Записки юнкера). 3 страница

Кончивъ перекличку, фельдфебель поднялъ глаза на роту и нѣсколько секундъ молчалъ, собираясь съ духомъ.

— Господа, — сказалъ онъ, — поступокъ старшаго курса меня удивляетъ — это... это... — онъ задыхался — не товарищескій поступокъ! Что же касается юнкеровъ Васильева, Новикова и Манойлова — младшаго курса, то я налагаю на каждаго изъ нихъ по два дневальства не въ очередь! Рота налѣ-во! Пойте молитву!»

Пѣли плохо. Едва только фельдфебель сказалъ — «разойтись!» — дикіе крики огласили ротное помѣщеніе.

— Софочка — ходу!.. вонъ... отставить! — кричали на разные голоса. Въ дальнихъ углахъ раздавались ругательства. Софочка собралъ нужныя бумаги и спокойно вышелъ изъ помѣщенія.

Я былъ потрясенъ за него... Рота долго не хотѣла угомониться. Тщетно дежурный увѣщевалъ ложиться въ одинадцать часовъ — его увѣщаній мало кто слушался. Всюду собирались партіи. Ротные ораторы и крикуны говорили за и противъ Софочки.

Въ половинѣ двѣнадцатаго въ роту зашелъ дежурный офицеръ и засталъ тамъ полный хаосъ. Въ постели было мало юнкеровъ. Большинство только при его появленіи кинулось по мѣстамъ. Штабсъ-капитанъ Мясоѣдовъ въ мундирѣ, при шашкѣ молча выслушалъ рапортъ дежурнаго о благополучіи и сказалъ: «нѣтъ-съ, не вижу порядка. Позовите фельдфебеля!» — Софочка подошелъ, поспѣшно застегивая бушлатъ.

— Что это такое у васъ, Земсковъ?! Кабакъ-съ, а не юнкера. Я не потерплю этого. У васъ сегодня третій разъ безпорядокъ. Доложите ротному командиру! Если васъ не слушаютъ — вы виноваты, да, вы, вы! и никто больше! — раздражительно говорилъ онъ, махая рукой.

Земсковъ молча стоялъ на вытяжку и смотрѣлъ въ глаза Мясоѣдову.

Въ ротѣ стихло. Едва штабсъ-капитанъ ушелъ, кто-то громко сказалъ: — «влетѣло Софочкѣ!» Сосѣдъ его замѣтилъ: — «этого не слѣдовало. Бенефисъ неудаченъ. Надо было «извести» негодную Софку, а подводить не слѣдовало!»

Это было правиломъ юнкерскаго самосуда, и всѣ единогласно пришли къ тому заключению, что такъ какъ Софочкѣ влетѣло — бенефисъ надо считать неудачнымъ...

VI.

Будній, не «отпускной» день въ ротѣ распредѣлялся слѣдующимъ образомъ. Вставали въ семь часовъ, безъ четверти восемь шли пить чай, въ четверть девятаго шли наверхъ въ классы на лекціи — и въ ротѣ, кромѣ служителей, занятыхъ приборкой помѣщенія, подметаніемъ и чисткой, никого не оставалось. До завтрака было три лекціи, и послѣ завтрака отъ 12 до часу шла четвертая. Затѣмъ два часа были заняты строевой службой: маршировкой, прикладкой изъ ружья, фехтованіемъ, гимнастикой, учились командовать. Въ половинѣ четвертаго обѣдъ, послѣ обѣда до половины шестого въ ротѣ спускали шторы и разрешали спать тѣмъ, у кого не было репетицій. Репетиціи бывали два раза въ недѣлю. Въ половинѣ шестого будили и до восьми юнкера были свободны. Это время посвящалось подготовкѣ къ репетиціямъ, чтенію книгъ и вычерчиванію плановъ. Въ восемь былъ вечерній чай, въ десять перекличка и молитва и до одинадцати юнкера могли по желанію спать или не спать. Въ одинадцать всѣ должны быть по постелямъ и бодрствовалъ до часу дежурный, въ часъ его смѣнялъ первый дневальный, сидѣвшій до 4-хъ часовъ, а съ 4-хъ до семи сидѣлъ второй дневальный.

Дни шли однобразной чередой, одинъ какъ другой. Репетиціи къ парадамъ, продолжительные отпуски на Рождество, на Пасху разнообразили существованіе въ училищѣ. Вся рота разбивалась на нѣсколько партій, или «чайныхъ компаній». Юнкера одной компаніи были между собою на ты, другимъ компанейцамъ говорили «вы». По большей части въ одну компанію собирались товарищи по корпусу; — были компаніи, дружившія между собой, были и враждовавшія. Каждая считала себя лучшей и именовала «лейбъ» чайной компаніей. Отъ 5 до 9 всѣ онѣ собирались въ юнкерскомъ буфетѣ, обширной комнатѣ, уставленной маленькими столами. Въ углу помещался прилавокъ, гдѣ на артельныхъ началахъ торговали юнкера. Выборный по очереди на мѣсяцъ отъ каждой роты артельщикъ старшаго курса и помощникъ его младшаго вели торговлю. Въ лавочкѣ были булки, пирожки, печенье, леденцы, почтовыя марки, перья, карандаши и разная мелочь юнкерскаго обихода. Цѣны на все были самыя дешевыя. Каждая чайная компанія имѣла свое опредѣленное мѣсто, на которомъ стояла шкатулка съ чайными принадлежностями. Кипятокъ отпускался даромъ. Нечего и говорить, что чайная была клубомъ, гдѣ обсуживались всѣ житейскіе вопросы и гдѣ перемывали косточки начальству.

Нелюбимые фельдфебеля и портупей-юнкера избѣгали и заглядывать въ чайную, опасаясь непріятностей. Софочка былъ всегда занятъ и въ чайной не показывался. Я тоже рѣдко бывалъ тамъ. Я не принадлежалъ ни къ какой компаніи. Товарищей дѣтства, какъ у другихъ, у меня не было, съ остальными я мало сошелся. Иногда затаскивалъ меня Краснянскій, продолжавшiй свое покровительство, иногда Штернъ или Парковъ угощали меня и еще нѣкоторыхъ юнкеровъ перваго взвода. Мнѣ какъ-то некогда было туда заглядывать, a вслѣдствіе этого жизнь моя и текла такъ однообразно и я никогда не бывалъ au courant событій въ училищѣ.

Свѣтлыми оазисами моего существованія были отпускные дни. Я съ утра одѣвалъ «лакировочки», какъ называли юнкера высокіе лакированные сапоги, и всѣ лекціи и строевыя занятія былъ нервно возбужденъ. Когда въ четверть четвертаго я въ длинной вереницѣ юнкеровъ подходилъ къ столу, за которымъ сидѣлъ дежурный офицеръ, и держа руку подъ козырекъ, говорилъ: г-нъ штабсъ-капитанъ, позвольте идти въ отпускъ юнкеру, билетъ № 77, до 11 часовъ вечера завтрашняго дня» и онъ, оглядѣвъ меня, произносилъ — «ступайте» — я не чуялъ ногъ подъ собой.

Насъ возвращали и заставляли переодѣваться изъ-за самыхъ пустяковъ. Выпущенъ-ли башлыкъ однимъ концомъ чуть длиннѣе другого, или пуговицы на петлицахъ не горятъ жаромъ, или гербъ на шапкѣ не почищенъ — сейчасъ-же назадъ, и приходится пристраиваться въ хвостѣ чающихъ отпуска, откладывая выходъ изъ училища иногда часа на полтора. За то, наученные горькимъ опытомь, какъ внимательно осматривали себя мы передъ, тѣмъ какъ идти въ дежурную. Цѣлыми минутами вертѣлись, словно записныя кокетки, передъ большимъ ротнымъ зеркаломъ и самымъ подробнымъ образомъ критиковали другъ друга.

Выйдя на улицу, мы по два, по три отправлялись по домамъ. Хотя училище наше помѣщалось за городомъ, на извощикѣ почти никто не ѣздилъ — это считалось мотовствомъ такимъ-же, какъ имѣть свой собственный мундиръ, или шинель. Обыкновенно шли до первой подходящей конки, тамъ забивались на имперіалъ и такъ съ конки на конку путешествовали нерѣдко черезъ весь городъ.

Выйдя на улицу, я полной грудью вдыхалъ не казенный воздухъ, весело смотрѣлъ на проходящихъ и мечталъ о Лидочкѣ.

Мечты, мечты! Что можетъ быть лучше васъ въ мірѣ? Я воображалъ себя, шагая по безконечному шоссе Александровскаго парка, то великимъ полководцемъ, завоевателемъ чуть не всей Германіи, то скромнымъ изувѣченнымъ солдатомъ, Христовымъ именемъ бредущимъ съ войны на родину. Лидочка стоитъ у плетня нашего сада въ имѣніи, я останавливаюсь просить у нея милостыню и она узнаетъ меня... То, какъ въ «Войнѣ и Мирѣ», непріятель въ большихъ силахъ напалъ на наше имѣніе, Лидія подвергается страшной опасности, но тутъ являюсь я съ ротой солдатъ, непріятель опрокинутъ, разсѣянъ и бѣжитъ... Иногда я загадывалъ ближе. Я мечталъ о томъ, что я буду фельдфебелемъ на будущій годъ, юнкера меня обожаютъ, рота въ идеальномъ послушаніи, начальство просто не узнаетъ юнкеровъ. Дома никто не знаетъ, что я исправляю должность фельдфебеля. Я прихожу съ двумя нашивками, потомъ съ тремя — мама и Лидія счастливы, онѣ думаютъ, что я взводный, имъ и въ голову не приходить, что я могу быть на мѣстѣ Софочки. Наконецъ, подъ Рождество я пріѣзжаю въ цвѣтномъ кушакѣ, при шашкѣ, вместо штыка, и съ горящей, какъ жаръ, нашивкой. Лидочка кидается мнѣ на шею и цѣлуетъ меня въ губы — рѣшено, я выхожу въ гвардію. Какихъ, какихъ только предположеній я не дѣлалъ, какихъ воздушныхъ замковъ я не строилъ на пути отъ училища до Николаевской!

Дома меня, ждали съ обѣдомъ. Я ѣлъ такъ, что можно было подумать, что насъ въ училищѣ совсѣмъ не кормятъ, и въ это время безъ умолку разсказывалъ училищныя новости. Кто съ кѣмъ поссорился, кто и сколько получилъ на репетиціи, какъ надули еще разъ Фатерланда, что говорилъ ротный командиръ, кто изъ старшаго курса упалъ не верховой ѣздѣ.

Ни мама, ни тетя, ни Лидія никогда не видали никого изъ юнкеровъ, а между тѣмъ Софочка, Штернъ, Парковъ, Вальтеръ и Краснянскій были имъ также извѣстны, какъ будто и онѣ жили съ нами.

Конечно, бенефисъ фельдфебелю, затѣвающійся спектакль — все это дома обсуживалось пожалуй такъ же горячо, какъ и въ юнкерской чайной.

— Что-то выйдетъ изъ вашего спектакля? — задавала мнѣ вечеромъ вопросъ Лидія.

— Что? — думаю, большой скандалъ. Софочку, если онъ не донесетъ, навѣрно разжалуютъ.

— А какъ ты думаешь, донесетъ онъ, или нѣтъ?

— Думаю, что нѣтъ. А впрочемъ, кто-жъ его знаетъ: онъ убѣжденъ, что по долгу службы и присяги обязанъ донести начальству о происшествіи.

— Ну, какое тутъ происшествіе; просто юнкера соскучились и рѣшили повеселиться.

— Да это такъ, но въ ротѣ всякія пляски и пѣніе строго запрещены, и это уже выйдетъ нарушеніе правилъ, а Софочка обязанъ строго слѣдить, чтобы никакихъ нарушеній не было.

— Но вѣдь если онъ донесетъ, его юнкера со свѣту сживутъ. Доносчиковъ нигдѣ не любятъ..

Я самъ терялся и не могъ составить себѣ даже приблизительнаго понятія, что сдѣлаетъ Софочка.

— Можетъ быть юнкера побоятся его угрозъ и сами отложатъ или отмѣнятъ совсѣмъ спектакль?

— Нѣтъ, — это невозможно, — съ жаромъ сказалъ я. — Была уже подписка, собрали двадцать пять рублей. Шесть юнкеровъ рисуютъ афишки, запаслись женскими париками, раздобылись платьями, надѣлали бенгальскихъ огней... Теперь только остается назначить день. Послали приглашенія въ другія роты.

— Когда-же назначатъ? Отъ чего это зависитъ?

— Въ первые будни, когда дежурнымъ по училищу будетъ поручикъ Тихонравовъ — онъ никогда вечеромъ ротъ не обходитъ.

Лидія уговаривала меня не путаться очень-то въ эту исторію и говорила, что она будетъ безпокоиться за меня и за Софочку. Бѣдный, — говорила она, — каково ему теперь, въ ожиданіи спектакля!

Лидія въ Петербургѣ стала какъ-то серьезнѣе и задумчивѣе, чѣмъ была въ деревнѣ. Она немного старше меня, но обращается со мной какъ съ ребенкомъ. Каждое воскресенье мы гуляемъ вдвоемъ по Невскому и по Морской. Раньше я хотѣлъ ходить подъ руку, но она на отрѣзъ отказалась, сказавъ, что это очень не прилично. Откуда у ней явились эти понятія — прилично, неприлично? Впрочемъ, если мы и не ходимъ подъ руку, то это пожалуй къ лучшему — отдавать честь приходится часто, а это было бы неудобно. На Лидію всѣ засматриваются и это ее ужасно конфузитъ. Она не любитъ Невскаго. Наши откровенные субботніе вечера послѣ перваго поцѣлуя пріобрѣли иной оттѣнокъ. Она не говорить больше про любовь, не садится близко отъ меня — словно она чего-то боится. Меня-же такъ и тянетъ къ ней, такъ и хочется обнять ее и цѣловать, цѣловать безъ конца... Но... это «неприлично!»

VII.

Спектакль «вечеръ у баронессы Софочки» состоялся въ пятницу послѣ зари, въ курилкѣ первой роты.

Какъ только утромъ во время осмотра фельдфебель прочелъ, что дежурнымъ по училищу поручикъ Тихонравовъ, по ротѣ пронесся шопотъ: «наконецъ то!» — и начались дѣятельныя приготовления къ спектаклю.

Распорядители, ихъ было трое, въ строю дошли только до столовой и безъ чая поднялись опять навѣрхъ, чтобы подготовить сцену. Служители были подкуплены: послали еще въ городъ за угощеніемъ почетныхъ гостей. Фельдфебеля рѣшили задобрить. Строились очень скоро и безъ разговора, изъ столовой шли въ ногу, не спѣша. За завтракомъ по всему батальону черезъ старшихъ на столахъ было подано извѣстіе, что въ первой ротѣ, послѣ переклички, будетъ спектакль, послѣ котораго процессія всѣхъ народовъ пройдетъ по училищу. Обѣщали музыку, фейерверкъ и пѣніе.

Послѣ лекцій по росписанію слѣдовала гимнастика, но въ виду хорошей, чисто весенней погоды, вмѣсто нея назначили маршировку на плацу. Было три градуса тепла, плацъ почти просохъ и насъ вывели въ однихъ бушлатахъ. На ученьи былъ самъ ротный командиръ. Мы ходили по плацу взадъ и впередъ, подъ звуки барабана, слушали его однообразныя восклицанія: «нѣтъ! такъ нельзя! Ноги нѣту! Рота стой! Господа, это не годится! Потверже ногу, голову повыше, покороче шагъ, шею на воротникъ. А то гонять буду — до обѣда гонять буду! Николай Петровичъ, командуйте!»

Софочка звонкимъ голосомъ командовалъ перестроенія: «Рота справа во взводную колонну стройся»; взводные повторяли команду, и рота то свертывалась въ тоненькую линейку, то становилась квадратной, то изображала изъ себя длинную ровную полосу.

Я любилъ Софочку въ строю. Каждая жилка въ немъ горѣла желаніемъ сдѣлать лучше, лише, бойчѣе. Командовалъ онъ идеально. Побѣжитъ, подпрыгивая черезъ шагъ, поправитъ, отойдетъ, и опять бѣжитъ, словно шарикъ, или мячикъ. Ходить по песку удобно. Нога не скользитъ, я изо всѣхъ силъ тяну носокъ книзу, а самъ думаю: что-то будетъ, что-то будетъ. Дали «вольно». Я осмотрѣлся — кругомъ то же нетерпѣливое ожиданіе вечера, ожиданіе спектакля...

Послѣ обѣда старшій курсъ ушелъ на репетицію. Репетиція эта сошла отвратительно. Старшій, принесшій листокъ съ отмѣтками, читалъ ее вслухъ: Озеринъ — пять, Оглоблинъ — четыре, Панкратьевъ — пять и т. д. и т. д. четыре, пять, шесть — и всего двѣ семерки. Одинъ Софочка, какъ всегда — двѣнадцать.

Послѣ переклички, одинъ изъ иниціаторовъ подошелъ къ фельдфебелю и просилъ его не безпокоиться — всѣ мѣры охраненія будутъ приняты. Махальные изъ юнкеровъ младшаго курса были разставлены отъ самой лѣстницы по корридору до помѣщенія роты. У каждаго на готовѣ былъ носовой платокъ — стоило только его вынуть, и спектакль моментально былъ бы прекращенъ.

Въ ротѣ хаосъ царилъ страшный. Сцена занимала курительную комнату, смежная съ ней шинельная была обращена въ уборную артистовъ. Въ маленькомъ проходѣ изъ курилки въ умывальную помѣстились музыканты: — два корнетиста, одна скрипка и одинъ кларнетъ. Вмѣсто занавѣса была дверь корридора. Для публики въ корридорѣ сдвинули всѣ имѣвшіяся въ ротѣ скамейки и большую часть табуретовъ. Для райка принесли изъ занимательной столы. Всѣ эти приготовленія заняли довольно много времени и спектакль могъ начаться едва въ десять часовъ.

Публики собралось почти весь батальонъ. Малыши «чемоданы»[2] — четвертая рота тянулись изо всѣхъ силъ, карабкались на столы, на спины товарищей «жеребцовъ» — первой роты, только чтобы увидѣть хоть что нибудь. Вторая рота — «извощики», критически относившіеся къ затѣѣ соперничающей съ ними первой роты, хмуро ожидали поднятія занавѣса, т. е. открытія дверей. «Дѣвочки», или «малина» — третья рота, оживленно бесѣдовали, примостившись въ бенуарѣ — на подоконник.

Софочка сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, уткнувшись въ книгу, и дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ. Дежурный по ротѣ, портупей-юнкеръ Парковъ, бѣгалъ по помѣщенію, не зная, что предпринять. Прекратить начинающееся безобразіе было выше его силъ, допустить его было рисковано: какъ дежурный, Парковъ являлся отвѣтственнымъ за порядокъ въ ротѣ. Одинъ изъ распорядителей вывелъ его изъ затрудненія: «Доложите офиціально фельдфебелю, посовѣтовалъ онъ, что въ ротѣ начинается безобразіе, прекратить которое вамъ не по силамъ. Ему все равно влетитъ, если узнаютъ, а тогда по крайней мѣрѣ вы сухи изъ воды выйдете». Машенька такъ и сдѣлалъ. Онъ подошелъ къ Софочкѣ и, вытянувшись во весь свой богатырскій ростъ, приложилъ руку къ безкозыркѣ и проговорилъ: «г-нъ фельдфебель, въ ротѣ творится безпорядокъ; юнкера собрались, составили столы и скамейки, я усовѣщевалъ, что бы они разошлись — они не хотятъ. Пойдите сами!»

— Хорошо! — сказалъ, мягко улыбаясь, фельдфебель и уткнулся въ книгу.

Наконецъ все было готово. Музыка довольно стройно грянула «адскій маршъ» мѣстнаго изготовленія и двери медленно открылись.

— Мы у баронессы Софочки на вечерѣ.

Посреди грязной курилки, съ давно небѣленными стѣнами, стоитъ накрытый простыней столъ и на немъ лампа. Столъ уставленъ всякой снѣдью. Тутъ и колбаса, и пирожки, и коробка конфектъ, и даже полъ-бутылки вишневой наливки. — «Все настоящее» — умильно шепчетъ сзади меня кто-то изъ «чемодановъ». Такая роскошь постановки въ первой ротѣ ему кажется невѣроятной.

«Софочка» — молодая барыня, красивый блондинъ, юнкеръ Красавинъ. На немъ бѣлокурый парикъ, спереди волосы взбиты и въ кудеркахъ — онъ очень недурная Софочка; стоящій подлѣ меня армянинъ Нехаевъ страстно вздыхаетъ, глядя на огромное, черезчуръ нескромное декольте «Софочки» блестящими маслянистыми глазами. У «Софочки» гости. Генералъ, довольно удачно загримированный начальникомъ училища, двое штатскихъ и грекъ. У грека вмѣсто шароваръ подвязаны порванныя казенныя наволочки съ подушекъ, накинуто на плечи сѣрое одѣяло и бѣлая чалма украшаетъ его голову. Гости ужинаютъ и очень усердно ужинаютъ; видно, что за хлопотами о спектаклѣ имъ было не до казеннаго обѣда. Разговоръ ихъ вертится на юнкерскихъ злобахъ дня; временами подъ аккомпаниментъ оркестра поютъ куплеты. Актеры играли чудесно, особенно «Софочка» — въ нее влюбилось въ этотъ вечеръ чуть не полбаталіона. Разговоры составлены остроумно и дружный смѣхъ публики былъ лучшей наградой авторамъ.

Послѣ первой сцены маленькій антрактъ. Оркестръ играетъ что-то очень веселое, надерганное изъ разныхъ оперетокъ, публика благодаритъ и пожимаетъ руки распорядителей.

Вторая сцена полна нелѣпостей. Она, очевидно, пристроена, чтобы сдѣлать процессію. Выходитъ генералъ и объявляетъ, что «Софочка» умерла и что поклонники ея собрались отдать ей послѣднюю почесть. Распорядители кидаются расчищать дорогу. Изъ дверей выходитъ процессія. Въ курилкѣ жгутъ красный бенгальскій огонь, оркестръ идетъ по двое въ рядъ передъ гробомъ и играетъ похоронный маршъ. Гробъ несутъ на плечахъ четыре фигуры съ физіономіями, вымазанными сажей, и закутанныя въ бѣлыя простыни. На плечахъ у нихъ двѣ длинныя палки, между которыми навернуто всякое бѣлое тряпье. Красавинъ идетъ между ними, задравъ голову кверху наравнѣ съ тряпьемъ — получается эффектъ, какъ будто Красавинъ лежитъ на носилкахъ. Лицо его покрыто густымъ слоемъ пудры, глаза закрыты. Сзади всѣ народы, и двое голыхъ почетныхъ часовыхъ, съ сумками на бедрѣ, въ шапкахъ и съ ружьями на плечо. За процессіей съ говоромъ, стуча сапогами, пошелъ и весь баталіонъ.

Софочка стоялъ у окна со Штерномъ и дѣлалъ кое-какія замѣчанія по поводу костюмовъ. Едва только процессія окончила свой обходъ, фельдфебель приказалъ открыть окна, чтобы вы пустить дымъ бенгальскихъ огней, и прибрать скамейки.

Было уже почти двѣнадцать часовъ, когда все кончилось, и актеры оживленно умывали свои лица и приводили себя въ порядокъ. Все сошло благополучно. Поручикъ Тихонравовъ, какъ и ожидали, не вышелъ изъ дежурной комнаты, никто не видалъ, никто не слыхалъ, и распорядители, гордые своимъ успѣхомъ, уже поговаривали о повтореніи столь удачнаго спектакля. «Если Софочка будетъ скроменъ, — говорили въ ротѣ, — то все сойдетъ, какъ будто ничего и не было».

Однако, начальство узнало о спектаклѣ.

Донесъ-ли это Софочка, или кто другой постарался, но на другой день, во время утренняго осмотра, въ роту пришелъ самъ ротный. Приходъ его въ помѣщеніе не во время строевыхъ занятій обыкновенно не предвѣщалъ ничего хорошаго. Поздоровавшись съ ротой и выслушавъ обычное «здравія желаемъ, ваше высокоблагородіе», онъ прошелъ на середину роты къ фельдфебелю и передъ всей ротой сдѣлалъ ему выговоръ за вчерашнее «безобразіе, надруганіе надъ церковными обрядами, насмѣшками надъ начальствомъ! И вы, фельдфебель, вмѣсто того, чтобы остановить этотъ безпорядокъ, чуть сами не принимаете участіе въ немъ. Ваша обязанность была доложить мнѣ о всемъ происшедшемъ немедленно! Объявляю вамъ за это строгій выговоръ». Распорядители всѣ трое пошли на пять сутокъ подъ арестъ, на хлѣбъ и на воду; «Софочка» — Красавинъ — на трое сутокъ и весь старшій классъ оставленъ на мѣсяцъ безъ отпуска. Утренній чай прошелъ шумно.(..) Штернъ мнѣ разсказывалъ, что Софочка по приходѣ въ классъ объявилъ, что онъ не доносилъ ротному командиру ничего о спектаклѣ, и кто сказалъ — онъ не знаетъ.

— Ну, не доносили, такъ доложили, — рѣзко отвѣтилъ Озеринъ, одинъ изъ распорядителей, и шумъ голосовъ заглушилъ дальнѣйшія оправданія Софочки.

Послѣ обѣда въ чайной комнатѣ рѣшили судить поступокъ Софочки всѣмъ баталіономъ. Фельдфебель ходилъ мрачный и не поднималъ ни на кого глазъ.

Мнѣ интересно было узнать, къ чему присудятъ Софочку, и я противъ обыкновенія пошелъ въ чайную. Ареопагъ состоялъ изъ людей испытанныхъ. Это по большей части были училищные старожилы, просидѣвшіе два года въ младшемъ классѣ и богатые свѣдѣніями по части исторіи. Такой-то сдѣлалъ то-то и съ нимъ поступили такъ-то, съ такимъ такъ-то, но какъ поступить съ Софочкой?! Назвать подлецомъ, доносчикомъ — было рискованно, Софочка не задумается и «въ ухо дать», и никто не хотѣлъ идти на это. Избить его — Софочка пожалуется и тогда, вмѣсто офицерскихъ эполетъ къ августу, будутъ дисциплинарныя роты... Изводить его и не слушаться тоже неудобно, потому что то, что для него оканчивается строгимъ выговоромъ, другимъ арестъ и лишеніе отпуска: — силы не равны.

Наконецъ, уже къ вечеру рѣшили, всему баталіону, и старшему и младшему курсамъ, не разговаривать съ Софочкой иначе какъ по службѣ.

Уже за вечернимъ чаемъ вѣсть объ этомъ пронеслась по всѣмъ ротамъ и всѣ безмолвно согласились съ приговоромъ. Софочка тоже узналъ его. Глаза его налились слезами, лицо на минуту потемнѣло; какая-то новая складочка легла между бровей — и все.

VIII.

Весною въ училищѣ весело живется. Лекцій нѣтъ — утро проходитъ или въ какомъ-нибудь легонькомъ ученьи, нa часъ, не больше, или на стрѣльбищѣ. Цѣлый день съ улицы доносится веселый свистъ пуль и короткіе щелчки ихъ въ мишень. Зубрятъ только записные зубрилы, да тѣ, кто за зиму ничего не сдѣлалъ, остальные все время на плацу. Маленькія липки дали почки и сильно пахнетъ свѣжимъ листомъ на аллеѣ, идущей вдоль плаца. Старшій классъ усиленно готовится къ выпуску. Шьютъ мундиры, покупаютъ шашки, заказываютъ фуражки и шапки. По вечерамъ въ ротахъ маскарадъ. Поставщики приносятъ свой товаръ, юнкера выбираютъ его, примѣряютъ, приглядываются въ зеркало къ своимъ лицамъ. Въ отпускъ пускаютъ часто, почти каждый день. Поговариваютъ о лагерѣ.

Я цѣлыми днями пропадаю съ Лидіей въ Лѣтнемъ саду. За зиму незамѣтно для меня она стала совсѣмъ барышней и какой умной, разсудительной барышней! Попрежнему, училищная жизнь — ея жизнь. Она спрашивала меня нѣсколько разъ о Софочкѣ... Съ Софочкой не разговариваютъ. Приговоръ юнкерскаго суда соблюдается очень строго. Фельдфебеля слушаютъ, отвѣчаютъ ему, пока онъ говоритъ, какъ фельдфебель, но какъ скоро онъ начинаетъ становиться Земсковымъ — ему поворачиваютъ спину и отъ него отходятъ. Его бывшіе товарищи — Штернъ, Парковъ и другіе — стараются не попадаться ему на глаза. Онъ это замѣчаетъ самъ и рѣдко ходитъ къ ротѣ, предпочитая сидѣть за конторкой на обычномъ своемъ мѣстѣ, или уходя въ отпускъ при первой возможности. На него не обращаютъ никакого вниманія... Словно его и нѣтъ въ ротѣ.

На страстной недѣлѣ мы говѣли. Софочка усердно молился, стоя за ротой, онъ, кажется, надѣялся, что по православному обычаю у него передъ исповѣдью попросятъ прощенья; Штернъ, Парковъ и еще нѣкоторые болѣе гуманные юнкера поговаривали объ этомъ, но главари движенія, судьи ареопага, рѣшили вопросъ просто: «насъ много — онъ одинъ, пускай онъ попроситъ прощенья у роты, а тогда и мы у него спросимъ». Но Софочка тоже былъ упрямъ и молча перестрадалъ и этотъ день, а на другой, облобызавшись послѣ причащенія съ ротнымъ командиромъ, ушелъ въ отпускъ. Я тоже отправился на двѣ недѣли домой, не думая ни о чемъ.

Когда я разсказалъ Лидіи послѣднія событія, она возмутилась.

— Какъ это жестоко, подло съ вашей стороны! — сказала она.

— А ябедничать начальству красиво?

— Не хорошо... Но вѣдь, что именно онъ доложилъ ротному командиру, еще вопросъ открытый?

— Положимъ, да. Но кто-же другой?..

— Какъ кто? Служителя, вашъ каптенармусъ — мало-ли кто?

— Что такое? — служителя, нашъ каптенармусъ... но они всѣ щедро подкуплены!..

— Развѣ можно за пять рублей купить ихъ, когда они рискуютъ потерять хорошее мѣсто въ училищѣ?

Разсужденія Лидіи показались мнѣ правильными и навели на размышленія. Что если Софочка и не думалъ доносить на насъ ротному? Кто поступилъ тогда подло — онъ или мы?

А время шло быстро. Экзамены сходили легко. Въ комиссіи всегда участвовалъ командиръ роты и вывозилъ своихъ, особенно тѣхъ, кого онъ думалъ назначить портупей-юнкерами. Послѣ каждаго экзамена меня увольняли въ отпускъ, и я гулялъ съ Лидіей по набережной и въ Лѣтнему саду. Мнѣ хорошо. Съ ней я забываю всѣ училищныя мелкія дрязги, и мнѣ не видится болѣе блѣдное, задумчивое, сосредоточенное лицо фельдфебеля... Къ лѣту начальство стало меньше подтягивать. Иной разъ рота идетъ къ столу съ разговоромъ, Софочка тутъ-же рядомъ и хоть-бы слово сказалъ. Вальтеръ, наша бывшая гроза, со всѣми за панибрата, со мной и со многими другими бывшими своими подчиненными онъ на ты.

Послѣдніе дни апрѣля всѣ оживленно говорятъ про лагери. Мы выступаемъ въ первыхъ числахъ мая. Погода стоитъ дивная. Въ провинціи, у насъ въ Воронежской губерніи, говорил что въ Петербургѣ невозможный климатъ — напротивъ, я нигдѣ не видалъ такихъ дивныхъ дней, какъ здѣсь въ маѣ мѣсяцѣ.

Сядешь на подоконникъ и глядишь вдаль. Задернутый легкой дымкой, чуть зеленѣетъ Петровскій паркъ, за нимъ, словно полоса расплавленнаго серебра, сверкаетъ мое любимое море. Я побывалъ съ Лидіей на Стрѣлкѣ и заливъ меня не поразилъ. Я ожидалъ другаго. Говорятъ, что море начинается только за Кронштадтомъ. Здѣсь-же только дельта Невы. Но если видъ здѣсь и не грандіозенъ, за то онъ необыкновенно мягокъ въ тонахъ. Солнце было еще высоко, когда мы пріѣхали съ мамой, тетей и Лидіей на стрѣлку. Весь заливъ былъ подернутъ розоватымъ свѣтомъ — и только на самомъ горизонтѣ проходила темная полоса, силуэтъ Кронштадта. Справа полуразвалившаяся избенка на сваяхъ высилась надъ водой — рыбацкія тони; слѣва длиннымъ клиномъ вдавался въ море лѣсистый Крестовскій островъ. Море было тихо и спокойно, чуть скользила большая парусная шлюпка, входя въ Неву... Нѣтъ, не такимъ воображалъ я въ своихъ мечтахъ море. Мнѣ нужны были громадныя волны съ бѣлыми гребешками, что набѣгаютъ другъ на друга, съ глухимъ шумомъ сталкиваются, падаютъ, чтобы подняться, поднимаются, чтобы упасть. Мнѣ нуженъ былъ немолчный говоръ волнъ, мнѣ нуженъ былъ прибой съ его девятымъ валомъ... А это море спало въ розовомъ свѣтѣ заката, словно пышная красавица, въ пурпуровыхъ одеждахъ.

Наканунѣ выступленія изъ училища отъ насъ отобрали всѣ вещи, нужныя въ лагерѣ, съ постелей сняли одѣяла, убрали подушки и уложили въ обозъ. Мы ночевали какъ попало, полуодѣтые, накрывались шинелями, положивъ подъ головы мундиры. Утромъ съ чаемъ былъ и завтракъ. Ѣсть не хотѣлось — большинство волновалось.

Утро было туманное, обѣщавшее хорошій день. Мы въ скатанныхъ шинеляхъ, съ лопатами и сумками на поясномъ ремнѣ, въ старенькихъ мундирахъ и безкозыркахъ выстроились на улицѣ передъ училищемъ. Вынесли батальонное знамя, вышелъ священникъ, и начался молебенъ. Я молился съ особеннымъ чувствомъ. Что такое лагерь?! Я слышалъ, что тамъ страшно много физической работы и за то никакихъ лекцій, никакихъ репетицій. Господи! помоги, помоги мнѣ!

Дата добавления: 2015-08-05