НЕДOPАЗУМѢНІЕ.

I.

Вотъ такъ фунтъ! Нинка мнѣ пишетъ, что ѣдетъ въ Петербургъ на курсы и остановится у меня, пока не подыщетъ квартиры! — воскликнулъ въ одно ясное утро молодой подпоручикъ Сорокинъ, просматривая только-что поданное ему письмо. — Да гдѣ же я ее помѣщу-то? — Гмъ. «Ты самъ писалъ, что у тебя три комнаты, значитъ, если ты отдашь мнѣ одну, это тебя не должно очень стѣснить». Ну, сестра, разодолжила. Этакая провинциальная наивность! Три комнаты, деньщикъ, ружья и я... Положимъ, я бы могъ устроить ее въ угольной комнатѣ, отдать ей свою постель, подушки, одѣяло... Но, но весь полкъ узнаетъ и что я тогда буду дѣлать. Вѣдь, выдумаетъ же... «Пріѣду 16-го вечеромъ и, чтобы ночью не рыскать по незнакомому мнѣ городу, поѣду прямо въ казармы, адресъ знаю по письмамъ, а извозчику больше сорока копѣекъ не дамъ, — я экономная — въ маму». Прекрасно! Это въ наши-то казармы за сорокъ копѣекъ... 15-го.. Ба-ба-ба! Да, вѣдь, это сегодня! Да, сегодня... Однако, надо же что-нибудь предпринять противъ этого. Поѣхать встрѣтить ее, объяснить ей, что у меня ей остановиться не удобно, нанять ей комнату и отвезти самому... Пріѣдетъ она вечеромъ, очевидно, скорымъ, въ 7 час. 30 мин., а я до этого времени все устрою, какъ слѣдуетъ. Пожалуй, пускай напьется чаю у меня. Балыка ей подамъ, икры, сыру, фруктовъ, конфектъ. Побалую сестричку, а часовъ въ десять и отправимся на новое пепелище. Товарищи не узнаютъ. Не прикажу принимать, да и все тутъ. Значить, ладно... Осетровъ!

— Сейчасъ, — послышалось изъ кухни и въ дверяхъ появился вѣстовой Сорокина.

— Слушай! сегодня у насъ будутъ пить чай барышня, понялъ...

— Такъ точно.

— Скатерть подашь чистую, самоваръ почисть хорошенько, что изъ магазиновъ принесешь, разложишь на тарелкахъ. Понялъ?

— Понялъ, — уныло отвѣтилъ Осетровъ.

— А теперь давай одѣваться, а потомъ ступай со мной въ городъ.

Сорокинъ поспѣшно одѣлся во все новое и, обдумывая, какъ ему сдѣлать все получше и скрытнѣе отъ товарищей, вышелъ изъ квартиры.

II.

Черезъ два часа весь шумный и веселый офицерскiй флигель зналъ, что у Сорокина вечеромъ будетъ пить чай неизвѣстная никому барышня.

Извѣстіе это первый принесъ въ собраніе болтливый Черемухинъ.

— И вѣдь, представьте себѣ, — говорилъ онъ — тараща глаза на всѣхъ, — никого къ себѣ не пригласилъ.

— Кто бы это могъ быть?

— Кто? Кто-нибудь интересный, что дѣло держится въ такомъ секретѣ. Ишь ты, подумай, никому ни слова.

— Не по товарищески.

— Вѣрно, это та, балетная его фея, — сказалъ толстый Обезьяниновъ.

— Ну нѣтъ, балетной онъ такъ не скрывалъ-бы, тутъ дѣло будетъ почище.

— Забавно! — сказалъ поручикъ Бергъ.

— Очень забавно, — повторилъ подпоручикъ Мессенеръ и предложилъ составить партію безика.

И во время игры прибытіе къ скромному и застѣнчивому Сорокину барышни волновало его товарищей. Думали было явиться незванными гостями на его квартиру, но разочли, что это было бы слишкомъ неделикатно по отношенію къ Сорокину. Кто-то предложилъ подстеречь ее на улицѣ, но и этотъ планъ забраковали, наконецъ, скрѣпя сердце, рѣшили оставить этотъ интересный фактъ появленія въ холостомъ флигелѣ совершенно незнакомой никому женщины безъ послѣдствій. Но далось имъ это не такъ-то легко.

Холостая лѣстница жила, какъ кочующее цыганское племя. Тутъ все было общее. Затѣвалъ Ивановъ, жившій на самомъ верху, вечеръ у себя и къ нему тащили ковры отъ поручика Месснера, піанино — отъ Львовича, большой столъ — отъ Берга, карточные столы — отъ Семенова, скудные же его пожитки временно сносились въ почти пустой номеръ Сорокина, который всегда принималъ ихъ съ обычнымъ радушнымъ хладнокровіемъ. И теперь, когда Сорокинъ, повидимому, затѣвалъ «балъ съ женщиной» и не только ничего не попросилъ для убранства своей квартиры и не объяснилъ при этомъ, кто и почему, но даже никого не предупредилъ, холостое товарищество было возмущено до глубины души. Негодованіе его достигло своего апогея, когда въ библиотеку, гдѣ играли въ карты, вбѣжалъ маленькій прикомандированный Штейнъ и громогласно объявилъ, что онъ самъ, своими глазами видѣлъ, какъ проѣхалъ на извозчикѣ деньщикъ Сорокина и провезъ большущую корзину, изъ которой торчали фрукты и даже ананасъ...

Это сообщеніе смутило всѣхъ. Обезьяниновъ не кстати сказалъ пасъ и быстрое бросаніе картъ въ общую кучу на минуту прекратилось...

III.

Былъ седьмой часъ вечера на исходѣ. Осеннее солнце еще чуть пригрѣвало. Садъ шумѣлъ своими желтыми, коричневыми и красными листьями. Въ N-скомъ полку было тихо. День былъ субботній, шла всенощная и всѣ ушли въ церковь.

Штабсъ-капитанъ Дуловъ, завѣдывающій охотничьей командой, ходилъ взадъ и впередъ по панели, заложивъ руки за спину, и думалъ обычную свою послѣобѣденную думу: «почему онъ не женился?» Онъ уже передумалъ, что если бы онъ былъ женатъ и у него были бы дѣти, то теперь онъ могъ бы съ прелестной дамой, везущей въ изящной колясочкѣ маленькаго бебочку, идти рядомъ. Идти рядомъ съ прелестной блондинкой, непременно блондинкой, такъ какъ блондинка вдвойнѣ женщина — и везти передъ собою маленькую плетенку, обтянутую голубымъ атласомъ съ кружевомъ, со смѣющимся ребенкомъ —казалось ему верхомъ супружескаго счастья. Послѣ этого онъ уже вспомнилъ (вспоминалъ-?), какъ такія самыя блондинки въ отсутствіе мужей весело коротали время съ нимъ и, какъ по теоріи вероятностей, и его жена свободно коротала бы часы съ другимъ и снабдила бы его парой прелестныхъ роговъ, и онъ рѣшалъ, что холостымъ со своей собакой жить много лучше и веселѣе.

Но въ этотъ теплый вечеръ онъ еще не додумался до роговъ, а передъ нимъ виталъ милый образъ полногрудой мамаши и улыбающагося бебочки, какъ трескъ извозчичьихъ дрожекъ порвалъ нить его размышленій. Онъ поднялъ голову и увидалъ свой идеалъ...

На извозчикѣ сидѣла «она». Да, тѣ же мечтательные, сѣровато-русые кудерки на бѣломъ высокомъ лбу, тѣ же большіе голубые глаза, черно очерченные длинными рѣсницами, та же милая неопредѣленность линій носа, рта, тѣ же мягкія, сочныя губки... У ней была громадная корзина рядомъ, а у извозчика на козлахъ стоялъ чемоданъ. Легкая накидка ея была въ пыли, а перья на шляпкѣ были помяты. Она приказала извозчику подъѣхать къ Дулову и, спустивши свою крошечную ножку на ступеньку... Что за ножка! — подумалъ Дуловъ, взглянувъ на маленькій желтый носокъ, на чуть видный изъ-подъ платья высокій подъемъ крошечной ножки... и, спустивъ свою крошечную ножку на ступеньку дрожекъ, произнесла:

— Скажите, пожалуйста, вѣдь, вы товарищъ Коли Сорокина?

— Гмъ, вонъ оно что, — подумалъ Дуловъ. — Самый лучшій его другъ и благопріятель, — отвѣчалъ онъ громко.

— Я такъ и подумала, потому что у васъ одинаковыя фуражки.

— Это еще ничего не доказываетъ, — подумалъ Дуловъ.

— Скажите, пожалуйста, гдѣ его квартира?

— А вотъ, пожалуйте.

— Какъ я рада, что нашла васъ, — бормотала барышня, пока Дуловъ вытаскивалъ съ извозчика пледы, чемоданы и баульчики. — А то я спрашивала солдатъ — и никто мнѣ толкомъ не могъ указать. Положимъ, Коля недавно служитъ въ полку, но, все-таки...Такіе странные... Это извозчикъ снесетъ. Зачѣмъ вамъ...

— Помилуйте, за счастье почту.

— Merci, — засмѣялась она.

Что это былъ за смѣхъ! Это былъ лучъ солнца, скользящій по легкой морской зыби и играющій отраженіемъ своимъ въ мелкихъ волнышкахъ и уходящій въ голубую безконечность, — это была сама гармонія, это было счастье, это была поэзія.

Дуловъ совсѣмъ терялся. Онъ то и дѣло дѣлалъ гмъ, да хе-хе-хе, хи-хи-хи, — слова не шли ему на умъ.

У Сорокина все было готово. Кипящій, ярко начищенный самоваръ весело шумѣлъ въ головѣ стола, ананасъ, фрукты, конфекты, печенья, сыръ и колбаса были аккуратно разложены по тарелкамъ, свѣжая икра стояла въ жестянкѣ, и отъ сига несся пріятный ароматъ. Но Сорокина еще не было.

— А баринъ твой гдѣ? — весело спросила незнакомка у деньщика.

— Баринъ за вами уѣхали, — отвѣчалъ деньщикъ.

— Вотъ мило, за мной, да, вѣдь, вотъ она — я.

— Можетъ, они опоздали.

— Ну-да, конечно, онъ могъ опоздать, — подкрѣпилъ Дуловъ мнѣніе деньщика, — да къ чему онъ вамъ? Я за него... Мы тутъ всѣ живемъ какъ братья и можемъ въ его отсутствіе смѣло съ играть роль хозяевъ, или, можетъ быть, вамъ мое общество непріятно...

— Нѣтъ, отчего-же.

— Позвольте, я помогу вамъ снять вашу накидку...

Незнакомка, смѣясь, снимала свою шляпу... Какая роскошь стола! Этакій, право, Коля!

Дуловъ разсыпался въ комплиментахъ ея красотѣ и даже вогналъ ее въ краску. Впрочемъ, это ей очень шло.

IV.

Не прошло и пяти минутъ съ момента входа блондинки въ квартиру Сорокина, какъ уже вся холостая лѣстница была на ногахъ. Первый просунулъ носъ въ дверь къ Сорокину веселый Черемухинъ.

— Можно?

— Войдите, — за блондинку отвѣчалъ Дуловъ.

— Имѣю честь представиться, размашисто, по театральному, расшаркивался Черемухинъ, — актеръ, пѣвецъ и, словомъ, все что вамъ угодно, а въ частности поклонникъ вашъ... Ваше имя, pardon...

— Нина Александровна.

— Нина Александровна... Хорошее имячко. Вы позволите васъ называть просто Ниной?

— Зачѣмъ? Почему, съ какой стати? — смущенная, говорила Нина Александровна.

— О! это васъ шокируетъ... Ну оставимъ такъ...

Вслѣдъ за Черемухинымъ пришелъ толстякъ Обезьяниновъ; онъ съ мѣста поцѣловалъ руку Нинѣ Aлександровнѣ, за нимъ потянулся Бергъ съ Мейснеромъ, Степановъ, хмурый Кановъ, словомъ, всѣ семь номеровъ были на лицо. Дуловъ игралъ роль покровителя и сконфуженная и перепуганная Нина Александровна невольно искала его помощи. Всѣ наперерывъ ухаживали за нею. Одинъ наливалъ чаю, другой накладывалъ варенья, третій рѣзалъ колбасу. Послали за шампанскимъ, принесли гитару, кто-то проектировалъ пѣсенниковъ, а потомъ всѣмъ вмѣстѣ съ Ниной Александровной махнуть въ Аркадію.

Черезъ часъ въ квартирѣ Сорокина, что называется, дымъ стоялъ коромысломъ. Нина Александровна сидѣла, забившись въ уголъ, и успокаивала себя мыслью, что все это товарищи ея Коли, что придетъ Коля и прекратитъ этотъ шумъ, отъ котораго у ней начинала болѣть голова.

Обезьяниновъ уже разъ десять поцѣловалъ ей руку, Дуловъ сидѣлъ рядомъ и нашептывалъ невозможно сладкія вещи, Черемухинъ игралъ на гитарѣ и сладко пѣлъ мягкимъ теноркомъ.

Присутствіе хорошенькой женщины, по манерамъ очень порядочной, распалило всѣхъ. Голоса явились даже у тѣхъ, кто никогда ничего не пѣлъ. Дружный хоръ грянулъ:

И будемъ мы тамъ

Дѣлить пополамъ

И миръ, и любовь, и блаже-е-нство!..

Это общее веселье, захватывающій напѣвъ цыганской пѣсни влекли куда-то внизъ и вмѣстѣ съ шампанскимъ, выпитымъ «за Колю», кружили голову.

Становилось страшно весело, въ передней стучали сапогами и откашливались пѣсенники охотничьей команды.

И вдругъ все стихло въ передней. Кто-то шикнулъ, кто-то въ полъ-голоса сказалъ «смирно». Въ дверяхъ показался Сорокинъ.

Молодежь дружно грянула было:

Алексѣй Лександровичъ

Право молодецъ,

Пріѣхалъ изъ города

Къ намъ онъ, наконецъ.

Но пѣсня не пошла дальше перваго куплета.

— Сестра... Ты! — воскликнулъ Сорокинъ.

— Я, Коля! — весело крикнула Нина Александровна и встала на встрѣчу Сорокину...

Среди молодежи произошло замѣшательство.

Сестра... братъ... Ну, попались... Всѣ начали поспѣшно ретироваться. Въ передней послышался раздраженный голосъ Дулова, обращенный, повидимому, къ пѣсенникамъ: — «Да уходите-же, черти, проворнѣй!»

И чрезъ минуту все стихло. Забытая гитара только свидетельствовала о томъ, что здѣсь пѣли, да штукъ семь недопитыхъ стакановъ съ чаемъ и волны табачнаго дыма говорили о многолюдномъ собраніи.

На другой день, между двѣнадцатью и двумя, вся молодежь «нанесла визитъ» mademoiselle Сорокиной. Многіе были при эполетахъ, говорили чинно и тихо, позы принимали совершенно «парфетныя».

Нина Александровна не сердилась.

Только теперь, когда иногда томительная скука начнетъ царить на вечерѣ у полковника Циклера и она посмотритъ на чинныя, скучныя лица Черемухина, Обезьянинова, Берга и другихъ, будто занятыхъ рѣшеніемъ трудныхъ математическихъ задачъ, она шаловливо усмѣхнется и скажетъ: «Отчего, господа, вы никогда больше не бываете такъ неподдѣльно веселы, какъ были въ день моего пріѣзда?»

Дата добавления: 2015-08-05