Поволжье в первой половине XIX века

Образование Самарской губернии. В первой по­ловине XIX века усилился приток переселен­цев в Заволжье. Помещики, захватившие громадные земельные владения, принудитель­ным порядком переводили сюда своих кре­стьян из внутренних районов страны. От малоземелья и беспросветной нужды, в поисках лучшей доли на казен­ные, никем не занятые земли Поволжья тянулись государ­ственные крестьяне. Только с 1816 по 1846 год в Бузулукском уезде переселенцы образовали 205 новых посёлков и деревень, в Николаевском — 128, Бугурусланском —око­ло 200, Новоузенском — 75. Переселялись крестьяне с Украины, из Курской, Тамбовской, Пензенской, Воронеж­ской, Рязанской и других губерний. Крестьяне с Украины основали села — Большую Черниговку, Киевку, Укра­инку и ряд других.

Переселение сопряжено было с громадными трудностя­ми. Жители сел Гусихи и Карловки рассказывали, что из Калужской и Курской губерний в 1830 году их вышло 1000 душ. До Хвалынска они добрались через шесть лет, и только в 1840 году им отвели землю. За это время умерло от голода и болезней 700 человек. Не имея никакой под­держки, переселенцы испытывали тяжелые лишения. Долгие годы они жили в землянках, глинобитных халупах, имея мало скота и сельскохозяйственного инвентаря, вели нищенское хозяйство. Но нужда гнала все новых и новых переселенцев. Население степного Заволжья быстро увеличивалось.

Вновь возникавшие слободы и деревни экономически были связаны с Самарой.

Стремясь сохранить и упрочить крепостнический строй, царское правительство укрепляло самодержавно-полицей­ский аппарат и органы местного управления. 1 января 1851 года была образована Самарская губерния. Она охваты­вала левобережье Волги — от верховьев Черемшана на севере до среднего течения Больших и Малых Узеней на юге. Граница ее более чем на 800 километров примыкала к Волге. Площадь губернии была равна 14 171 547 деся­тинам, в том числе степи, пашни, луга, выгоны и леса занимали 13,7 миллиона десятин.

В состав губернии вошли Бузулукский, Бугурусланский и Бугульминский уезды из Оренбургской губернии, Николаевский и Новоузенский — из Саратовской, Ставропольский и часть Сызранского уезда (на левом берегу Волги) — из Симбирской губернии.

Новоузенский уезд занимал (в процентах) 26,9 всей тер­ритории, Николаевский — 22,1, Бузулукский — 14,8, Бу­гульминский — 7,8, Самарский — 8,8, Ставропольский — 7,6 и Бугурусланский — 12. Первые два уезда — степ­ные, остальные — лесостепные. На территории губернии было 405 сел, 1134 деревни, 166 хуторов, 115 селец, 24 слободы, 66 колоний, 4 пригорода, один город заштатный, 6 уездных и один губернский. В этих населенных пунктах насчитывалось 1 320108 жителей, в том числе горожан — 53 565 человек.

К моменту образования губернии Самара представляла собою сравнительно небольшой, захолустный город. В нем насчитывалось 14920 жителей. Занимая берег Волги от впадения в нее реки Самары до нынешней Ульяновской улицы и от Волги до Садовой улицы, город имел 300 ка­менных и 2200 деревянных зданий. Старожилы описывают город так: немощеные улицы были до того песчаны, что по ним трудно было ходить; кое-где деревянные мостки заменяли тротуары. Там, где теперь драматический театр, была огромная насыпь, крайне затруднявшая проезд; выезд из города по Московскому почтовому тракту (Вилоновская улица) к перевозу через Волгу весной и осенью был почти невозможен. От места, где Троицкая площадь (Центральный рынок), раскидывалась степь. От этой пло­щади до реки Самары был глубокий овраг. Город по но­чам не освещался, извозчиков не имел, гостиниц в нем не было, пожарная часть находилась в жалком состоянии, перевоз через Волгу производился ручной греблей на дощаниках, театра не было, библиотеки для чтения также не имелось.

В Самаре было две школы — уездное училище и при­ходское, одна аптека, больница удельного ведомства с одним врачом. Движение пассажирских пароходов по Волге, отправлявшихся из Самары один раз в неделю, началось только в 1843 году. В губернии было 6 уездных и 175 церковно-приходских школ, в них училось 7493 человека. Уездные училища размещались в нанятых част­ных домах, а церковно-приходские — в церковных сто­рожках. Учителями были попы и дьяконы, занимавшиеся в школах от случая к случаю, часто «воспитывающие» учащихся розгами.

В селах и деревнях не было ни одного врача, ни одной больницы и аптеки, но было 15 тысяч кабаков, 1150 церк­вей и монастырей и 883 помещика.

Быт уездной Самары хорошо изобразил в своих запис­ках Второв. Он писал, что при городническом правлении была инвалидная команда, квартальный надзиратель и два писаря, из которых «один горький пьяница, опился и умер, а другой потрезвее умел только переписывать на­бело».

Квартальным надзирателем служил некто Дмитриев — «невежда, пьяный и подлейший человек». О нем Второв пишет:

«Однажды, в воскресенье, самарские девушки гуляли, пели и плясали в саду около поташного завода, принадлежащего купцу Салтыкову. Три девушки смеялись и разговаривали с сыном Салтыкова. Надзиратель их об­ругал, обвинил в «прелюбодействе» и потребовал от Сал­тыкова взятку. Салтыков не дал. Тогда надзиратель при­казал солдатам девушек схватить и связать кнутами, а Салтыкова раздел до нижнего белья. Связанных девушек и полунагого Салтыкова Дмитриев гнал через весь город и посадил под арест. Салтыков и девушки подали на Дмитриева в суд, но подкупленные судьи оправдали этого негодяя».

Взятки, казнокрадство, подлоги были обычными яв­лениями. Чиновники и судьи заведомо ложно обвиняли крестьян и мещан в тяжелых преступлениях (убийстве, грабеже, и т. п.), годами вели следствие, применяя пытки. Жертвы полицейского произвола вынуждены были давать крупные взятки и начисто разорялись. «Люди только по фигуре отличаются от скотов», — так характеризовал Вто­ров чиновный люд. В крупном воровстве и казнокрадстве был уличен соляной откупщик Струков. У него в 1848 году губернатор конфисковал большой сад (парк имени Л. М. Горького) и передал в общественное пользование жителям города.

Для характеристики городского быта можно привести такие примеры. На маслянице в 1854 году какой-то прохо­димец Алексей распространил слух о предстоящем в скором времени «конце света». Многие жители Самары и соседних деревень надели саваны и ушли в Коптев овраг (в 25 кило­метрах от города) и жили там в землянках около двух месяцев. Только весной эти толпы «живых покойников» вернулись домой.

Сонная жизнь города изредка нарушалась отзвуками событий, потрясавших Россию.

В 1812 году в городе формировали ополчение для борьбы с французами, занявшими Москву. Отряд участвовал в боях по разгрому армии Наполеона. В Самару прибыли беженцы из Москвы и западных городов страны, потом стали по­ступать партии пленных французов. Для них за городом был построен лагерь. Пленных одели в полушубки и ва­ленки, выделили лекаря, хорошо кормили. Возвращаясь домой, французы горячо благодарили жителей за гуманное обращение с ними.

Отечественная война 1812 года подняла национальное самосознание русского народа, спасшего от порабощения свою страну и освободившего Европу от наполеоновской тирании. Народные массы острее чувствовали крепостни­ческий гнет. «Мы освободили Европу от тирана, а нас самих тиранят помещики» — таково было общее настроение. Кре­стьянство поднималось на борьбу против крепостнического строя, ставшего к этому времени величайшим препятствием па путях развития производительных сил страны. Обо­стрившийся кризис крепостнической системы, рост крестьянских волнений явились почвой, на которой возникло первое революционное выступление против царизма — движение декабристов. Росту революционных настроений содействовала революционно-демократическая деятельность Л. Н. Радищева и других лучших представителей русской передовой мысли. Передовая часть дворян, осознав необходимость уничтожения крепостного права, встала выше своих классовых интересов и начала борьбу против само­державия и крепостников-помещиков.

Движение декабристов — первый этап революционной борьбы против царизма — имело огромный отклик во всей стране. И хотя оно потерпело поражение, но не прошло бесследно, а разбудило новое поколение революционных борцов.

В Самаре по подозрению в связях с декабристами был арестован И. И. Христ, но за недостаточностью улик вскоре был освобожден.

Некоторые из жителей города имели связь с Рылеевым, хранили «Путешествия из Петербурга в Москву» Радище­ва. Высланные в 1826 году в далекую сибирскую ссылку декабристы П. Бестужев, Веденяпин, Кожевников, Мусин-Пушкин, Лаппо и Вишневский проследовали через Самару. Идеи декабристов были восприняты частью разночинной интеллигенции, встряхнули умы, заставили глубже за­думаться над положением страны и путями ее историче­ского развития.

.Превращение Самары в центр обширной губернии внес­ло изменения в экономическую, политическую и культур­ную жизнь города. В городе открылись губернские учре­ждения, приехало много чиновников, заметно оживилась экономическая, политическая и культурная жизнь. В связи с увеличением производства товарного хлеба все больше развивалась торговля. На берегах реки Самары купцы строили огромные амбары. Ранней весной пригоняли бар­жи, занимая на погрузке сотни грузчиков. Росли базары, открывались магазины, увеличивались обороты ярмарок. Общество «Кавказ и Меркурий» открыло пассажирское движение пароходов по Волге, каждую неделю отправля­лось по три парохода вверх и вниз.

С 1851 года в городе начали давать театральные пред­ставления. Была приглашена труппа под управлением Стрелкова. Под театр приспособили частный дом Лебедева. Это здание сгорело в 1854 году, но уже в 1855 году откры­ли в приспособленном амбаре новый театр. Снаружи амбар обложили кирпичом, и в этом здании театр помещался до 1886 года.

В 1852 году вышел первый номер газеты «Самарские губернские ведомости», стала работать типография. В 1856 роду в доме купца Растрепина открыли гимназию, затем духовную семинарию, женскую гимназию, два приходских училища, телеграф, общественный банк, кумысолечебницу Постникова. Город рос и расширялся.

Обострение кризиса крепостнической системы. Эконо­мическое развитие России в первой половине XIX века характеризуется дальнейшим разложением крепостнической системы, обострением ее кризиса.

В этот период в недрах феодального строя вызревали новые производительные силы, которые вступали в не­примиримое противоречие с господствовавшими в стране феодально-крепостническими производственными отноше­ниями. Повсеместно развивались мелкие крестьянские про­мыслы, на базе которых возникали купеческие мануфак­туры, основанные на вольнонаемном труде. Промыслами занималось много малоземельных крестьян, чтобы платить оброки, подати и сборы.

В России были районы с относительно высоким разви­тием промыслов — Ивановский, Павловский, Владимир­ский, Вятский и др. Даже в такой сельскохозяйственной губернии, как Самарская, к 1860 году, по неполным дан­ным, было 139 видов крестьянских промыслов: сапожный, красильный, клееночный, веревочный, воскобойный, шер­стобитный, валяльный, угольно-смолокуренный, картуз­ный, шорный, овчинный, кожевенный, тележный (изготов­ление телег), санный (изготовление саней), колесный, кизячный, кирпичный, кузнечный, бондарный и др. Ремесленники изготовляли предметы для продажи или по заказу потребителя. Все крестьяне работали вручную, с помощью самых примитивных инструментов. «Мелкое товарное производство, — писал В. И. Ленин, — характе­ризуется совершенно примитивной, ручной техникой, которая оставалась неизменной чуть ли с незапамятных времен. Промышленник остается крестьянином, перенимаю­щим по традиции приемы обработки сырья».[23]

Всего в губернии было постоянно занято промыслами 67 793 крестьянина и непостоянно — 47873. Кроме того, в 1862 году в Самаре было 8057 мещан, из них 5643 человека занимались промыслами и ремеслами. Между крестьянскими промыслами и городским мещанским ремеслом существо­вало различие. Крестьянин имел связь с сельским хозяй­ством, ему принадлежал надел земли, промысел был для него приработком; мещанин-ремесленник был оторван от сельского хозяйства, а если и имел небольшой клочок земли, то использовал его под огород. Источником средств суще­ствования у мещанина было ремесло. Среди крестьян, за­нимающихся промыслом, особую группу составляли вла­дельцы или арендаторы мельниц (до 1200 человек), вла­дельцы маслобоен (до 150 человек), шерстобиток (до 100 человек), владельцы овчинных, красилен и кожевенных мастерских (до 800 человек). Они получали сравнительно большие доходы. В своих мастерских они работали не только сами и члены их семей, но нередко нанимали работников. Эта категория крестьян — зарождающаяся сельская буржуазия.

На базе крестьянских промыслов и ремесла формировалась прослойка скупщиков, которые постепенно порывали с сельским хозяйством и переходили в сословие купцов. К 1860 году купцов, вышедших из государственных кре­стьян, в губернии насчитывалось 803. Часть государствен­ных крестьян, не порывая с сельским хозяйством, содержала трактиры и мелочные лавочки. Их было в губернии около тысячи человек.

Накануне реформы в Самарской губернии насчитывалось 26 фабрик, принадлежащих помещикам. На них работало 2177 крепостных крестьян. На 60 купеческих предприятиях, то есть с вольнонаемными рабочими, только в Самаре было занято 3093 рабочих, из них 573 работницы. Они выпускали в год продукции на 2210 тысяч рублей. В городе работало 13 салотопенных заводов, из них только один завод Плешанова ежегодно вырабатывал 7 тысяч бочек сала, по 25 пудов каждая; 2 мыловаренных, 4 свечно-сальных и 4 коже­венных завода выпускали продукции на 57 тысяч рублей. Работали 5 поташных, 3 канатопрядильных, 2 клеевых, пивоваренный, маслобойный и 2 крахмальных завода, 2 чугуноплавильных, колокольный завод, табачная фабрика, кирпичные заводы за городом и др. Развитие промыслов и сельского хозяйства вызывало большой спрос на металлические изделия, открывались чугунолитейные заводы, расширялись кузницы. В 1859 году в Самаре насчитывалось кузниц, сапожных, портняжных и других мелких мастерских — 612, в них занято было 1264 чело­века.

В уездных городах губернии также открывались промышленные предприятия: 19 предприятий, в Николаев­ском уезде, из них 6 кирпичных заводов, 3 свечно-сальных, 2 кожевенных, горчичный, овчинный, 2 водочных, поташный, маслобойный, скотобойня, салотопка. На всех пред­приятиях было занято 88 рабочих.

В Бугульминском уезде — 9 предприятий. Из них маслобойных — 2, кожевенных — 5, поташных — 2, с чис­лом рабочих на всех предприятиях 39 человек. Общая сум­ма выработки 28 предприятий составляла 101,9 тысячи рублей. Владельцами предприятий были 11 крестьян, 9 мещан, 7 купцов и один дворянин. Класс буржуазии, как видим, формировался из всех сословий.

Всего в Самарской губернии к 1860 году было 186 пред­приятий с количеством работающих около 6 тысяч человек. Они вырабатывали продукции на 6 миллионов рублей. Из общего количества — 160 предприятий было типа капи­талистических мануфактур. На них работали разорившиеся ремесленники, государственные крестьяне и крепостные, отпущенные помещиками на оброк на определенный срок.

В России быстро развивались хлопчатобумажная, ко­жевенная, мыловаренная, суконная и другие отрасли промышленности. Количество предприятий с 5261 в 1825 году увеличилось до 14 388 в 1860 году. Возросло и число рабочих — с 210,6 тысячи до 565,1 тысячи человек.

Вместе с ростом промышленности начал развиваться транспорт. Строились железные дороги, увеличивалось количество речных и морских судов и их тоннаж.

Но дальнейшему развитию производительных сил пре­пятствовали производственные отношения феодализма. Внутренний рынок, без которого не могла развиваться про­мышленность, расширялся медленно. Землю помещиков, обрабатывали крестьяне своим примитивным инвентарем. Предметы потребления, за исключением неземледельческих продуктов, помещики получали из своих имений. Поэтому у них не было спроса на орудия производства, спрос был ограничен и на предметы потребления.

Крестьяне имели клочки земли, получали хлеб, дру­гие предметы питания и одежду (армяки, онучи, лапти и т. п.) от своего хозяйства, они не имели средств на при­обретение более усовершенствованных орудий труда ни в сельском хозяйстве, ни в промысле.

Промышленность остро нуждалась в свободной рабо­чей силе, а основные массы населения были закрепоще­ны помещиками.

Помещики и удельное ведомство иногда отпускали на определенный паспортом срок оброчных крестьян на «заработки». Также на определенный срок отпускался из деревни и государственный крестьянин. Оброчный кре­стьянин, нанявшийся на фабрику, по отношению к вла­дельцу этой фабрики был вольнонаемным, но по существу он оставался крепостным, ибо помещик мог в любое время отозвать его. Отсутствие рынка свободной рабочей силы, малая емкость внутреннего рынка, низкая производитель­ность подневольного труда крепостных не давали простора развитию производительных сил и обрекали страну на от­сталость, что влияло на рост металлургии, топливной, хи­мической и других отраслей промышленности и железно­дорожного транспорта.

В крепостнической системе, основу которой составляла собственность феодала на землю, В. И. Ленин выделяет следующие признаки: «во-первых, господство натураль­ного хозяйства. Крепостное поместье должно было пред­ставлять из себя самодовлеющее, замкнутое, целое, на­ходящееся в очень слабой связи с остальным миром.

...Во-вторых, для такого хозяйства необходимо, чтобы непосредственный производитель был наделен средствами производства вообще и землею в частности; мало того — чтобы он был прикреплен к земле, так как иначе помещику не гарантированы рабочие руки...

...В-третьих, условием такой системы хозяйства яв­ляется личная зависимость крестьянина от помещика. Если бы помещик не имел прямой власти над личностью крестьянина, то он не мог бы заставить работать на себя человека, наделенного землей и ведущего свое хозяйство. Необходимо, следовательно, «внеэкономическое принужде­ние»....Формы и степени этого принуждения могут быть самые различные, начиная от крепостного состояния и кон­чая сословной неполноправностью крестьянина. Наконец, в-четвертых, условием и следствием описываемой системы хозяйства было крайне низкое и рутинное состояние тех­ники, ибо ведение хозяйства было в руках мелких кре­стьян, задавленных нуждой, приниженных личной зави­симостью и умственной темнотой».[24]

В процессе экономического развития страны были подорваны эти признаки крепостнической системы.

Крепостное хозяйство все интенсивнее втягивалось в товарно-денежные отношения. Если с 1806 по 1810 год ежегодный вывоз хлеба за границу составлял 5120 тысяч пудов, то в 1856—1860 годах он выражался уже в 69254 тысячи пудов в год.

За 50 лет вывоз хлеба увеличился в 13 раз, пшеницы — в 22,5 раза. Несмотря на значительное падение цен на хлеб на международном рынке, вывоз возрос.

Цены на пшеницу в Великобритании упали с 74 шил­лингов за квартер в 1802—1810 годах до 53,3 шиллинга в 1841—1850 годах, а цены на английском рынке в значи­тельной степени в те времена определяли цены на мировом хлебном рынке вообще. Увеличилась торговля хлебом и на внутреннем рынке. В половине XIX века продавалось около 100—110 миллионов пудов.[25] Из них 90% шло из помещичьих хозяйств и лишь 10% — из крестьянских. Потребителями на внутреннем рынке было растущее го­родское население (в 1851 году насчитывалось 3482 ты­сячи человек), казна, покупавшая хлеб для содержания примерно полумиллионной армии, население, занятое на промыслах в сельской местности и частично население, занимавшееся скотоводством.

Важное место в хлебной торговле страны занимала Самар­ская губерния. Ежегодный вывоз хлеба только с пристани Самара с 1847 по 1861 год равнялся 5140 тысячам пудов. С других пристаней губернии — Балаково, Покровское, Хрящевка, Майна, Екатериненштадт, Духовницкое и Екатери­новка — вывозилось в среднем в год до 9 миллионов пудов.[26]

На базарах в Бугульме, Альметьево, крепости Черемшанской, Бугуруслане, Кинель-Черкассах, Пономаревке, Сергиевске, Бузулуке, Сорочинске, Утевке, Алексеевке, Большой Глушице, Красном Яру, Николаев­ске, Мелекессе, Марьевке и других в год продавалось хлеба около 13 миллионов пудов. До 20% этого хлеба покупало для потребления местное население и соседи-башкиры. Остальной хлеб вывозился. Таким образом, в Самарской губернии продавалось около 17 миллионов пудов, то есть почти 10% продаваемого хлеба в стране.

Приведенные выше данные позволяют утверждать, что к середине XIX века помещичье хозяйство все глубже втягивалось в рыночные товарно-денежные отношения по главной отрасли производства — зерновому хозяйству. В. И. Ленин указывает: «Производство, хлеба помещиками на продажу, особенно развившееся в последнее время существования крепостного права, было уже предвест­ником распадения старого режима».[27]

Увеличивался, ежегодный вывоз из России техниче­ских культур. В 1842—1846 годах в среднем в год было вывезено льна — 3120 тысяч пудов, пеньки — 2469 тысяч пудов, льняного семени — 9873 тысячи пудов, шер­сти — 709 тысяч пудов, щетины — 74 тысячи пудов.[28] С Самарской пристани в 1850 году было отправлено вверх по Волге 500 тысяч пудов льняного семени. Из пределов губернии вывозилось много продуктов животноводства. В том же году было вывезено сала 530 тысяч пудов, а в 1858 году — 839 тысяч пудов.[29]

Если учесть, что среднегодовой вывоз сала из России составлял 3—3,5 миллиона пудов, следовательно, 20% сала давала Самарская губерния. Кроме того, из губернии вывозились шерсть, овчины и т. д. В 1861 году вывезено кож и овчин 112 045 пудов и шерсти 35 951 пуд.

Продукты животноводства, например сало, поступали на рынки не только из хозяйств помещиков и крестьян губернии, но и из хозяйств башкир, продававших его скупщикам на местных рынках.

Рост товарного производства расширял внешнюю и внутреннюю торговлю. Ежегодный оборот России в 1801–1805 годах был равен 127873 тысячам рублей, а в 1856-1860 годах он составлял уже 431460 тысяч рублей, то есть возрос в 3,4 раза. Внутренняя торговля сосредотачи­валась на деревенских и городских базарах и на ярмарках, имеющих не только местное, но и всероссийское значение. Например, в 1852 году на Нижегородской ярмарке было продано товаров на 57600 тысяч рублей. На ярмарках в Харькове, Киеве, Полтаве, Ирбите и др. обороты ис­числялись десятками миллионов рублей.

Замкнутость помещичьего хозяйства, его натуральный характер были подорваны.

Развитие товарно-денежных отношений и проникновение их в крепостное хозяйство толкнули помещиков на увеличе­ние барщины и оброка. В целях увеличения доходности своего хозяйства помещики строили промышленные пред­приятия по переработке сельскохозяйственного сырья, но они часто работали в убыток, так как принудительный труд был малопроизводителен, продукция выпускалась низ­кого, качества и не находила себе сбыта. Эти предприятия не могли конкурировать с капиталистической мануфактурой.

Рост предприятий с применением вольнонаемного тру­да, принадлежащих нарождающемуся классу буржуазии, углубление и расширение общественного разделения труда, развитие внутренней и внешней торговли — все это созда­вало некоторые условия для возникновения капиталисти­ческого производства. Но поскольку в стране не было ра­бочих, которые могли бы свободно продавать свою рабо­чую силу, капитализм не мог развиваться. Чтобы дать простор развитию производительных сил, необходимо было ликвидировать крепостной строй и привести производ­ственные отношения в соответствие с характером произво­дительных сил.

Положение помещичьих крестьян. Стремясь получить больше товарного хлеба, помещики увеличивали барскую запашку и сокращали крестьянские наделы.

В конце XVIII века помещичья запашка по стране в целом составляла от 14 до 18% Всей земли в имениях, а крестьянская — от 82 до 86%. К 1858 году положение рез­ко изменилось. Из 105 291 тысячи десятин помещичьих владений барская запашка составляла уже 65,8%, а кре­стьянская — 34,2%, или сократилась более чем в 2,5 раза.

В Самарской губернии барская запашка составляла 63% всей удобной земли помещичьих имений, а крестьян­ская — 37%.[30] В сокращении крестьянской запашки выра­жался процесс отделения крестьянина от земли.

Увеличилось число дворовых, то есть крестьян, со­всем лишенных своего хозяйства. В 1835 году их было 4,14%, а в 1858 году — уже 6,79% крепостных крестьян страны. В Самарской губернии дворовых было 8,9%, то есть на 2,2% выше среднего процента дворовых по стране.[31] Если к этому прибавить переведенных на фабрики и заводы, то число крестьян, полностью оторванных от земли, ли­шившихся своего хозяйства, возрастет до 10%.

В предреформенные годы основную массу крепостных крестьян помещики использовали на барщине и оброке. В черноземных губерниях преобладала барщина, в север­ных и центральных, где были малоплодородные земли, интенсивнее создавались крепостные мануфактуры. Кре­постные крестьяне переводились на оброк. В конце XVIII века оброк в среднем в год составлял 5 руб., а в 50-х годах XIX века он возрос до 20—25 руб. с тягла.[32]

По переписи 1858 года в Самарской губернии оброчные крестьяне составляли 21% всех крепостных (исключая дворовых), а оброк в среднем выражался в 27 р. 56 к., то есть был значительно выше, чем в центральных губер­ниях. Объясняется это тем, что помещики имели крупные участки земли и нуждались в рабочих руках для полевых работ, поэтому они основную массу крепостных держали на барщине. На оброк отпускали лишь тех крестьян, которые были связаны с промысловой и торговой деятельностью, имели маслобойни, мельницы, крупорушки, содержали трактиры, постоялые дворы, занимались извозом, рыбной ловлей, мелочной торговлей, скупкой сала, кож, шерсти, щетины и т. п.

Оброк частично развязывал руки крестьянину, давал ему возможность заниматься промыслами, торговлей, идти «на заработки» и т. д. Однако крестьянин оставался собствен­ностью помещика. Если оброчный больше зарабатывал, то помещик мог не только забрать все, что он заработал, но и самого его в любое время продать, обменять, перевести на барщину, наказать и т. д. Для уплаты помещику оброка крестьянин вынужден был продавать свою рабочую силу — идти на заработки, так как земля не давала дохода, а собираемого хлеба едва хватало на питание семьи.

Уход на заработки отрывал непосредственного произво­дителя от земли. В товарно-денежные отношения втяги­вался не только отходник, но и оброчный крестьянин, занимающийся промыслом дома, в деревне. Он работал тоже на рынок и попадал в сети скупщиков-торговцев. Таким образом, рост числа оброчных крестьян и увеличение суммы оброка еще глубже втягивало в товарно-денежные отношения помещичьи и крестьянские хозяйства, раз­рушало их замкнутый натуральный характер, отрывало часть крестьян от земли.

Главную массу крепостных составляли барщинные кре­стьяне. Увеличение барской запашки усиливало барщину. Официально она исчислялась тремя днями в неделю, но, фактически доходила до пяти, даже шести дней.

В Самарской губернии минимальная поденная барщина определялась в три дня в неделю и 16 дней в году на так называемые спешные работы.[33] Кроме того, крестьянин обя­зан был доставлять помещику ежегодно определенное ко­личество продуктов, а в зимнее время — прясть и ткать для него сукно и полотно. Эти повинности крестьяне несли, но признанию самих помещиков, во всех имениях.

Одним из распространенных приемов увеличения размера барщины был перевод крестьян на «урочную» ра­боту. «Уроки» назначались такие, что крестьянин ни в коем случае не мог их выполнить в течение трех дней. На­пример, помещик Бузулукского уезда Н. В. Племянников, полчаса стоял около крестьянина с часами в руках и тре­бовал от него работы с максимальным напряжением, затем подсчитывал объем выполненной работы и умножал его на часы и рабочие дни в месяц (от восхода солнца до захода) и в соответствии с этим определял «уроки». Жни­цам он определил урок 180 снопов в день, по аршину с четвертью каждый сноп в окружности; возчикам сно­пов — 10—12 возов, по 100 снопов каждый; пахарям — 915 кв. сажен на каждую соху, то есть две десятины (по 3200 кв. сажен) на 7 сох и т. д. Такие уроки, установлен­ные с помощью своеобразного «хронометража», были не­посильны. Обычная средняя выработка жницы была 100—120 снопов за 13—14-часовой рабочий день, пахаря — на одну соху не более 750—800 кв. сажен. У других по­мещиков были и более высокие «уроки». Крестьяне, не выполнившие «урока» в обязательные три дня барщины,, вынуждены были затрачивать и четвертый и пятый день в неделю.[34]

Помещики широко использовали так называемые «сгонные» дни. С наступлением неблагоприятной погоды, запаздыванием с уборкой урожая, с посевом и т. д. они сгоняли все трудоспособное население для работы в поле, не засчитывая эти дни в барщину.

В мелкопоместных имениях размер барщины был на­столько велик, что крестьяне не имели возможности работ тать на себя и несли так называемую «сквозную» барщину. В таких случаях помещик лишал крестьян наделов и пе­реводил их на «месячину». За свой труд крестьяне полу­чали месячный паек: скудное количество ржаной муки, соли, полбы или пшена и одежды — посконные штаны и рубахи, лапти и армяки.

Иногда крестьяне-«месячники» переводились на пи­тание в барские «застольные», где их кормили значитель­но хуже собак. В Самарской губернии 93 помещика полно­стью перевели крестьян с пашни на «месячину» и в дво­ровые.

Увеличение барской запашки и связанное с этим усиление барщины влекло за собою обезземеливание и разорение крестьян. Они не могли улучшить обработку ни надель­ной, ни барской земли. Поэтому на протяжении веков соха и серп оставались важнейшими орудиями сельскохо­зяйственного производства. Земля, обрабатываемая при­митивным инвентарем, без удобрений и правильных сево­оборотов, давала низкие урожаи. Общий упадок сельско­хозяйственного производства сказывался и на положении помещиков. С 1835 по 1853 год сократилось количество мелкопоместных дворян на 30% (с 58457 до 41016)[35], то есть свыше 17 тысяч помещиков разорилось. Большинство средних и крупных имений было заложено и перезаложено.

По 47 губерниям в 1859 году за помещиками числилось долгов более 425 миллионов рублей, они заложили в дво­рянском банке 66% крепостных душ.[36]

В Самарской губернии, по материалам губернского ко­митета по улучшению быта помещичьих крестьян, к 1858 году были заложены в кредитных учреждениях 638 име­ний. Помещики задолжали 5 923 214 р. 45 к.[37] Должник в лучшем случае выплачивал проценты по займу, но и на покрытие их в неурожайные годы денег не было. Земли, леса, луга, промышленные предприятия продавались с торгов. Помещики искали выхода из тупика, в котором оказалось все крепостное хозяйство.

Дворяне-помещики упадок своего хозяйства, кризис хозяйственной жизни страны объясняли ленью и неради­востью крестьян, их «безнравственностью». И они принима­ли «исправительные» меры, усиливая не только эксплуата­цию крестьян, но и применяя всевозможные телесные нака­зания крепостных.

Д. Л. Мордовцев[38], разрабатывавший архивные мате­риалы Саратовской губернии, в состав которой до 1851 года входили Николаевский и Новоузенский уезды, приводит пе­речень «мер», применяемых помещиками этих уездов к крепостным. Наблюдая за работой крепостных, помещики и их управляющие подстегивали их хлыстами, арапниками, кнутами, плетьми, нагайками и батогами, пороли со­леными розгами, крапивой, вывертывали руки и ноги, подвешивали за руки и ноги на дыбу, палили и выщипы­вали бороды, стригли ресницы (чтобы не спали), надевали на крестьян «намордник» и запирали на замок, лишая возможности пить и принимать пищу. С «намордником» заставляли работать. Крестьян взнуздывали, вешали на шею «рогатки», с гвоздями, обращенными острием к телу. На шею набивали колодки по пуду весом, на ноги наде­вали кандалы и в них заставляли работать. Связанных крестьян бросали в клоповники — грязные подвалы, надевали на них «горячую рубашку» (рубашка из грубой шерсти с примесью мелко нарезанного конского волоса). «Горячая рубашка» не оставляла рубцов на теле, как со­леная розга или плеть, но доставляла истязуемому невы­носимые страдания. Барыни-помещицы изобрели щекобитки, которыми хлестали по лицу дворовых, чтобы не пачкать своих пухлых рук. В летнее время нагого кре­стьянина крепко привязывали к столбу или дереву где-нибудь близко к болоту и оставляли на ночь на съедение комарам.

Помещик Племянников, владелец деревни Якутино, Бузулукского уезда, окружил деревню рвом, забором, к околице приставил караул. Въезд и выезд из деревни был возможен только с личного разрешения помещика.

Племянников провинившихся порол розгами, заковывал в колодки, вырывал бороды, морил голодом. Изуверство самодура приняло настолько скандальный характер, что власти вынуждены были начать против него следствие за убийство нескольких крепостных, за растление малолет­них девочек, за массовое истязание крестьян, доводив­шее их до самоубийства. В следственном деле Племянникова, хранящемся в Куйбышевском архиве, сохранился клок бороды, который помещик вырвал у крестьянина самолично. Но дело кончилось ничем. Следователи и су­дьи, находившиеся на службе дворян, оправдали его, оставив на «подозрении» в изнасиловании и жестоком об­ращении с крестьянами.[39]

В Бугурусланском уезде, в селе Троицко-Куроедово помещица Благодатова зверски истязала крепостных: по­рола розгами, надевала колодки, дворовых морила голо­дом, держала в рубище. Не вытерпев, крестьяне подали жалобу самарскому губернатору. Ее подписали 46 кре­постных, наивно полагая, что губернатор накажет, если не «госпожу», то ее приказчика. Пока жалоба шла к губерна­тору, в имение приехал уездный исправник Третьяков, родственник помещицы. Он собрал сход и решил высечь розгами «смутьянов». Исправник приказал понятым схва­тить Харитона Попова, Федора Попова, Якова Попова, Ивана Лекарева, Настасью Яковлеву и Дарью Харито­нову. На них указала помещица Благодатова. Когда понятые пытались схватить Ивана Лекарева и Харитона Попова, из толпы вышли Тимофей Завальский и Федор Попов и закричали, что не дадут наказывать. Возмущение крестьян напугало исправника. На другой день он при­ехал с 25 казаками и 15 солдатами инвалидной команды. Казаки стали хватать крестьян и крестьянок. Из 14 крепо­стных 60 высекли розгами. Тимофея Завальского и Федора Попова арестовали и отправили в тюрьму. Лекарев и Попов убежали из деревни. Экзекуция проводилась на глазах у помещицы, и она подсказывала, кому подбавить «горячих». Избитые крестьяне в жалобе губернатору писали, что «исправник Третьяков, госпожи нашей родственник, при­был в нашу вотчину с казаками и бил безвинно 70-летних стариков и женщин, как Настасью Никифорову».

Губернатор «внял просьбе» крестьян. Их сочли бунтов­щиками, Тимофея Завальского и Федора Попова наказа­ли плетьми и сослали в арестантские роты.[40]

В Бугульминском уезде постоянно пьяный помещик Мартынов забил до полусмерти трехвостой плетью кре­стьянина Иванова. Бил так жестоко, что трехлетний сын Иванова от испуга умер. Помещик еженощно требовал себе крестьянских девушек. Одного из дворовых мужчин склонял к мужеложеству, а когда тот не согласился, Мартынов выстрелил ему в лицо и изуродовал его. Потехи ради он стрелял в крестьянский скот. Жандармы рассле­довали безобразия, чинимые Мартыновым, но дело по обык­новению осталось без последствий.[41]

Помещик Ставропольского уезда Шиошин, по пока­занию крепостных, весьма часто за малейшие провин­ности или без всякой вины бил крестьян розгами, палками, двухвостой плетью и кнутом. Бил до того жестоко, что истязаемые лишались чувств. Он надевал на шею крестьянам железные рога такого устройства, что в них нельзя было ни лечь, ни прислониться к стене, и оставлял в таких рогах сутки и более в темной комнате. Особенной жестокостью отличалась помещица. Она наблюдала за экзекуцией крестьян. «Норма» ударов розгами или плетью колебалась от трехсот до пятисот. Когда секли крестьян, Шиошина приговаривала: «Бей его, бей. Ныне такие законы, чтобы только до смерти не забивать». Дворовую Авдотью Кузь­мину помещица довела до самоубийства. У другой дворовой Шиошина выстригла ресницы, «чтобы девка не дрема­ла за делом»[42].

Против Шиошиных началось следствие, но суд поме­щиков оправдал.

У помещицы Шевелевой, того же уезда, дворовая Лю­бовь Дмитриева распространила слух, что убила неизвест­ную женщину. Следствие установило, что убийства не было. Дмитриева призналась, что выдумала это, чтобы быть сосланной в Сибирь, так как «жить ей у барыни невмоготу».

Приведем свидетельство одного из крупных писателей первой половины XIX века — С. Т. Аксакова, хорошо знавшего быт помещичьей усадьбы Самарской губернии.

Аксаков рассказывает о быте своего родственника, помещика Куролесова, действительное имя которого было Куроедов — помещик Бугурусланского уезда.

«Избалованный страхом и покорностью всех его окру­жающих людей, он скоро забылся и перестал знать меру своему бешеному своеволью... Любимым его наслаждением было — заложить несколько троек лихих лошадей во все­возможные экипажи, разумеется, с колокольчиками, насажать в них своих собеседников и собеседниц, с громкими песнями и криками скакать во весь дух по окольным полям и деревням».

Эта пьяная компания устраивала дикие оргии. Для потехи отнимали они жен у мужей, насильно выдавали замуж дочерей крестьян, глумились над ними.

«Терзать людей, — пишет Аксаков, — сделалось его потребностью, наслаждением.

В те дни, когда ему не приходилось драться, он был скучен, печален, беспокоен... становились реже его по­ездки в Чурасово (с. Чуфарово).

Когда он добирался до человека с намерением поте­шиться его муками, он говорил тихо и даже ласково: «Ну любезный друг, Григорий Кузьмич (вместо обыкно­венного Гришки), делать нечего, пойдем, надобно мне с тобой рассчитаться». Своему главному конюху Ковляге он говорил с улыбкой: — «Поцарапайте его кошечками». И начиналась долговременная пытка, в продолжении ко­торой барин пил чай, курил трубку и от времени до вре­мени пошучивал с несчастной жертвой, покуда она еще могла слышать... Меня уверяли достоверные свидетели, что жизнь наказанных людей спасали только тем, что за­вертывали истерзанное их тело в теплые, только что сня­тые шкуры баранов, тут же зарезанных...»

Удельные и государственные крестьяне. Не легче было положение удельных крестьян, принадлежащих членам царской фамилии.

В Самарской губернии в 1862 году удельных крестьян было 233939 душ, из них 119390 мужских ревизских душ.

Удельные крестьяне жили и обрабатывали землю, при­надлежащую членам царской фамилии, от имени которых действовал Департамент уделов. Леса, рыбные угодья, значительную часть пахотной земли удельное ведомство сдавало в аренду другим лицам. Крестьяне платили главным образом денежный оброк и натуральные повинности. Сумма оброка непрерывно возрастала. В 1810 году она составляла от 5 р. 50 к. до 8 руб. с души, а к 1859 году она увеличилась от 10 р. 80 к. до 17 р. 57 к. с души.

В Самарской губернии удельные крестьяне платили оброк 8 р. 90 к., подати — 3 р. 90 к., земские сборы — 3 руб., мирские сборы около 4 руб., а всего — 19 р. 20 к. с души.

Кроме этого, они несли рекрутскую и подводную повин­ности, строили дороги, мосты, гати, перевозили грузы, караулили леса, работали на лесоразработках и т. д.

Удельный крестьянин не имел права приобретать не­движимое имущество. Если он имел средства купить землю или построить мельницу и т. п., то он приобретал это не на свое имя, а на имя Департамента уделов. Пользуясь купленной землей, крестьянин имел право ее перепродать только удельным крестьянам, а не на сторону. Движимое имущество крестьян также контролировалось удельным ведомством, которое держало его на строжайшем учете. Займовые свидетельства крестьян считались недействи­тельными, если они не были заверены удельной конторой. При совершении сделок крестьянин не считался юриди­ческим лицом.

Крестьяне были подсудны не общегосударственным су­дебным инстанциям, а судам удельного ведомства. Если им случалось иметь дело с общегосударственными судеб­ными инстанциями, то сами крестьяне не допускались, а их дела вели чиновники. Павел I запретил удельным кре­стьянам всякие отлучки из деревни «даже на самомалейшее время». Полностью осуществить этот указ не удавалось, но свобода передвижения удельного была крайне затруд­нена, всякая отлучка требовала согласия и разрешения чиновников. Когда же удельный крестьянин отпускался на работу, наниматель и крестьянин заключали пись­менный договор, который вступал в силу только по утвер­ждении его удельным ведомством.

Управляли удельными крестьянами так называемые «приказы». Они объединяли несколько деревень с насе­лением не свыше трех тысяч душ обоего пола. Периоди­чески собирался сход. На него являлись уполномоченные, или «поверенные» на то лица. Приказной сход выбирал приказного голову, казенного старосту для сбора податей, приказного старосту для поддержания порядка, так называемых «добросовестных» — для разбора тяжб и споров. Все эти лица избирались из кандидатов, намеченных удельной конторой. Выборные были ответственны не перед теми, кто их избирал, а перед удельной конторой, которая управляла приказами и подчинялась непосредственно Де­партаменту уделов. Все дела в приказе должны были вес­тись письменно, а так как грамотных крестьян не было, то главную роль играли нанимаемые приказом писари. Поль­зуясь неграмотностью населения, писари занимались вымо­гательством и мошенничеством. Таким образом, удельные крестьяне не имели самоуправления, а зависели целиком от чиновников удельных контор, которые, помимо грабежа крестьян в пользу царской фамилии, не упускали случая грабить в свою пользу.

Удельные крестьяне по существу представляли разно­видность крепостных крестьян.

Государственные крестьяне составляли значительную часть крестьянского населения страны.[43]

К середине XIX века государственных крестьян вместе с казенными крестьянами западных губерний, горных за­водов и отставными солдатами, перечисленными в этот разряд, было 9489 тысяч душ мужского пола, то есть 37,9% крестьянского населения страны.[44] В Самарской губернии по 10-й ревизии 1858 года было 433604 души государст­венных крестьян.

В каких формах выражалась феодально-крепостниче­ская зависимость государственных крестьян? Они столе­тиями из поколения в поколение обрабатывали землю, на которой жили, но государство не считало их владельцами земли, а только «пользователями». Правительство призна­вало государственных крестьян не собственниками земли, а только держателями ее.

Государственные крестьяне несли повинность в форме оброка. Ими уплачивался денежный оброк — эта высшая форма докапиталистической ренты в непрерывно возра­стающем размере. В 1797 году оброк взимался от 4 до 5 руб. с души, а в 1823 году от 7 р. 50 к. до 10 руб. Такой размер оброка держался до 40-х годов XIX века.[45]

В 1842 году после реформы управления государствен­ными крестьянами оброк стал взиматься с учетом не только количества земли, находившейся в пользовании крестья­нина, но и с учетом его других доходов, в частности про­мыслов. В соответствии с этим размер оброка по губерниям резко колебался, но общая сумма его не только не умень­шалась, а все увеличивалась. В Самарской губернии оброк с ревизской души в среднем определялся в 12 руб. в год, кроме подушной подати. Если в среднем в России денежные повинности государственных крестьян в год составляли с ревизской души от 19 р. 48 к. до 20 р. 63 к., то в Самар­ской губернии крестьяне платили 24—25 руб. с души.

Государственные крестьяне несли также и натураль­ные повинности. В их обязанность входило исправление дорог и мостов, предоставление подвод для казенных грузов и чиновников, сопровождение арестантов, построй­ка, по нарядам казны, крепостей, казенных зданий, ка­раул лесов и т. д.

Государственные крестьяне хотя и признавались юри­дическими лицами, привлекались к присяге, могли при­обретать собственность на свое имя, переменить место жи­тельства и пользовались правом перехода в другие податные сословия, но сословная неравноправность давала себя знать на каждом шагу. Многие крестьяне были переданы в удельное ведомство, то есть стали крепост­ными членов царской фамилии. Их приписывали к заво­дам, привлекали на государственные работы. Крестьяне могли покупать землю, но не имели права продавать ее по своему усмотрению, а только государственным крестья­нам. Они не принимались на государственную службу, для их детей был закрыт доступ в учебные заведения. Выборные лица — сельский староста, волостной голова, заседатели зависели от чиновников.

Среди государственных крестьян в Самарской губернии 39% составляли мордва, башкиры, татары, украинцы, чу­ваши. Они имели большие земельные наделы, чем русские крестьяне, но положение их было более тяжелым, так как они подвергались не только социальному, но и националь­ному угнетению.

Усольская вотчина Орловых-Давыдовых. Самарская Лука не входила в состав губернии, но экономически и политически была тесно связана с ней.

Население этого района почти все было крепостным крупнейшего помещика графа В. Г. Орлова. В 1831 году его наследник В. П. Давыдов выхлопотал себе графский титул и стал носить фамилию Орлов-Давыдов. Ему при­надлежало 194370 десятин пашни, лугов и леса — это была известная Усольская вотчина. В ее состав входило семь волостей — Усольская, Жигулевская, Аскульская, Борковская, Натальинская, Тукшумская и Рязанская с 34 селами и деревнями, в том числе Жигули, Отважное, Усолье, Березовка и другие — на правом берегу Волги; Кунеевка, Русская и Мордовская Борковки — на левом. Населения было 8959 мужских ревизских душ. В 1854 году в Усольской вотчине было 3067 тягол на барщине и 1726 — на оброке.

Крестьяне обрабатывали на барщине помещику по 4,5 десятины на тягло.

Обрабатывая трудом крепостных крестьян громадные площади, Орлов-Давыдов в обычные урожайные годы про­давал около 500 тысяч пудов хлеба.

Барщина была столь тяжела, что крестьяне не обраба­тывали свои наделы. В 1851 году крестьяне села Жигули должны были засеять на надельной земле 770 десятин, а засеяли всего 225; в деревне Рязань вместо 495 засеяли 188 десятин, в селе Валы из 417 десятин засеяли только 112. Так было и в других деревнях.

Крепостным нечем было кормить семью, они не могли содержать скот. В 1848 году в селе Усолье из 322 дворов 125 не имели лошадей. 132 имели по одной — две лошади. Обнищание крестьян создавало угрозу оставить незасеян­ными и помещичьи поля. Орлов-Давыдов переводил таких крестьян на оброк, но и оброчному жилось не легче.

Годовая сумма оброка доходила до 60 руб. с тягла и являлась непосильной. Росли недоимки. Помещик при­нуждал оброчных крестьян работать на его мельницах, мыловаренных и свечных заводах, полотняной фабрике, лесоразработках, рыбной ловле, отсылал на заработки в Астрахань, Уральск, Архангельскую, Симбирскую гу­бернии, а в летнее время в заволжские степи.

Кроме барщины и оброка, крепостные несли расходы на содержание выборных волостных писарей и служащих конторы.

В вотчине помещика было 400 душ дворовых — по­вара, прачки, кучера, конюхи, сторожа, смотрители и т. д. Орлов-Давыдов применял телесные наказания. Велся «журнал для записи наказываемых крестьян по винам за разные случаи». Там были такие записи: «Села Усолья крестьяне 10 человек — розгами за непослушание по на­ряду десятника на господскую работу; села Усолья кре­стьянин Силантьев с женой — розгами за случившийся у них в доме пожар; деревни Мордовской Борковки крестьян 5 человек — розгами за самовольную порубку в Муранском бору 8 деревьев» и т. д.

Помещик и его управитель распоряжались личностью крепостного. Крестьянин должен был жениться, а деву­шка — выходить замуж за того, кого укажет контора вотчины. Не выполнившие распоряжения подвергались штрафу. В специальных записях значится: «С Аскульской волости с 17 девок по 25 рублей серебром — 425 рублей, с Усольской волости с 18 девок — 450 рублей, с Рожде­ственской волости с 3 девок — 75 рублей, с Воскресенской и Покровской волости с 3 девок — 75 рублей, с Жигулевской волости с 5 девок —125 рублей, с Аскульской волости с 5 девок — 125 рублей. А всего с 51 девки —1275 руб­лей».

Кроме помещика, крепостных крестьян грабили уп­равители. Один из управителей — Фомин после смерти оставил наследникам 38 лошадей, 193 коровы, 249 овец, много серебряной посуды, дорогой мебели, ружей, экипа­жей, заемных писем лиц, задолжавших ему 41 847 рублей.

Население Самарской Луки почти 150 лет изнывало под гнетом жестоких крепостников Орловых-Давыдовых[46]. Неисчерпаемые естественные богатства этого живописного района Самарского края не использовались, трудящиеся жили в тяжелой нужде, темноте и полном бесправии.

Крестьянское движение в 50-х годах XIX века. Крестьян­ское движение в России во второй четверти XIX века непрерывно возрастало: в 1830—1834 годах было 46 вол­нений, в 1835—1839 —59, в 1840—1844 — 101, в 1845— 1849—172, в 1850—1854 —137.[47] Волнения не прекра­щались и в период крымской войны.

С 1835 по 1854 год по официальным сведениям крестьяне убили 144 помещика, много управляющих и бурмистров. Сотни крестьян были забиты насмерть шпицрутенами,отправ­лены в Сибирь на каторгу, но движение не прекращалось.

Накануне реформы крестьянские волнения охватили почти все губернии России. По данным Министерства внутренних дел, в 1858 году было 200 крестьянских бун­тов.[48] Крепостнический строй зашатался под ударами это­го движения. В Самарской губернии, как и во всей стране, крестьяне отказывались выполнять барщину, ожидая скорой воли, избивали старост или бурмистров, не выхо­дили работать на барина. В 1859—1860 годах в губернии было 64 крестьянских бунта.

В Бугурусланском уезде крепостные убили барина – генерал-майора Осоргина. Крестьян Полуектова, Сидо­рова, Парфенова, Иванова наказали шпицрутенами, про­гнали сквозь строй тысячи человек три раза и сосла­ли — Иванова на вечную каторгу, а других выслали на 15 лет.

В марте 1858 года в имение Мельгунова, в Новом Буя­не, Ставропольского уезда, усмирять крестьян приехал пристав, но, увидев толпу крестьян, скрылся. После этого приехали исправник и предводитель дворянства, но кре­стьян не уговорили. По приказу исправника полицейские схватили «зачинщика» Емельянова. С. кольями и вилами крестьяне бросились на выручку. Исправник вызвал роту 4-го резервного батальона. Десятки крестьян публично наказаны розгами.

В имении Столыпина, село Каменско-Сариленское, Николаевского уезда, 17 июля 1858 года крестьяне наотрез отказались идти на барщину, объясняя это тем, что им надо убирать свои поля. Помещик вызвал полицию. Трех крестьян сочли зачинщиками. Их наказали розгами, по сто ударов каждому.[49]

Отказывались от барщины в этот период крепостные в имениях Обрезкова, Протопопова, Кузьминской, Штрек, Горяинова. С ними расправлялись исправник и пристав с полицейскими командами.

В Бугурусланском уезде у помещика Канабеева в конце августа 1858 года крестьяне отказались от работы, избили старосту и грозили «сжечь барина». На усмирение прибыл исправник с командой полицейских и понятых из соседних сел. Они схватили Николая и Гурьяна Прокофьевых, Никиту Кузьмина и Кузнецова и жестоко наказали их розгами.

В имениях губернского предводителя дворянства Чемодурова крестьяне отказались выполнять барщину, из­били старосту и пригрозили помещику топором. На защиту Чемодурова прибыли уездные власти. Они задержали и жестоко избили розгами крестьян Ерофея Аркадина, Трофима Григорьева, а Семен Никифоров и Абрам Сергеев скрылись из деревни.

Крепостные двух деревень Озинки и Грачи, Николаев­ского уезда, принадлежащие графу Воронцову-Дашкову, выбрали 23 ходоков (одиннадцать из деревни Грачи и двенадцать — из Озинок). Ходоки сообщили управляю­щему о том, что крестьяне отказываются выполнять повинности. Вызванный исправник с командой полицей­ских, сотских и десятских приказал схватить бунтовщи­ков. Сотские и десятские не тронулись с места. Перепуган­ный представитель власти поспешил уехать. На третий день он приехал с воинской командой. По его приказу схватили четырех крестьян и арестовали их.[50]

В крестьянских волнениях этого периода активную роль играли женщины. Нередко они первыми отказыва­лись от выполнения повинностей. В деревне Федоровке, Николаевского уезда, у помещицы Продонг крестьяне от­казались от дополнительной работы. Во главе их стояли Хавронья Лукьянова и Федосья Андреева. Их арестовали и отправили в тюрьму. Наказать других крестьян розгами исправнику не удалось.

Против барщины выступали крестьяне в имении Лоба­нова, деревня Чуфарово, Бузулукского уезда, и в имении Благодатовой, село Троицко-Куроедово, Бугурусланского уезда.[51]

В 1859 году в волнениях участвовало все больше и больше крестьян. В селе Савруши, Бугурусланского уезда, крепостные помещика Дурасова, работавшие на суконной фабрике, организованно отказались выходить на работу «по случаю скорой вольности». Управляющий, заставляв­ший крестьян выйти на работу, был избит. Усмирял «бун­тарей» исправник с воинской командой. 10 человек жестоко наказали розгами, а признанных «зачинщиками» Ивана Васильева и Василия Данилова арестовали, избили и от­правили в смирительный дом.[52]

В Новоузенском уезде, в имении Кавелина, небезыз­вестного историка и либерала, крестьяне не только отка­зались от работы на барина, но стали развозить по домам находившийся на полях барский хлеб. Исправник с воинской командой порол крепостных, хлеб заставили отвезти помещику.[53]

В Бугурусланском уезде, в имении Дерюгина, дове­денные до отчаяния крестьяне толпой двинулись к усадь­бе, угрожая истребить всю барскую семью. Помещик скрылся и прислал отряд казаков в 90 человек. Крестьян окружили и всех мужчин наказали розгами.

В августе того же года в имении помещицы Ляминой крестьяне вторично отказались выходить на барщину, несмотря на то, что в июле их усмиряли розгами. Снова нагрянула полиция, и опять крестьян били розгами.

Волнения крестьян продолжались и в 1860 году. Кре­стьяне помещика Столыпина, в селе Марьевке, Новоузенского уезда, не вышли на барщину, толпой подошли к конторе, потребовали приказчиков и управляющего. Пе­репуганные помещичьи холопы сбежали. Воинская коман­да наказала десятки крестьян розгами, а вожаков — Сергея Краснова, Ивана Селезнева и Дмитрия Кислова арестовали и отправили в Саратовский смирительный дом.

В Бузулукском уезде помещица Пироговская своеручно истязала крестьян, определяла им непосильные «уро­ки», продавала девушек по 70 руб. за голову. Возмущен­ные крестьяне отказались от «уроков», избили старосту, грозили истребить все барское отродье. Протестующих четырех крестьян помещица отправила в смирительный дом, отобрала их имущество в свою пользу. Крестьянина Игна­тьева по ее требованию сослали в Сибирь. Преступления Пироговской были настолько вопиющи, что даже полиция не нашла возможным пороть крестьян.[54]

У помещика Рычкова, будущего члена губернского «комитета по улучшению быта помещичьих крестьян» от бугурусланских дворян, крестьяне отказались от барщины и избили приказчика. Бунтовщиков усмирял ис­правник с воинской командой. Крестьян Дмитрия и Сер­гея Яковлевых наказали розгами и отправили в тюрьму.

В имении Осоргина Бугурусланского уезда крестьяне не выходили на барщину, избили управляющего, стали пахать помещичью землю и рубить лес. Когда прибыла воинская команда, крестьяне разбежались. Поймали Кондратия Филинова и Осипа Елизарова, арестовали их и отправили в тюрьму.[55]

Пороли розгами, наказывали, истязали бунтующих крестьян всюду, но это еще больше озлобляло их, усили­вало ненависть к помещикам. Более упорными становились слухи о предстоящей «воле» и «свободе». Но не все верили в это. Толковали о повторении «пугачевщины». Недаром в начале 1861 года в губернии появился отставной солдат Храброе, который выдавал себя то за царя, то за великого, князя Константина Николаевича, раздавал медали и за­писки на право их ношения, объявлял, что крестьяне скоро получат свободу. Храброва схватили, предали военнополевому суду, наказали 100 ударами розг и сосла­ли на 5 лет в херсонские арестантские роты.[56]

Борьба крестьян по всей стране против крепостного права принимала грозные размеры. В обращении к мос­ковскому дворянству в 1856 году Александр II признал, что лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу.

Рост крестьянского движения внутри страны заставил крепостников-помещиков встать на путь отмены крепост­ного права.

Дата добавления: 2015-08-05