В Школе юнкеров

В Школе юнкеров

3 октября, в день своего восемнадцатилетия, Лермонтов сообщил М. А. Лопухиной о решении поступить в военную школу. Это письмо до нас не дошло, но его содержание восстанавливается по ответному письму Марии Александровны. "Я не могу вам выразить огорчение, которое причинила мне дурная новость, сообщенная вами,- писала М. А. Лопухина. - Как, после стольких усилий и трудов увидеть себя совершенно лишенным надежды воспользоваться их плодами и быть вынужденным начать совершенно новый образ жизни? Это поистине неприятно. Я не знаю, но думаю все же, что вы действовали с излишней стремительностью..."

Высказав справедливое предположение, что намерение идти в военную службу было внушено А. Г. Столыпиным, М. А. Лопухина продолжала: "Я вполне понимаю, насколько вы должны чувствовать себя выбитым из колеи этой переменой, так как вы никогда не были приучены к военной службе..."

Вместе с тем, как бы утешая друга, М. А. Лопухина отмечала: "На военной службе вы так же будете иметь все возможности, чтобы отличиться; с умом и способностями возможно всюду стать счастливым. К тому же сколько раз вы говорили мне, что если бы вспыхнула война, вы бы не захотели оставаться безучастным. Ну вот, вы, так сказать, брошены судьбой на путь, который дает вам возможность отличиться и сделаться когда-нибудь знаменитым воином. Это не может помешать вам заниматься поэзиею; почему же? одно другому не мешает, напротив, вы только станете еще более любезным военным".

Брат Марии Александровны Алексей прямо одобряет решение Михаила Юрьевича. В ноябре он писал Лермонтову: "Здравия желаю! Любезному гусару! - Право, мой друг Мишель, я тебя удивлю, сказав, что не так еще огорчен твоим переходом, потому что с живым характером твоим ты бы соскучился в статской службе... Насчет твоего таланта, ты понапрасну так беспокоишься, - потому кто любит что, всегда найдет время побеседовать с тем..."

Однако большинство родственников и знакомых Лермонтова было в недоумении от решения поэта посвятить себя военной службе.

Лопухина В. А. С акварели М. Ю. Лермонтова. 1835-1838 гг.

4 ноября 1832 года Лермонтов успешно выдержал экзамены в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. По воспоминаниям И. В. Анненкова, напечатанным в журнале "Наша старина", приемный экзамен проходил так. Несколько поступающих распределялись среди экзаменаторов по разным предметам; в углах конференц-зала были поставлены столы и классные доски. "Таким образом, каждый экзаменовался отдельно и учитель, проэкзаменовав его, подходил к большому столу, который стоял посредине конференц-зала, и заявлял инспектору классов, сколько каждый экзаменующийся заслуживает баллов".

8 ноября заведующий Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров генерал-адъютант Нейдгард отношениями своими на имя командира Школы генерал-майора К. А. Шлиппенбаха (хранятся ныне в Институте русской литературы Академии наук СССР) дал знать, "дабы недорослей^* из дворян, просящихся на службу в полки лейб-гвардии: Александра Уварова в кавалергардский ее величества, Михаила Лермонтова в гусарский, Николая Юрьева... в Преображенский.., зачислить в школу кандидатами"^**.

^* (Молодой дворянин, не достигший совершеннолетия и не поступивший еще на государственную службу. (Прим. авт.))

^** (ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, лл. 1-2.)

Приказ о зачислении Лермонтова в школу кандидатом датирован 10 ноября 1832 года.

Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров учреждена 9 мая 1823 года приказом Александра I для образования молодых дворян, которые поступали в гвардию из университетов или частных пансионов и не имели военной подготовки. С 1825 года она размещалась в громадном доме на набережной реки Мойки у Синего моста. Это здание построил в 1762-1768 годах архитектор Ж. Б. Валлен-Деламот для И. Г. Чернышева. В конце века оно было приобретено казной. Когда военному ведомству понадобилось просторное помещение для школы, вспомнили о дворце Чернышева и приступили к его перестройке как снаружи, так и внутри. В здании были сняты, в частности, мраморные камины, подоконники, ступени лестниц и т. п.

Во времена Лермонтова трехэтажное здание школы состояло из главного корпуса, к которому примыкали два небольших флигеля. От них тянулся каменный забор, охватывавший значительную часть нынешней площади и формировавший обширный двор внутри школы. Ворота выходили на Синий мост. Налево от ворот находилось помещение для прислуги и гауптвахта, где юнкера по воскресеньям несли караул. Направо, во флигеле, размещалась канцелярия; крыльцо и лестница вели к командиру школы, в роту подпрапорщиков и в госпиталь.

Против ворот находился главный, или парадный, подъезд со швейцарской и лестницей, украшенной касками, кирасами и карабинами. По соседству со швейцарской был обширный учебный зал для пеших учений, из которого выход вел в сад.

В большом корпусе (средний этаж) размещались классы, конференц-зал и столовая, а также эскадрон юнкеров гвардейской кавалерии (в него был зачислен Лермонтов). Эскадрону принадлежали три комнаты; в двух из них окна были наполовину заделаны.

Половина верхнего этажа, обращенная во двор, занята была госпиталем, а в другой, выходившей окнами на плац, размещалась рота гвардейских подпрапорщиков. Плац находился в середине сада, за ним шли конюшни, манеж и двор выходившего на Вознесенский проспект (ныне пр. Майорова) дома, в котором жили дежурные офицеры школы.

Принято считать, что в 1839-1844 годах здание школы было снесено и на его месте построен Мариинский дворец (ныне Исполком Ленсовета). Это не совсем так. Архитектор А. И. Штакеншнейдер целиком включил в здание дворца главный корпус школы. В правом крыле (если смотреть на дворец с площади) он использовал фундаменты и стены; и лишь левое крыло было воздвигнуто заново. Сломаны были флигеля и три дома, расположенные на соседних участках. Внутри здание коренным образом перестроили.

Когда Лермонтов поступил в Школу юнкеров, командиром был, как уже упоминалось, генерал-майор К. А. Шлиппенбах, человек с характером суровым, нередко грубый, крутой и строгий. По свидетельству И. В. Анненкова, окончившего школу в 1831 году, Шлиппенбах был "враг всякой науке". Он имел особое пристрастие к военной муштре и, в частности, ввел обязательное обучение пеших подпрапорщиков верховой езде.

Командиром роты гвардейских подпрапорщиков был А. П. Гельмерсен; по словам одного из воспитанников, А. М. Миклашевского, он был из "добрейших... людей". У Гельмерсена имелся альбом с поясными портретами лиц, служивших в школе во времена Лермонтова. Впоследствии сын Гельмерсена подарил его Лермонтовскому музею при Николаевском кавалерийском училище.

Прямым, откровенным, но грубоватым казался юнкерам командир кавалерийского эскадрона, непосредственный начальник Лермонтова, Алексей Степанович Стунеев. Он преподавал воинский устав и, имея большой опыт, знал хорошо свой предмет. Стунеев не был любим своими воспитанниками, но принес им определенную пользу, способствуя выработке манеры командования "со всеми необходимыми для того интонациями в голосе". Он умел так же "подбодрить юнкеров, придать им живости, молодечества и приохотить их к кавалерийскому учению",- вспоминал И. В. Анненков.

Стунеев увековечен на двух рисунках Лермонтова. Один из них изображает этого командира эскадрона с бичом в руках среди манежа. В шутливом стихотворении "Юнкерская молитва", помещенном в рукописном ученическом журнале "Школьная заря", Лермонтов писал:

Царю небесный! Спаси меня От куртки тесной, Как от огня. От маршировки Меня избавь, В парадировки Меня не ставь. Пускай в манеже Алёхин глас Как можно реже Тревожит нас.

Иногда поэт бывал на домашних вечерах у Стунеева, жившего в доме, принадлежавшем школе. Стунеев - большой любитель музыки, и возможно, что Лермонтов встречался у него с М. И. Глинкой, который вскоре женился на свояченице Алексея Степановича.

Видимо, более простыми и непринужденными были отношения юнкеров с эскадронными офицерами - штаб-ротмистрами И. С. Клероном и В. И. Кноррингом. Первый из них - уроженец Франции, эмигрировал в Россию после участия в студенческом выступлении против реакционного правительства Карла X. Жизнерадостного, остроумного, по-товарищески державшегося с воспитанниками Клерона "более всех из офицеров любили юнкера", - вспоминал один из юнкеров А. М. Меринский. Клерон упомянут под именем "француза" в экспромте "О, как мила твоя богиня", обращенном к юнкеру князю И. Шаховскому (автором экспромта считается Лермонтов).

В. И. Кнорринг преподавал в Школе кавалерийский устав; на его уроках бывало шумно, так как он не отличался строгостью. Кнорринг пользовался расположением молодежи, хотя излагаемый предмет знал не очень твердо. На одном из рисунков в тетради Лермонтова (хранится ныне в Литературном музее ИРЛИ) поэт изобразил Кнорринга, известного среди юнкеров своим "романтическим характером".

О быте юнкеров того времени рассказывают рисунки младшего родственника Лермонтова А. П. Шан-Гирея, который жил тогда у Е. А. Арсеньевой. По ее поручению Аким Шан-Гирей посещал Лермонтова в школе, приносил ему конфеты, пироги и другую домашнюю снедь. Рисунки эти - "Обед юнкеров", "Маршировка юнкеров" и "Перед карцером" - ныне экспонируются в Лермонтовском зале музея ИРЛИ. Особенно выразителен третий из этих рисунков: два юнкера заглядывают в замочную скважину карцера, где сидит их товарищ, наказанный за какую-то провинность. Не раз приходилось бывать в карцере и Лермонтову.

В летние месяцы под руководством командира школы К. А. Шлиппенбаха проводились в окрестностях Петербурга лагерные учения. Выступление юнкеров в лагерь отличалось некоторой торжественностью. Отряды всех военно-учебных заведений собирались обычно на плацпарадном месте Измайловского лейб-гвардии полка и оттуда с песнями и музыкой двигались по Петергофской дороге, где были расположены богатые дачи. Первый ночлег устраивался в Лигове, второй - близ Стрельны, в Ижорке, упомянутой Лермонтовым в одной из так называемых "юнкерских поэм" - "Уланше". Наконец, на третий день вступали в Петергоф (ныне Петродворец), а оттуда - в лагерь, расположенный на учебном поле лейб-гвардии Драгунского полка.

Юнкер Н. И. Поливанов нарисовал однажды лагерную палатку, и в ней - Лермонтова. Поэт сообщал М. А. Лопухиной: "Я не подавал о себе вестей с тех пор, как мы отправились в лагерь, да и, право, мне бы это не удалось при всем моем желании. Представьте себе палатку по 3 аршина в длину и ширину и в 2 1/2 в вышину, в которой живет три человека со всей поклажей и доспехами, как-то: сабли, карабины, кивера и проч. и проч.".

Во время лагерей, по вечерам и по воскресеньям, воспитанникам школы разрешалось посещать все петергофские сады, в том числе и Александрию.

В другой из "юнкерских поэм" - "Петергофском празднике" читаем:

Кипит веселый Петергоф, Толпа по улицам пестреет, Печальный лагерь юнкеров Приметно тихнет и пустеет. Туман ложится по холмам, Окрестность сумраком одета - И вот к далеким небесам, Как долгохвостая комета, Летит сигнальная ракета. Волшебно озарился сад, Затейливо, разнообразно; Толпа валит вперед, назад, Толкается, зевает праздно.

Кроме выездов в летние лагеря осенью производились маневры, в которых также принимали участие воспитанники школы юнкеров. Об этом напоминает рисунок Лермонтова "Эпизод из маневров в Красном Селе" (копия с утраченного оригинала хранится в Государственном музее-заповеднике М. Ю. Лермонтова "Тарханы"). На рисунке изображена холмистая местность с домами и деревьями; на переднем плане - мост, на нем два офицера верхом (один из них - К. А. Шлиппенбах) и солдат.

Помимо военных дисциплин юнкера изучали в школе и общеобразовательные предметы. До нас дошли учебные тетради, где записи лекций частично сделаны рукой Лермонтова (хранятся ныне в рукописном отделе Государственной Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина).

Наибольший интерес представляет преподавание литературы (или словесности, как назывался тогда этот предмет), и, конечно, личность того, кто читал этот курс. Ведь Лермонтов с особенным рвением занимался именно русской словесностью. Сохранилась учебная тетрадь под заглавием "Лекции из военного слова" (по теории словесности); часть вторая этих лекций написана рукой Лермонтова. Кто же читал этот курс? П. А. Плетнева, преподававшего в школе юнкеров словесность в самом начале тридцатых годов, Лермонтов уже не застал. Его заменил В. Т. Плаксин, который безусловно уступал Плетневу и в знаниях, и в педагогическом даровании. Однако это была незаурядная личность. В 1822 году из-за политической неблагонадежности Плаксин был исключен из Петербургского университета, где он тогда учился, и принужден был поступить канцеляристом в департамент народного просвещения. Лишь с 1827 года Плаксин смог начать преподавание "российской словесности" в ряде военно-учебных заведений столицы, а позднее и в Академии художеств.

С 1829 года имя Плаксина стало появляться в периодической печати, он выступал в качестве рецензента художественных произведений и учебных пособий. В 1832 году вышел составленный им "Краткий курс словесности, приспособленный к прозаическим сочинениям". Годом позже было издано написанное Плаксиным "Руководство к познанию истории литературы". Плаксин был также одним из участников "Энциклопедического лексикона" (издание А. А. Плюшара), куда его привлекли, возможно, по рекомендации преподававшего в школе одновременно с ним профессора И. П. Шульгина.

Таким образом, деятельность Плаксина как педагога и литератора была в начале 1830-х годов весьма интенсивной и насыщенной, о чем, вероятно, было известно его ученику - Лермонтову.

Петербург. Арка Главного штаба. Гравюра Мартенса. 1830-е гг.

В школе юнкеров поэт по заданию Плаксина написал "Панораму Москвы". В этом учебном сочинении Лермонтов следовал плану и приемам, рекомендованным Плаксиным в соответствующем разделе его "Краткого курса словесности, приспособленного к прозаическим сочинениям". На третьем листе авторизованной копии "Панорамы Москвы" имеется помета, сделанная карандашом, возможно, рукою Плаксина. Против слов "грязная толпа" (во фразе: "И что же? - рядом с этим величественным, угрюмым зданием, прямо против его дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики") оценка: "дурная картина", - характерное замечание филолога старой школы классицизма, не допускавшей в описании изображений "низкого быта".

Лекции в Школе юнкеров Плаксин читал в соответствии с текстом своего печатного курса. В учебной тетради, озаглавленной "Лекции из военного слова", о которой уже упоминалось, на первом листе неизвестной рукой написано: "Л.-г. гусарского полка юнкера Лермантова". Заглавие - "Словесность" - также сделано неизвестной рукой. Но на листах со второго по двадцать третий имеются пометы Лермонтова (преимущественно на полях); а листы с оборота двадцать третьего (нижняя часть) по тридцатый целиком заполнены самим поэтом.

Записи лекций, сделанные Лермонтовым, подробные и связные, свидетельствуют, что предмет его интересовал.

Видимо, отношения Лермонтова с Плаксиным были довольно близкими. Впоследствии этот преподаватель утверждал, что был знаком с рукописями произведений, созданных поэтом во время пребывания в Школе (пятая редакция "Демона", "Хаджи Абрек"), и делал автору свои замечания. Юнкер Н. Н. Манвелов вспоминает, как Плаксин, прочитав "Хаджи Абрека", с кафедры, во время занятий, приветствовал в Лермонтове "будущего поэта России". На основании этих воспоминаний Манвелова Е. Бектабегов в 1915 году на своем карандашном рисунке изобразил Лермонтова в классе у кафедры; на кафедре Плаксин, за партами сидят юнкера. (Рисунок хранится в музее ИРЛИ).

Позднее Плаксин не раз писал о своем бывшем воспитаннике, считая, в частности, что Лермонтов "был поэт, каких немного, поэт сильный, смелый, страстный". Однако воспоминания и статьи Плаксина не всегда отличались точностью в передаче фактов, были противоречивы и близоруки в оценке критического направления зрелого творчества Лермонтова (в том числе романа "Герой нашего времени").

Товарищем Плаксина по философско-юридическому факультету Петербургского университета был Е. И. Веселовский, также пострадавший в 1822 году (уволен с запрещением занимать "учительскую должность"). Позднее, как и Плаксин, Веселовский был "прощен" и допущен к педагогической деятельности. В 1826-1834 годах он читал в Школе юнкеров курс судопроизводства.

Сохранилась учебная тетрадь "Лекции из судопроизводства"; большая часть написанного рукою Лермонтова озаглавлена так: "История российского законодательства". В противоположность теории словесности поэт записывал, видимо, не все излагаемое преподавателем, а только самое существенное. Среди записей, относящихся к раннему периоду, имеется следующая, довольно подробная: "Мирный договор Олега в 911 году", в котором "кроме торговых условий есть и о наказ[аниях] (уголовные законы), о наследстве по завещанию и без завещания (гражданское право)". Речь шла, очевидно, о письменном договоре Олега с греками после его победоносного похода на Царьград (Константинополь) в 907 году. Личность Олега интересовала Лермонтова с детства (может быть, не без влияния "Песни о вещем Олеге" Пушкина). В четырнадцатилетнем возрасте собирался Лермонтов написать поэму об Олеге (известны три варианта начала ее).

Обращает внимание обилие записей, так или иначе связанных с крепостным правом (его возникновением, особенностями и пр.), что и не мудрено для автора антикрепостнических произведений: раннего стихотворения "Жалобы турка" и "Вадима", над которым Лермонтов работал именно в Школе юнкеров. Поэт отмечает, в частности, что в "Русской правде" указывалось на существование "рабов личных и наследственных". Первых называли "закупами или кабальными", вторых "холопами". Царь Феодор Иоаннович "запретил переход крестьян" (это дважды подчеркнуто Лермонтовым); далее следует фраза: "начало крепостного состояния". А ранее специальный абзац был посвящен Юрьеву дню: "переходили во всякое время - крестьяне вносили пожилые деньги уходя". Борис Годунов "позволил переход крестьян, только не велел приним[ать] больше 2-х семейств". При Василии Шуйском произошло "запрещ[ение] пер[ехода] крестьян навеки в 1607 году".

Интересна краткая запись: "Вольность Новгорода". О новгородцах Лермонтов писал сам в юношеской поэме "Последний сын вольности"; писали до него Карамзин, Пушкин, поэты-декабристы... На пути из Москвы в Петербург летом 1832 года, проезжая через Новгород и размышляя о его прошедшем, Лермонтов написал стихотворение "Приветствую тебя, воинственных славян...". Мысли об этом городе ассоциировались у поэта с декабристским идеалом политической свободы - древней вольностью новгородцев с их вечевым общественным самоуправлением.

О вольном Новгороде Лермонтов слышал и на лекциях по истории. П. И. Вознесенский, преподававший этот предмет, был, между прочим, автором специального труда: "Взгляд на историю и преимущественно русскую. Отрывок из статьи под названием "О развитии славянорусских народов и Новгороде"", позднее напечатанном в одной из книг сборника В. Т. Плаксина и А. И. Галича. В своей работе Вознесенский сетовал на то, что, хотя "в помыслах наших дивно рисуется Новгород", тем не менее мы не имеем до сих пор его истории.

"Светлой личностью" называли юнкера инженерного капитана, преподавателя математики и топографии О. М. Петухова. Когда Лермонтова сильно ударила в ногу лошадь в манеже и он два месяца пролежал в постели, Петухов давал поэту уроки дома. Е. А. Арсеньева в благодарность подарила преподавателю кожаный бювар, в крышку которого была вставлена вышивка (собака с палкой и сумочкой в зубах). "Прошу Вас принять моей работы портфель на память и в знак душевного моего к вам уважения..."- писала бабушка поэта О. М. Петухову.

Лермонтов любил математику. В годы учения в Школе юнкеров у него находилась "Ручная математическая энциклопедия" (книжка I. Арифметика), изданная в Москве в 1826 году. Автором этой книги был профессор Московского университета Д. М. Перевощи- ков. На заглавном листе рукою поэта написано по- французски: "Michel Lermontoff" (хранится в музее ИРЛИ).

Интересной фигурой был преподаватель французского языка Я. О. Борде. На своих уроках он имел обыкновение читать вслух в подлиннике комедии Мольера и драматические произведения других французских писателей. Даже "разговоры с Борде всегда приятны, ибо кроме навыка в хорошем французском языке, он так остроумен, что всегда найдет какой-либо занимательный предмет", - отмечал в своем дневнике И. В. Вуич. Однажды, записал Вуич 13 августа 1830 года, "после класса французского языка я и Жомини почти целый час еще оставались с Борде, разговаривая о политических известиях новой французской революции". Борде был, очевидно, достаточно осведомлен об этих событиях или во всяком случае живо интересовался вопросами западноевропейской общественно-политической жизни. По свидетельству Вуича, он "рассказал... внутреннее положение всех почти европейских кабинетов. Жаль только, что это, кажется, были лишь предположения его изобретательного ума". Характерен сам факт: преподаватель французского языка в закрытом военно-учебном заведении в самую мрачную пору николаевской реакции беседует с воспитанниками о революции во Франции!

Через два года после этого разговора учеником Борде стал Лермонтов. В его учебной тетради "Лекции по географии" находятся черновые отрывки из поэмы "Сашка" (ранняя редакция, которая могла быть начата в период, близкий к годам пребывания в Школе). Быть может, образ героя поэмы гувернера-француза, маркиза (в окончательной редакции маркиза de Tess), рассказывавшего своему воспитаннику о французской революции 1789 года, об А. Шенье, навеян не только воспоминаниями поэта о его гувернере Жандро, но также и о недавнем преподавателе французского языка Я. О. Борде.

Таким образом, в Школе юнкеров кроме военных дисциплин Лермонтов изучал и общеобразовательные предметы. Среди его учителей были люди прогрессивно настроенные, знавшие и любившие свой предмет. Некоторые из них выступали в печати. Общение с ними на лекциях и уроках, внеклассные беседы - все это способствовало расширению знаний Лермонтова, находило подчас какое-то отражение и в его творчестве.

'Парус'. Автограф и акварель М. Ю. Лермонтова. 1832

Довольно основательно изучив как военные, так и общеобразовательные дисциплины, поэт, став офицером лейб-гвардии Гусарского полка, был разносторонне образованным человеком, обладавшим достаточно широким общим и военным кругозором.

Лермонтову докучали порой маршировки и парады, всевозможные ограничения свободы, связанные с военной дисциплиной. Но ведь не случайно же он писал однажды М. А. Лопухиной, что если начнется "война", то он "везде" будет "впереди".

Окружение поэта в Школе юнкеров в основном было далеко от тех интеллектуальных интересов, которыми жил Лермонтов. В это учебное заведение часто поступала молодежь из аристократических семейств, материально хорошо обеспеченная. Свободное время она отдавала светским развлечениям и кутежам. И хотя Лермонтов нередко участвовал в разных "шалостях", взгляды на жизнь юнкеров-аристократов были ему чужды.

Лермонтов был хорош со своими товарищами по Школе, но казарменный быт и грубые нравы юнкеров не могли не тяготить его. Широко начитанный в русской, французской, английской и немецкой литературе, не чуждый философским исканиям московской передовой студенческой молодежи, привыкший первенствовать в узком дружеском кругу, он вдруг очутился среди гвардейской молодежи, которая ценила только грубую физическую силу и бесшабашное молодечество. Самолюбивый и независимый Лермонтов должен был завоевывать авторитет среди своих новых товарищей физической выносливостью, невозмутимым спокойствием, острой шуткой. В Школе славился силач юнкер Евграф Карачинский - он гнул шомполы и вязал из них узлы. Однажды, когда Лермонтов вступил с ним в состязание, неожиданно появился Шлиппенбах. "Ну не стыдно ли вам так шалить? Дети вы, что ли? - стал их отчитывать начальник Школы. - Ступайте под арест!" Их арестовали на одни сутки. Потом Лермонтов рассказывал А. М. Меринскому про выговор, полученный им и Карачинским. "Хороши дети, - повторял он, - которые могут из железных шомполов вязать узлы!" И при этом от души заливался громким смехом.

Редкий из юнкеров не имел в Школе какого-нибудь меткого прозвища... Лермонтова прозвали Маёшкой. Это уменьшительное от господина Майе, или Мае (Monsieur Mayeux), героя распространенных в то время бесчисленных карикатур, главным образом забытого теперь французского рисовальщика Шарля Травье (особенно в парижском листке "Charivari"), и цепи французских романов 1830-1848 годов. Маё, или Майе, - озлобленный горбун, умный остряк. Он - непримиримый враг самодовольной буржуазии времен июльской монархии.

Лермонтову пришлось примириться с этим прозвищем. Не успел он втянуться в жизнь военной школы, как 26 или 27 ноября, на третьей неделе его пребывания в эскадроне юнкеров, с ним произошел несчастный случай, грозивший серьезными последствиями. Как вспоминает А. М. Меринский, однажды после езды в манеже, чтобы показать свою силу и смелость, Лермонтов сел на молодую лошадь, еще не выезженную, которая начала "вертеться среди других лошадей, находившихся в манеже". Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла ее до кости. После этого он болел около двух месяцев и сначала лежал в школьном госпитале.

Здесь его навестил дальний родственник Николай Николаевич Анненков вместе с молодой женой Верой Ивановной, рожденной Бухариной. Лермонтов знал ее еще по московским балам и под новый 1832 год поднес ей остроумный мадригал в Московском благородном собрании. Между тем Вера Ивановна как-то не запомнила молодого поэта и не узнала его, когда приехала с мужем в школу. Об этом она рассказала в воспоминаниях, опубликованных И. Л. Андрониковым:

"Однажды к нам приходит старая тетушка Арсеньева вся в слезах. "Батюшка мой, Николай Николаевич! - говорит она моему мужу. - Миша мой болен и лежит в лазарете Школы гвардейских подпрапорщиков!"

Этот избалованный Миша был предметом обожания бедной бабушки... Она испытала несчастье потерять всех... Ее дочь... Лермонтова умерла последней в очень молодых годах, оставив единственного сына, который потому-то и превратился в предмет всей нежности и заботы бедной старушки. Она перенесла на него всю материнскую любовь и привязанность...

Мой муж обещал доброй почтенной тетушке немедленно навестить больного юношу в госпитале Школы... и поручить его заботам врача...

Мы отправились туда в тот же день на санях.

В первый раз я увидела будущего великого поэта Лермонтова".

Потому ли, что самолюбие Лермонтова было задето, или по каким-то другим причинам, но он принял своих гостей довольно холодно, и этот нерадушный прием вызвал неприязненное отношение мемуаристки:

"Мы нашли его не прикованным к постели, а лежащим на койке и покрытым солдатской шинелью. В таком положении он рисовал и не соблаговолил при нашем приближении подняться. Он был окружен молодыми людьми, и, думаю, ради этой публики он и был так мрачен по отношению к нам, пришедшим его навестить..."

Пребывание Лермонтова в школе в течение "двух ужасных годов", как он охарактеризовал этот период в одном из писем, отразилось на его творческой продуктивности. Он писал меньше, тайком от начальства, урывками, по вечерам, уединившись в одном из самых отдаленных классов школы. В таких условиях продолжал он работу над пятой редакцией поэмы "Демон" и романом о пугачевском восстании, основанном на рассказах, которые Лермонтов слышал еще в детстве, проведенном в Тарханах Пензенской губернии - местах, где происходила некогда крестьянская война под водительством Пугачева. Позднее издатели назвали роман "Вадим" - по имени его главного героя. По справедливому мнению А. А. Блока, в этом произведении "содержатся глубочайшие мысли о русском народе и о революции".

Тогда же написал Лермонтов "Хаджи Абрека" - поэму из жизни кавказских горцев, вспоминая свои поездки на Кавказ в годы детства, и, вероятно, закончил начатого еще в Москве "Измаил-Бея".

По-прежнему поэт любил рисовать. Изображал он чаще всего "кавказские виды и черкесов, скакавших по горам", - указывает А. М. Меринский. Рисовал не только по вечерам, в одиночестве, но часто и во время учебных занятий, изображая сцены из жизни школы, делая портреты и карикатуры на преподавателей (А. С. Стунеев, В. И. Кнорринг) и юнкеров (В. А. Вонлярлярский, И. Шаховской, Н. И. Поливанов, Л. Н. Хомутов).

Среди товарищей Лермонтова были любители литературы, ценившие дарование поэта и гордившиеся им. Некоторые из юнкеров сохранили тетради с его рисунками.

Одним из наиболее близких друзей Лермонтова был сосед по койке в дортуаре Василий Вонлярлярский, который славился в кругу юнкеров своими забавными рассказами. Между Вонлярлярским и Лермонтовым велась шутливая, остроумная переписка, которая, к сожалению, не сохранилась. Вероятно, поэт принимал участие в рукописном журнале "Всякая всячина", который редактировал Вонлярлярский. Впоследствии этот товарищ Лермонтова, рано умерший (он немногим более чем на десять лет пережил поэта), стал известным беллетристом.

Некоторые из юнкеров до поступления в школу учились в университетах. К ним принадлежал Николай Шеншин. Еще тогда Лермонтов посвятил этому товарищу по Московскому университету поэму "Последний сын вольности". В посвящении поэт говорил о лирической настроенности своего друга, об особенной задушевности их отношений. Н. С. Шеншин окончил Школу юнкеров годом раньше поэта, в 1833 году.

Юнкер Афанасий Синицын до поступления в Школу окончил Харьковский университет. Он дружески относился к Лермонтову. Выйдя из Школы в 1834 году, поэт и Синицын продолжали знакомство.

Воспоминания Синицына о Лермонтове, записанные В. П. Бурнашевым, характеризуются доброжелательным тоном, восхищением поэтическим даром Лермонтова. В них подробно рассказано об истории создания и распространения стихотворения "Смерть поэта".

У карцера. Литография по рисунку А. П. Шан-Гирея

В 1835 году окончил школу Александр Меринский - автор ранних воспоминаний о Лермонтове, напечатанных в 1856 году. В них содержится рассказ о публикации первой напечатанной поэмы Лермонтова - "Хаджи Абрек". Позднее, в 1872 году, Меринский написал воспоминания под заглавием "М. Ю. Лермонтов в юнкерской школе", в тексте которых впервые опубликовал отрывки из поэмы "Монго" и эпиграмму на юнкера И. Шаховского.

Дальний родственник и однокурсник Лермонтова по Школе юнкеров Николай Юрьев был известен хорошим исполнением стихов Лермонтова и любил читать их сначала в школе, а затем в Петербурге и у себя в лейб-гвардии Драгунском полку, стоявшем близ Новгорода. В одном из писем 1837 года Н. Юрьев сообщал Лермонтову из Новгорода, что некоторые из его товарищей хотели бы познакомиться с ним. Именно Юрьев, после тщетных попыток уговорить Лермонтова отдать в печать "Хаджи Абрека", тайком отвез эту поэму О. И. Сенковскому, напечатавшему ее в августовской книжке журнала "Библиотека для чтения" за 1835 год. Воспоминания Юрьева о Лермонтове известны в бел- летризованном пересказе В. П. Бурнашева.

Дружескими были отношения Лермонтова с юнкером Михаилом Цейдлером. Однажды он отвез своему знакомому, литератору А. Н. Муравьеву, чтобы узнать его мнение, список пятой редакции "Демона". Основой для сближения поэта с Цейдлером послужили, видимо, также занятия живописью и скульптурой. Позднее, в 1838 году, Лермонтов и Цейдлер одновременно служили в лейб-гвардии Гродненском полку. Этому своему однополчанину Лермонтов посвятил тогда шуточный экспромт, начинающийся строкой "Русский немец белокурый...". Воспоминания о Лермонтове, очень точные и выразительные, Цейдлер опубликовал в 1888 году, озаглавив их "На Кавказе в 30-х годах". Цейдлер является также автором гипсового барельефа, сделанного по оригиналу художника Р. К. Шведе, изобразившего Лермонтова на смертном одре. Им выполнен и проект музейного памятника поэту, который хранился в Лермонтовском музее при Николаевском кавалерийском училище в Петербурге (ныне - в Литературном музее ИРЛИ).

По-видимому, теплыми были взаимоотношения поэта с рано умершим воспитанником Школы юнкеров Егором Сиверсом. Его памяти Лермонтов посвятил стихотворение, в котором писал:

В рядах стояли безмолвной толпой, Когда хоронили мы друга; Лишь поп полковой бормотал - и порой Ревела осенняя вьюга. Кругом кивера над могилой святой Недвижны в тумане сверкали, Уланская шапка да меч боевой На гробе дощатом лежали. И билося сердце в груди не одно, И в землю все очи смотрели, Как будто бы все, что уж ей отдано, Они у ней вырвать хотели. Напрасные слезы из глаз не текли; Тоска наши души сжимала, И горсть роковая прощальной земли, Упавши на гроб, застучала. Прощай, наш товарищ, недолго ты жил, Певец с голубыми очами; Лишь крест деревянный себе заслужил Да вечную память меж нами!

Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров до 1839 года оставалась во дворце Чернышева у Синего моста. Затем ее перевели в новое здание, отстроенное в расположении Измайловского полка. В 1859 году школа была переименована в Николаевское училище гвардейских юнкеров, а в 1864 году преобразована в Николаевское кавалерийское училище. Память о Лермонтове жила среди воспитанников училища, и в 1881 году начальник училища А. А. Бильдерлинг приступил к организации первого в России Лермонтовского музея. В 1883 году музей был открыт. В связи с приближающимся столетием со дня рождения Лермонтова 1 октября 1913 года перед зданием Николаевского кавалерийского училища (ныне Лермонтовский пр., № 54) состоялась закладка памятника поэту. Сооруженный скульптором Б. М. Микешиным в 1914 году, этот памятник был торжественно открыт только 9 мая 1916 года. В конце 1917 года коллекции Лермонтовского музея поступили в Пушкинский дом Академии наук, ныне Институт русской литературы Академии наук СССР, где и хранятся в настоящее время.

Дата добавления: 2015-08-03