.Стреляют. А там моя мама уже стоит под автоматами. Но она видит, как мыбежим... И я слышу ее голос, она кричит. Мне потом люди рассказывали, какона кричала. Она кричала: "Хорошо, что ты платье белое одела... Доченька...Тебя уже некому будет одеть..." Она была уверена, что меня убьют, и у неебыла радость, что я буду лежать вся в белом... А перед этим мы собирались вгости в соседнюю деревню. На Пасху... К нашим родственникам... Была такая тишина... Перестали стрелять. Одна моя мама кричала... Аможет, стреляли? Я не слышала... За войну вся наша семья погибла. Кончилась война, а мне ждатьнекого..." Любовь Игоревна Рудковская, партизанка "Стали бомбить Минск... Я кинулась бегом в детский сад за сыном, а дочь у меня была за городом.Ей как раз исполнилось два годика, она была в яслях, а ясли выехали загород. Я решила забрать сына и отвести домой, а потом бежать за ней.Хотелось скорее собрать всех вместе. Подхожу к детсаду, а самолеты над городом, где-то бомбят. Слышу зазабором голос сынишки, ему было неполных четыре годика: - Вы не бойтесь, мама сказала, немцев разобьют. Заглядываю в калитку, а их там много, и это он так успокаивает других.А увидел меня, начал дрожать, плакать, оказывается, он страшно боялся. Привела его домой, попросила свекровь присмотреть, а сама пошла задевочкой. Бегом! На том месте, где должны быть ясли, никого не нашла.Деревенские женщины подсказали, что детей куда-то повели. Куда? Кто?Говорят, что, наверное, в город. Было с ними две воспитательницы, машины онине дождались и пошли пешком. До города десять километров... Но это же такиемаленькие дети, от годика до двух. Милая моя, я искала их две недели... Поразным деревням... Когда зашла в дом и мне сказали, что это именно эти ясли,эти дети, я не поверила. Они лежали, извините, в испражнениях, стемпературой. Как мертвые... Заведующая яслями совсем молодая женщина, онастала седая. Они, оказывается, весь путь до города прошли пешком, их терялипо дороге, умерло несколько детей. Хожу между ними и не узнаю свою дочь. Заведующая меня успокаивает: - Не отчаивайтесь, ищите. Она должна быть здесь. Я ее помню. Я нашла свою Элочку по одному ботиночку... Иначе бы я ее никогда неузнала... Потом сгорел наш дом... Мы остались на улице, остались в чем стоим. Этоуже немецкие части вошли в город. Нам некуда было деться, несколько дней яходила с детьми по улице. Встречаю Тамару Сергеевну Синицу, до войны мы сней были немного знакомы. Она выслушала меня и говорит: - Идемте ко мне. - Мои дети коклюшем болеют. Как я могу к вам идти? У нее тоже были маленькие дети, они могли заразиться. А это же такоевремя... Лекарств нет, больницы уже не работают. - Нет, идем. Милая моя, такое разве забудешь? Они картофельной шелухой с намиделились. Из своей старой юбки я сшила сыну штанишки, чтобы что-нибудь емуподарить на день рождения. Но мы мечтали о борьбе... Мучило бездействие... Какое счастье было,когда появилась возможность включиться в подпольную работу, а не сидеть,сложа руки. Ждать. Сына, он побольше, он старше, на всякий случай яотправила к свекрови. Она поставила мне условие: "Возьму внука, но чтобы тыбольше в доме не появлялась. Из-за тебя и нас всех убьют". Три года я невидела сына, боялась к дому подойти. А дочь, когда за мной уже сталиследить, немцы напали на след, я взяла с собой, вместе с ней ушла впартизаны. Я несла ее на руках пятьдесят километров. Пятьдесят километров...Мы шли две недели... Больше года она была там со мной... Часто думаю: как мы это с нейпережили? Спросите меня - не скажу. Милая моя, такое выдержать невозможно.От слова "партизанская блокада" у меня и сегодня стучат зубы. Май сорок третьего... Меня послали с пишущей машинкой в соседнююпартизанскую зону. Борисовскую. У них была наша машинка, с нашим шрифтом, апотребовалась с немецким шрифтом, такая была только у нас. Это была машинка,которую я по заданию подпольного комитета вынесла из оккупированного Минска.Когда я пришла туда, к озеру Палик, через несколько дней началась блокада.Вот куда я попала... А я пришла не одна, я пришла с дочкой. Когда уходила на операцию надень-два, я ее оставляла на чужих людей, а оставить ее на долгое время былонегде. И, конечно, ребенка я взяла с собой. И мы попали с ней в блокаду...Немцы окружили партизанскую зону... С неба бомбят, с земли расстреливают...Если мужчины шли только с винтовкой, то я несла винтовку, пишущую машинку иЭлочку. Идем, я споткнулась, она через меня - и в болото. Пройдем - и опятьлетит... И так два месяца! Я клялась себе, что, если выживу, буду за тысячукилометров от болота, что я его больше видеть не смогу. - Я знаю, почему ты не ложишься, когда стреляют. Ты хочешь, чтобы насвместе убили. " Это ребенок мне говорил, четыре годика. А я не имела силлечь, если я лягу, то уже никогда не встану. Партизаны другой раз пожалеют: - Хватит. Давай мы дочку понесем. А я никому не доверяла. Вдруг начнется обстрел, вдруг без меня ееубьют, и я не услышу? Вдруг потеряется... Встретил меня комбриг Лопатин. - Ну и женщина! - был он потрясен. - В такой обстановке ребенка несла имашинку не бросила. Это же не всякий мужчина смог бы. Взял Элочку на руки, обнимает, целует. Вывернул все свои карманы -высыпал ей хлебные крошки. Она запила болотной водой. И по его примерудругие партизаны вывернули свои карманы и высыпали ей крошки. Когда мы вышли из блокады, я была совсем больная. Вся в фурункулах,кожа сползала с меня. А на руках ребенок... Ждали самолет с Большой земли,сказали, что, если он прилетит, отправят самых тяжелых раненых и могут взятьмою Элочку. И вот я помню эту минуту, когда ее отправляла. Раненые тянутся кней: "Элочка, ко мне... "," "Давай ко мне. Тут хватит места..." Они все еезнали, она в госпитале пела им: "Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы". Летчик спрашивает: - С кем ты здесь, девочка? - С мамой. Она за кабинкой осталась... - Позови маму, чтобы она летела с тобой. - Нет, маме нельзя улетать. Она должна бить фашистов. Вот такие они были, наши дети. А я смотрю на ее личико, и у меня спазмы- увижу ли я ее когда-нибудь? Я вам еще расскажу, как мы с сыном встретились... Это уже послеосвобождения. Иду к дому, где свекровь жила, а ноги - вата. Женщины вотряде, которые были постарше, предупредили: - Ты, если увидишь его, ни в коем случае не признавайся сразу, что тыего мать. Ты представляешь, что он без тебя пережил? Бежит соседская девочка: - Ой! Мама Лени. А Леня жив... У меня ноги не идут дальше: сын жив. Она рассказала, что свекровьумерла от тифа, а Леню взяла соседка. Захожу к ним во двор. В чем я? В немецкой гимнастерке, в заштопанныхчерных ватниках, в сапогах старых. Соседка меня сразу узнала, но молчит. Асын сидит, босый, оборванный. - Как тебя зовут, мальчик? - спрашиваю. - Леня... - А с кем ты живешь? - Жил раньше с бабушкой. Когда она умерла, я ее похоронил. Я приходил кней каждый день и просил, чтобы она забрала меня в могилку. Я боялся одинспать... - А где твои папа с мамой? - Папа живой, он на фронте. А маму убили фашисты. Так бабушкаговорила... Со мной было двое партизан, они хоронили своих товарищей. И онислушают, как он мне отвечает, и плачут. Тут я не выдержала: - Почему же ты свою маму не узнаешь? Он кинулся ко мне: " Папа!! " Я в мужской одежде, в шапке. А потом обнял с криком: "Мама!!! Это был такой крик. Такая истерика... Он месяц меня никуда не отпускал,даже на работу. Я брала его с собой. Ему мало было видеть меня, что я рядом,он должен был за меня держаться. Вот мы сядем обедать, он одной рукойдержится за меня, а другой ест. Звал только: "Мамочка". И сейчас такзовет... Мамочка... Мамуленька... Когда мы встретились с мужем, недели не хватило, чтобы все рассказать.Я ему и день, и ночь рассказывала..." Раиса Григорьевна Хосеневич, партизанка "Война - это все время похороны... Хоронить партизан приходилось часто.То на засаду наткнется группа, то в бою погибнут. Я вам расскажу про однипохороны... Был очень тяжелый бой. В том бою мы потеряли много людей, в том бою и ябыла ранена. И вот после боя похороны. Обычно над могилой говорили короткиеречи. Сначала выступали командиры, потом друзья. А тут среди погибших былодин местный парень, и на похороны пришла его мать. Стала она оплакивать: "Амой же ты сыночек! А мы ж тебе хатачку будавали! А ты ж обещал, что наммолодую приведешь! А ты же венчаешься с земелькой..." Строй стоит, все молчат, ее не трогают. Потом она подняла голову иувидела, что убит не только ее сын, а много молодых лежит, и она по тем,чужим сыновьям стала плакать: "А мои ж вы сыночки родные! А ваши же мамочкине видят вас, они не знают, что вас в земельку кладут! А земелька такаяхолодная. А на дворе зима лютая. Так поплачу я вместо них, всех вас пожалею.Мои вы родные... Родненькие..." Она только сказала: "всех вас пожалею" и "мои вы родные" - все мужчиныв голос начали плакать. Никто сдержаться не мог, не имел сил. Строй рыдает.И тогда командир крикнул: "Салют!" И салют все заглушил. И вот меня поразило, я и теперь об этом думаю, величие сердца матери. Втаком великом горе, когда хоронят ее сына, у нее хватило сердца, чтобыоплакать и других сыновей... Оплакать, как родных..." Лариса Леонтьевна Короткая, партизанка "Вернулась я в свою деревню... Играют возле нашего дома дети. Я смотрю и думаю: "Которое же мое?" Всеодинаковые. И стриженые, как раньше овец стригли, рядами. Свою дочь я неузнала, спросила, кто из них Люся. И смотрю, один из малышей в длиннойрубашке подхватился и побежал к дому. Трудно было разобрать, кто девочка, акто мальчик, так они были все одеты. Я снова спрашиваю: - Так кто же из вас Люся? Они показывают пальцем, что, мол, побежала. И я поняла, что это быламоя дочь. Через какую-то минуту ведет ее за руку бабушка, это уже моей материмать. Она ведет ее мне навстречу: - Идем, идем. Мы сейчас этой маме дадим за то, что она нас бросила. Была я в мужской военной одежде, в пилотке и на лошади, а маму дочка,конечно, представляла, как бабушку, как других женщин. А тут приехал солдат.Долго она ко мне не шла на руки, пугалась. И тут обижайся не обижайся, а яже ее не растила, она росла с бабушками. В подарок я привезла с собой мыла. Это был по тем временам шикарныйподарок, и когда начала ее мыть, она кусала его зубами. Хотела егопопробовать и съесть. Так они жили. Мать свою я помнила молодой женщиной, австретила меня старушка. Ей сказали, что дочка приехала, она выскочила изогорода на улицу. Увидела меня, руки распростерла и бежит. И я ее узнала,бегу к ней. Она не добежала до меня несколько шагов, упала без сил. Я рядомупала. Целую мать. Целую землю. И такая в сердце любовь, и такая ненависть. Я помню, как лежит раненый немец и руками хватается за землю, емубольно, а наш солдат подошел к нему: "Не трогай, это моя земля! Твоя там,откуда ты пришел..."" Мария Васильевна Павловец, партизанский врач "Я ушла на войну вслед за мужем... Дочь свою я оставила у свекрови, но она скоро умерла. У мужа быласестра, и она взяла девочку. А после войны, когда я демобилизовалась, она нехотела мне отдавать моего ребенка. Говорила что-то вроде того, что у тебя неможет быть дочери, раз ты бросила ее маленькую и пошла воевать. Как это матьможет бросить своего ребенка, да еще такого беспомощного? Я вернулась свойны, моей дочери уже было семь лет, а я ее оставила в три года. Менявстретила взрослая девочка. Маленькая, она недоедала, недосыпала, рядом былгоспиталь, она ходила туда, выступала, плясала, ей давали хлеба. Она мнепотом рассказала... Ждала сначала папу и маму, а потом " одну маму. Папапогиб... Она понимала... Я часто дочку вспоминала на фронте, я ее ни на минуту не забывала, онамне снилась. Очень тосковала. Плакала, что не я ей сказки на ночь читаю, оназасыпает и встает без меня... Кто-то ей косички заплетает... И я необиделась на золовку. Понимала... Она очень любила брата, он был сильный,красивый, нельзя было поверить, что такого могут убить. А погиб сходу, впервые месяцы войны... Их самолеты разбомбили утром на земле. Первые месяцыи даже, наверное, весь первый год войны - хозяевами в небе были немецкиелетчики. И он погиб... Ей не хотелось отдавать то, что от него осталось.Последнее. И она была из тех женщин, для которых семья, дети - самое главноев жизни. Бомбежка, обстрел, а у нее одна мысль: как это ребенка сегодня некупали? Я не могу ее осуждать... Она говорила, что я жестокая... Без женской души... А мы ведь на войнеочень страдали... Без семьи, дома, своих детей... У многих дети осталисьдома, не только у меня. Сидим под парашютом, ждем задания. Мужчины курят,играют в домино, а мы, пока ракеты нет для вылета, сидим, вышиваем платочки.Мы оставались женщинами. Знаете, вот мой штурман. Она хотела фотографиюдомой послать, так мы ей, у кого-то нашелся платок, повязали тот платок,чтобы погонов не было видно, закрыли гимнастерку одеялом. И она как будто вплатье... И вот так сфотографировалась. Это была у нее любимая фотография... С дочерью мы подружились... Дружим всю жизнь..." Антонина Григорьевна Бондарева, гвардии лейтенант, старший летчик

Дата добавления: 2015-08-03