Поэт - гвардейский офицер 4 страница

6 ноября 1836 года был пущен первый паровоз. Об этом событии "Северная пчела" извещала так:

"При умеренной температуре в один градус и при благоприятной погоде собралось на дороге значительное число любопытных, хотя о проведении этих опытов не было объявлено публике... Так как и в нынешнем случае можно было ездить по железной дороге без платы, то пять экипажей в скором времени наполнились пассажирами; в некоторых было до пятидесяти человек, кто сидел, кто стоял. При том трудно было удержать зрителей, чтобы они не стояли на дороге или не переходили через нее. И так, для предупреждения всякого несчастного случая... паровоз пущен был в ход гораздо медленнее обыкновенного, т. е. он пробегал версту в 21/2 или 3 минуты, что составило бы в час от 24 до 20 верст. Не можем изобразить, как величественно сей грозный исполин, пыша пламенем, дымом и кипячими брызгами, двинулся вперед.

Сушкова (Хвостова) Е. А. Миниатюра неизвестного художника

...Стоявшие по сторонам дороги зрители изумились, видя величественное, ровное, легкое и притом скорое движение машины! Первая поездка сделана была от станции при Царском Селе до конца дороги в Павловском парке на пространстве четырех верст... Паровоз шел в Павловск впереди экипажей, на обратном же пути очутился позади их, и гнал перед собою пять экипажей к Царскосельской станции. Экипажи прошли еще две версты далее к Петербургу и сделали таким образом шесть верст. Потом поездки сии в оба конца повторялись несколько раз. Таким образом, 6 ноября 1836 года, первый в России паровоз... начал свои действия на железной дороге. Езда будет продолжаться во всякую погоду..."

Впоследствии, когда сообщение с Царским Селом и Павловском по железной дороге стало обычным делом, внук, конечно, нарушил данное бабушке обещание и вместе со своими сослуживцами часто пользовался этим новым и скорым видом транспорта.

Осенью, по окончании почти ежедневных летних военных учений в Царском Селе, Лермонтов перебрался в Петербург, на Садовую улицу в квартиру бабушки, и только по мере необходимости ездил на дежурства в полк. С ним жил крестник Е. А. Арсеньевой Святослав Афанасьевич Раевский. Сын учителя географии в Пензенском уездном училище, он был шестью годами старше Лермонтова. Раевский окончил Московский университет по нравственно-политическому отделению, но кроме юридических наук занимался предметами словесного и физико-математического отделений. По окончании университета он переехал в Петербург, где служил сначала в министерстве финансов в чине губернского секретаря, а с мая 1836 года - в департаменте военных поселений военного министерства под непосредственным начальством генерала П. А. Клейнмихеля.

Раевский принимал участие в литературных замыслах Лермонтова и, в частности, в работе над романом "Княгиня Литовская", некоторые страницы которого в дошедшем до нас черновом варианте не только писаны рукой Раевского, но, возможно, и при его соавторстве. Раевский был талантливым и широко образованным человеком, он интересовался философией, политической экономией, естественными науками, литературой, народным творчеством. Молодые люди часто проводили вечера дома, обсуждали прочитанное, музицировали, играли в шахматы.

По праздникам к Лермонтову и Раевскому присоединялся Аким Шан-Гирей, учившийся тогда в артиллерийском училище. По словам Шан-Гирея, Раевский "имел верный критический взгляд, его замечания и советы были не без пользы для Мишеля, который однако же все еще не хотел печатать свои произведения, и имя его оставалось неизвестным большинству публики".

Близкий к литературным кругам, С. А. Раевский познакомил Лермонтова с Андреем Александровичем Краевским, способным двадцатишестилетним литератором, который незадолго до того состоял помощником редактора "Журнала министерства народного просвещения" и сотрудничал в "Энциклопедическом лексиконе" Плюшара. Потом, в 1836 году, Краевский помог Пушкину в издании "Современника".

В то время Лермонтов еще не был связан с кругом петербургских писателей, и знакомство с Краевским открыло ему пути в литературно-журнальный мир, а в некоторой степени - к Пушкину и его ближайшим друзьям, сотрудничавшим в "Современнике".

"Современник" был тогда лучшим, самым серьезным русским журналом, и Лермонтов внимательно следил за всем, что появлялось на страницах пушкинского журнала.

С осени 1836 года Лермонтов большую часть времени проводит в квартире бабушки на Садовой улице в доме Шаховского и с увлечением работает над романом "Княгиня Лиговская", часто советуясь с С. А. Раевским, а иногда диктуя ему целые страницы. В конце года Лермонтов сильно простудился, по болезни был с 24 декабря отпущен из полка домой и в течение нескольких недель в Царское Село вообще не ездил. В это время в квартиру Е. А. Арсеньевой постоянно приходил А. П. Шан-Гирей, подолгу гостил здесь Н. Д. Юрьев, служивший в драгунском полку в новгородских военных поселениях, но предпочитавший большую часть времени проводить в столице. На половине квартиры, занимаемой Михаилом Юрьевичем, шла своя жизнь, обсуждались литературные и театральные новости, велись горячие политические и философские споры.

Попытки поставить на сцене "Маскарад", хотя бы в переделанной и ухудшенной редакции, не привели ни к чему. Драму "Два брата" Лермонтов довел до конца, но оставил неотделанной и даже не предпринимал попыток напечатать ее или отдать в театральную цензуру. Слишком поучительна была неудача с постановкой "Маскарада".

В середине тридцатых годов Лермонтов много работает над большими повествовательными произведениями в стихотворной форме. Вновь и вновь возвращается он к "Демону" и к замыслу создать поэму в форме исповеди мятежного героя; не удовлетворенный юношеской поэмой "Исповедь", он создает в эти годы поэму "Боярин Орша", затем возникают замыслы реалистических поэм из современной русской жизни "Сашка" и "Тамбовская казначейша".

В то же самое время Лермонтов внимательно следит за развитием западноевропейской и русской прозы. Вслед за романами Стендаля вниманием европейского читателя в середине тридцатых годов завладевают романы Мюссе ("Исповедь сына века"), Бальзака, Жорж Санд. Большим событием для Лермонтова были "Пиковая дама" и "Капитанская дочка" Пушкина и петербургские повести Гоголя "Невский проспект", "Портрет", "Записки сумасшедшего" и "Нос". В русской критике тридцатых годов разгорается ожесточенная полемика о жанре так называемой "светской повести", которую Пушкин, Вяземский и его единомышленники противопоставляют реакционным нравственно-сатирическим и бытописательным романам вроде "Ивана Выжигина" Ф. Булгарина.

Работая над "Княгиней Лиговской", Лермонтов не мог не думать о многих вопросах, которые тогда были выдвинуты перед литературой самой жизнью и четко сформулированы в статьях В. Г. Белинского, в частности в его программной статье "О русской повести и повестях г. Гоголя ("Арабески" и "Миргород")".

Незавершенный роман Лермонтова "Княгиня Литовская" предвосхитил дальнейшее развитие реализма в русской литературе, прогрессивное значение которого предугадал и объяснил Белинский.

Авторы светских повестей В. Ф. Одоевский, Н. Ф. Павлов, А. А. Бестужев-Марлинский, В. А. Соллогуб и другие немало содействовали образованию в русской прозе так называемого "метафизического языка", то есть литературного языка, способного выразить сложные переживания современного человека, раздумья и чувства, философские искания дворянской интеллигенции тех лет.

Вместе с тем светские повести не отличались идейной глубиной, в них часто сказывалась идейная ограниченность названных авторов. Приблизив тематику светских повестей к современной им русской действительности, они не нашли новых средств художественного раскрытия этой действительности. В их повестях все еще изобиловали романтические штампы; характеры, общественная среда, вся жизнь общества показывались не в развитии, но статически, в раз навсегда определившейся данности. Светские повествователи осуждали свет, одни с легкой иронией, другие с благонамеренными нравоучениями. Однако ни Соллогуб, ни Марлинский, ни Одоевский не относились отрицательно к свету, они призывали только к моральному исправлению современного дворянского общества.

"Пиковая дама" Пушкина, появившаяся в журнале "Библиотека для чтения" в 1834 году, в значительной мере углубляла определившуюся к тому времени форму светской повести. И не только форму, но прежде всего, конечно, идейно-художественное содержание светской повести. Трагедия Германна, бедного офицера, страстного игрока, не заслонила, а подчеркнула правдивое обличительное изображение светского Петербурга, для которого так характерна власть золота и жажда наживы.

"Пиковая дама" Пушкина непосредственно предшествовала "Маскараду" и "Княгине Лиговской". В "Маскараде" Лермонтов по-новому освещает тему карточной игры, изображает круг светских игроков. В еще большей степени, чем в "Маскараде", традиции "Пиковой дамы" продолжены в романе "Княгиня Литовская", причем у Лермонтова светское общество обрисовано более сатирически. Таково, например, описание петербургского бала в доме баронессы Р.:

"Между тем в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было все, что есть лучшего в Петербурге: два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что, впрочем, вовсе не удивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие в наших красавицах, несколько генералов и государственных людей, - один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к классу blue stockings^* и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и смотрела в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове. Они гордо посматривали из-за накрахмаленных галстухов на военную молодежь, по-видимому, так беспечно и необдуманно преданную удовольствию: они были уверенны, что эти люди, затянутые в вышитый золотом мундир, не способны ни к чему, кроме машинальных занятий службы. <...> Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцевали без устали, садились на край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом слове,- короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше - другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамою своего vis-a-vis, когда встречались с нею, делая фигуру. Но зато дамы... о! дамы были истинным украшением этого бала, как и всех возможных балов!.. сколько блестящих глаз и бриллиантов, сколько розовых уст и розовых лент... чудеса природы, и чудеса модной лавки... волшебные маленькие ножки и чудно узкие башмаки, беломраморные плечи и лучшие французские белилы, звучные фразы, заимствованные из модного романа, бриллианты, взятые напрокат из лавки..."

^* (Синих чулок (англ.).)

Это сатирическое описание петербургского бала предвосхищает картину бала в губернском городе N в восьмой главе первого тома "Мертвых душ", где Гоголь также уделяет особое внимание изображению губернских дам и их нарядов.

Жорж Печорин, впервые появляющийся в "Княгине Лиговской" и во многом напоминающий Григория Александровича Печорина в "Герое нашего времени", несет в себе некоторые типичные черты молодого человека светского общества тридцатых годов. Но Печорин, при всех своих недостатках, при всем критическом отношении к нему автора, выше своей среды. Подобно Арбенину, он не порывает со своим обществом, но глубоко презирает его, осознавая пустоту его интересов, лицемерие и фальшь.

Вместе с тем двадцатитрехлетний герой "Княгини Лиговской" далеко еще не так умен и глубок, как Григорий Александрович Печорин в "Герое нашего времени". В молодом Жорже Печорине только начинают намечаться те черты характера, которые потом так отчетливо проступят в образе главного действующего лица "Героя нашего времени" - независимость и смелость суждений, глубокий аналитический ум, пылкое воображение, охлажденное опытом жизни и пониманием людей, сильная воля.

В "Княгине Литовской" Лермонтов выходит за пределы светской повести не только потому, что сатирически изображает высшее общество и критически относится к своему герою, но и потому, что вводит в повествование образы бедного чиновника Красинского и его матери. Явное сочувствие демократическому герою впервые в русской прозе проявилось в "Станционном смотрителе" Пушкина, а затем в "Невском проспекте" и "Записках сумасшедшего" Гоголя. Красинский - дворянин по происхождению, но, подобно Евгению из "Медного всадника" Пушкина, он по существу разночинец, труженик. Красивый и умный, Красинский по внутреннему содержанию ничуть не ниже Печорина. Лермонтов относится к нему с сочувствием и подчеркивает моральное превосходство Красинского над Печориным.

'Маскарад'. Обложка цензурной копии

"Княгиня Лиговская" начинается в деловой, сниженной реалистической манере, более свойственной натуральной школе, чем светской повести: "В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа пополудни по Вознесенской улице, как обыкновенно, валила толпа народу, и между прочим шел один молодой чиновник; заметьте день и час, потому что в этот день и в этот час случилось событие, от которого тянется цепь различных приключений, постигших всех моих героев и героинь, историю которых я обещался передать потомству, если потомство станет читать романы..."

В романе "Княгиня Лиговская" Лермонтов большое внимание уделяет топографии Петербурга; топографические упоминания эти имеют определенный социальный смысл. Так, в романе прослеживается достаточно точно и подробно маршрут Печорина. Офицер лейб-гвардии Конного полка, казармы которого были расположены недалеко от манежа на Конногвардейском бульваре (ныне бульвар Профсоюзов), Печорин едет к себе домой по Вознесенской улице (ныне пр. Майорова), через Вознесенский мост (восстановлен), затем вдоль "по канаве", то есть по Екатерининскому каналу (канал Грибоедова), по Невскому проспекту, по Караванной улице (ул. Толмачева) и через Симеоновский мост (мост Белинского), направо по Фонтанке. Тут сани Печорина "остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящей обделкой".

Встреча Печорина с Красинским на Вознесенской улице мотивирована. Красинский, служивший в департаменте государственных имуществ, который помещался в здании Главного штаба на Невском проспекте, идет домой со службы пешком по Вознесенской улице к Обухову мосту, в район, где жила мелкочиновная беднота.

Это внимание к топографическим деталям Петербурга- один из характерных признаков реалистического стиля романа Лермонтова.

По дошедшим до нас первым девяти главам романа можно предположить, что в основу сюжета "Княгини Лиговской" была положена не только история отношений Печорина и Веры, но и социальный по своей природе конфликт между блестящим гвардейским офицером Печориным и бедным тружеником Красинским. Примечательно, что роман начинается с портрета Красинского, созданного в подчеркнуто реалистической манере: "...по Вознесенской шел один молодой чиновник, и шел он из департамента, утомленный однообразной работой, и мечтая о награде и вкусном обеде - ибо все чиновники мечтают! - На нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник - и сумерки; - казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои по кровлям домов, соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и, смутившись, извинялся..."

Конфликт между Печориным и Красинским завязывается в первой же главе романа, когда Печорин, возвращающийся в санях к себе домой, сбивает с ног идущего по улице Красинского. Затем следует случайная его встреча с Красинским в театральной ресторации "Феникс". Этот трактир, существовавший с 1832 года, помещался "против Александринского театра, почти рядом с подъездом дирекции (на той стороне, где теперь Аничков дворец, в самом углу)... Это было нечто вроде артистического клуба", - вспоминал актер А. А. Алексеев. Здесь происходит новое столкновение с бедным чиновником, который узнал в Печорине своего обидчика, потому что Печорин тут же в самой оскорбительной для Красинского форме рассказал своим приятелям, как сбил сегодня на улице "какого-то франта". Печорин готов драться на дуэли с оскорбленным чиновником, но Красинский не может располагать собой.

"Вы думаете, что я трус? - говорит Красинский Печорину. - Как будто храбрость не может существовать без вывески шпор или эполетов? Поверьте, что я меньше дорожу жизнью и будущностью, чем вы! Моя жизнь горька, будущности у меня нет... я беден, так беден, что хожу в стулья; я не могу раз в год бросить 5 рублей для своего удовольствия, я живу жалованьем, без друзей, без родных - у меня одна мать, старушка... я всё для нее: я ее провидение и подпора. Она для меня: и друзья и семейство; с тех пор, как живу, я еще никого не любил, кроме ее: - потеряв меня, сударь, она либо умрет от печали, либо умрет с голоду..."

Как непохожи эти простые, полные сыновней любви и высокого человеческого достоинства слова нового демократического героя на патетические монологи героев юношеских драм Лермонтова и на речи романтического мстителя Вадима!

Если Печорин показан в своем кабинете, в первых рядах кресел Александринского театра, на балу, на званом обеде, то Красинский появляется перед читателем в толпе прохожих на Вознесенской улице, а затем в бедной своей квартире у Обухова моста. Желая оказать услугу мужу любимой женщины, Печорин отправляется на поиски чиновника Красинского, в департаменте которого разбирается запутанное дело князя Литовского. Так Печорин попадает на грязный двор огромного дома, в котором ютятся бедные труженики. Описание двора и черной лестницы предвосхищает "Петербургские углы" (из "Жизни и похождений Тихона Тросникова") Некрасова, а также романы Достоевского:

"Вы пробираетесь сначала через узкий и угловатый двор, по глубокому снегу, или по жидкой грязи; высокие пирамиды дров грозят ежеминутно подавить вас своим падением, тяжелый запах, едкий, отвратительный, отравляет ваше дыхание, собаки ворчат при вашем появлении, бледные лица, хранящие на себе ужасные следы нищеты или распутства, выглядывают сквозь узкие окна нижнего этажа. Наконец, после многих расспросов, вы находите желанную дверь, темную и узкую, как дверь в чистилище: поскользнувшись на пороге, вы летите две ступени вниз и попадаете ногами в лужу, образовавшуюся на каменном помосте, потом неверною рукой ощупываете лестницу и начинаете взбираться наверх. Взойдя на первый этаж и остановившись на четверо-угольной площадке, вы увидите несколько дверей кругом себя, но увы, ни на одной нет нумера; начинаете стучать или звонить, и обыкновенно выходит кухарка с сальной свечой, а из-за нее раздается брань или плач детей..."

Не менее выразительно описание скромной, но чистой квартиры Красинского.

Если образы светских старух Лермонтов очерчивает иронически карикатурно (вспомним в шестой главе разряженную, как кукла, старушку, "с седыми бровями и черными пуклями", которая при словах "старая сплетница" "затрясла головой и чуть не подавилась спаржею"), то портрет матери Красинского нарисован с глубоким сочувствием и уважением: "Старушке с первого взгляда можно было дать лет 60, хотя она в самом деле была моложе, но ранние печали сгорбили ее стан, иссушили кожу, которая сделалась похожа цветом на старый пергамент. Синеватые жилы рисовались по ее прозрачным рукам, лицо ее было сморщено, в одних ее маленьких глазах, казалось, сосредоточились все ее жизненные силы, в них светили необыкновенная доброжелательность и невозмутимое спокойствие".

Не зная, как начать разговор, Печорин "стал перелистывать книгу, лежавшую на столе; он думал вовсе не о книге, но странное заглавие привлекло его внимание: "Легчайший способ быть всегда богатым и счастливым"...". Вскоре читатель узнает, что и чиновник Красинский мечтает о богатстве и счастье. В начале девятой главы описывается, как Красинский в толпе любопытных стоит на Миллионной улице около дома баронессы Р., куда съезжаются гости на бал: "Прижавшись к стене, он с завистью смотрел на разных господ со звездами и крестами, которых длинные лакеи осторожно вытаскивали из кареты, на молодых людей, небрежно выскакивавших из саней на гранитные ступени, и множество мыслей теснилось в голове его. "Чем я хуже их? - думал он. - Эти лица, бледные, истощенные, искривленные мелкими страстями, ужели нравятся женщинам, которые имеют право и возможность выбирать? Деньги, деньги и одни деньги, на что им красота, ум и сердце? О, я буду богат непременно, во что бы то ни стало, и тогда заставлю это общество отдать мне должную справедливость".

Эту страницу "Княгини Литовской" стоит сопоставить с похожей сценой во второй главе "Пиковой дамы", когда Германн неожиданно очутился.перед домом графини: "...расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!

Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры. Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара. Германн остановился".

Аналогичное описание съезда гостей в "Княгине Литовской" дано подробнее через восприятие бедного героя, причем его мысли не предшествуют сцене у подъезда, а возникают как отклик на то, что он видит. Размышления Красинского по своей социальной напряженности заставляют вспомнить не только Германна, но и Поприщина из "Записок сумасшедшего".

Тема Красинского в дальнейшем развитии романа должна была, по-видимому, приобрести еще большее значение. По отдельным намекам можно заключить, что конфликт Красинского с Печориным осложнится роковым увлечением Красинского княгиней Верой, - Красинского, который, по собственному признанию, никогда никого не любил.

Таким образом, в "Княгине Литовской" происходит своеобразное скрещение жанра светской повести с повестью о бедном чиновнике. По своей остроте социальный конфликт, положенный в основу "Княгини Литовской", едва ли не превосходит социальные конфликты петербургских повестей Гоголя.

"Повести Белкина" и "Пиковая дама" Пушкина, с одной стороны, и первые петербургские повести Гоголя - с другой, непосредственно предшествовали формированию реалистической прозы Лермонтова. Романтические метафоры "Вадима", приподнятые риторические монологи героев юношеских драм Лермонтова почти исчезают в "Княгине Лиговской". На смену романтической патетике приходит живая, непринужденная беседа умного рассказчика. Сатирические зарисовки наблюдательного автора обобщаются острыми афоризмами и эпиграмматическими концовками. Высокие романтические штампы, приподнятая романтическая фразеология, неожиданные вычурные метафоры служат в "Княгине Лиговской" как материал для пародии, рождают ироническое отношение автора к герою.

Прямая речь каждого действующего лица в "Княгине Лиговской" индивидуализирована. В ряде случаев она разоблачает типичных представителей светского общества, например князя Литовского, космополита-дипломата.

"- Так как вы недавно в Петербурге, - говорил дипломат княгине, - то, вероятно, не успели еще вкусить и постигнуть все прелести здешней жизни. Эти здания, которые с первого взгляда вас только удивляют как все великое, со временем сделаются для вас бесценны, когда вы вспомните, что здесь развилось и выросло наше просвещение, и когда увидите, что оно в них уживается легко и приятно. Всякий русский должен любить Петербург: здесь всё, что есть лучшего русской молодежи, как бы нарочно собралось, чтоб подать дружескую руку Европе. Москва только великолепный памятник, пышная и безмолвная гробница минувшего, здесь жизнь, здесь наши надежды..."

Вслед за этим монологом Лермонтов от себя замечает: "Так высокопарно и мудрено говорил худощавый дипломат, который имел претензию быть великим патриотом. Кн[ягиня] улыбнулась и отвечала рассеянно:

- Может быть, со временем я полюблю и Петербург, но мы, женщины, так легко предаемся привычкам сердца и так мало думаем, к сожалению, о всеобщем просвещении, о славе государства! Я люблю Москву, С воспоминанием об ней связана память о таком счастливом времени!"

Дом В. В. Энгельгардта. Из панорамы В. С. Садовникова

В этих немногих непринужденных словах возникает живой образ женщины, гораздо более умной и бесконечно более искренней, чем бездушный космополит-дипломат, рассуждающий о патриотизме.

Роман "Княгиня Лиговская" в известной степени автобиографичен. В лице княгини Веры Лиговской и ее мужа Лермонтов изобразил В. А. Лопухину и ее мужа Н. Ф. Бахметева, о чем можно судить по письмам поэта к А. М. Верещагиной и М. А. Лопухиной 1834-1836 годов. Прообразом Красинского в известной мере является С. А. Раевский. Некоторые второстепенные персонажи также имели реальных прототипов. Так, в лице Горшенко, который был, по выражению Лермонтова, "одно из характеристических лиц петербургского общества", изображен Н. И. Тарасенко-Отрешков - камер- юнкер и журналист, причастный к Третьему отделению "собственной его величества канцелярии" при корпусе жандармов.

Роман, оборванный на девятой главе, при жизни Лермонтова напечатан не был. Впервые "Княгиня Лиговская" опубликована первым биографом и исследователем творчества Лермонтова П. А. Висковатым в 1882 году, когда русское общество далеко отошло от тех проблем, от тех социальных конфликтов, которые были так важны для передовых русских людей тридцатых годов.

Дата добавления: 2015-08-03