ОСВѢЖИЛСЯ

— Ну, что? готово? подписалъ? спросилъ поручикъ Поповъ, вбѣгая около часу дня въ канцелярию, у адъютанта.

Полковой адъютантъ холодно посмотрѣлъ на Попова.

— Подписалъ, отчего-же-бы и нѣтъ.

— Уфъ! Слава Богу... Ты билетъ мнѣ заготовилъ?

— На...

— Я пришлю сегодня-же рапортъ и сегодня-же ѣду скорымъ поѣздомъ къ тетушкѣ Аннѣ Петровнѣ.

— Кланяйся тетушкѣ, а главное кузинамъ.

— Спасибо. То-то онѣ похорошѣли за лѣто. Теперь тамъ въ Понашборѣ прелесть! Ты, знаешь, у насъ тамъ груши! Ты, навѣрно, никогда не ѣдалъ такихъ грушъ! Ну, да я тебѣ привезу. А охота! Я захвачу самый пролетъ вальдшнеповъ. И что за удовольствіе, мой милый, тебѣ сидѣть въ канцеляріи, да корпѣть надъ бумагами. Поѣдемъ, право, поѣдемъ. Мнѣ такъ все это надоѣло. На всѣхъ смотрѣть прямо тошно. Знаешь, что каждый скажетъ. Этотъ толстякъ Пятницкій непремѣнно скажетъ: «ну, какъ ваши дѣла?» Баумъ обязательно говоритъ: «что новаго», Лисенко перековеркалъ до свиданія — въ «до свишвеція» и безконечно счастливъ. А моя рота, артельщикъ, фельдфебель съ своимъ вѣчнымъ «такъ что, значитъ»... Брр!.. Скорѣе, скорѣе, вещи въ чемоданъ и драла въ деревню!.. Освѣжиться! Набраться силъ! Попить молока. Отлично. Два мѣсяца — это только, только, чтобы придти въ надлежащей видъ — тамъ я штатское платье, шляпу панаму и въ лѣсъ за грибами. Ты любишь собирать грибы?

— Люблю.

— Такъ чего-жъ думать-то! Дернемъ, право, дернемъ. Тебѣ превесело тамъ будетъ. А тетушка-то какъ обрадуется!

— Нельзя-же мнѣ дѣла бросить.

— Э! дѣла! дѣла! Плюнь на все и береги свое здоровье. Помни — дѣло не медвѣдь, въ лѣсъ не убѣжитъ.

— Вотъ то-то, что убѣжитъ. Теперь у насъ самое горячее время. Перечисленіе запасныхъ, повѣрка мобилизации, составленіе отчетовъ. Да и какъ я поѣду!

— Ты всегда такъ! И какъ тебѣ не надоѣстъ? Я по крайней мѣрѣ страшно радъ умчаться къ тетушкѣ и подъ ея опекой прожить цѣлыхъ два мѣсяца... Два мѣсяца!.. Ну, прощай, изувѣръ и фанатикъ! Смотри, зачерствѣешь съ своими приказами, да рапортами. Прощай!

И Поповъ такъ же стремительно, какъ влетѣлъ, вылетѣлъ изъ канцеляріи.

Вечеромъ въ приказѣ было объявлено: «Уволеннаго по домашнимъ обстоятельствамъ въ двухмѣсячный отпускъ съ сохраненіемъ содержанія въ Новгородскую губернію поручика Попова полагать въ таковомъ съ сего числа».

+ + +

И какъ это я могъ дотерпѣть до этого времени, думалъ, сидя въ дорожной коляскѣ на мягкихъ рессорахъ, Поповъ. Тутъ умирающая природа, печальная и интересная, какъ молодая вдова, красные клены, коричневые дубы и зеленыя ели. Всѣ парижане осень проводятъ въ своихъ замкахъ. Лучшее средство поправить свои нервы. А желудокъ!? Вмѣсто грязной Невской воды пить нашу ключевую понашборную воду, ѣсть жирныхъ гусей и поросятъ вмѣсто той пакости, которой по ресторанному насъ кормятъ въ собраніи. Блаженствую! пропѣлъ Поповъ.

— Тетушка! кричалъ онъ черезъ полъ-часа, кидаясь въ объятія пожилой рыхлой женщины съ пухлымъ лицомъ.

— Пашка! милый мой! Вотъ спасибо-то, что пріѣхалъ. Ужъ я такъ ждала. На долго?

— Два мѣсяца, тетушка! Цѣлыхъ два мѣсяца.

— Ну, вотъ отлично, надумалъ порадовать старуху. Вотъ спасибо молодцу. Катя! Оля! куда вы запропастились? Идите встрѣчать офицера то нашего.

Двѣ молоденькія пухленькія барышни выбѣжали на встрѣчу ему.

— Ну, что же вы, поцѣлуйтесь.

— Что вы, тетя!

— Экія вы право, ломаки! Я бы давно поцѣловалась съ такимъ красавцемъ.

Поповъ еще разъ поцѣловалъ лоснящіяся щеки тетушки.

Его усадили за завтракъ. Три рюмки крѣпкой домашней рябиновки, подкрѣпленныя желудочной настойкой на какихъ-то особенныхъ листьяхъ, возбудили порядкомъ аппетитъ Попова. Онъ опустошилъ блюдо бѣлыхъ грибовъ, съѣлъ полъ-поросенка и громадную тарелку грешневой каши.

Послѣ завтрака гуляли по саду и наслаждались умирающей природой. Оля жеманно по институтски продекламировала французскіе стихи Triste et mourant à son aurore.

Катенька предложила провести Павла Ивановича «на то мѣсто». Катенька (Оля?) быстро сказала ей: «сядь въ калошу», обѣ фыркнули и убѣжали, оставивъ Павла Ивановича одного въ саду. Хотя Павелъ Ивановичъ и не понималъ, что все это значитъ, онъ нашелъ все это очень милымъ и, медленно шагая по сухимъ листьямъ, порядочно усѣявшимъ дорожки, вернулся до мой.

Онъ рано легъ спать. Онъ собирался идти на другой день на охоту. Когда онъ проснулся, солнце было высоко. Онъ лежалъ, утонувши въ мягкой перинѣ, и блаженствовалъ. На охоту пойду завтра, думалъ онъ, а теперь надо подкрѣплять и возобновлять свои силы сномъ. Онъ всталъ около двухъ часовъ дня. Голова слегка болѣла и была пуста. Его ждалъ завтракъ, послѣ завтрака прогулка съ дѣвицами, которыя начинали уже привыкать къ нему и называли его развязно «хомякомъ», потомъ обѣдъ, чтеніе стараго журнала въ гостиной при свѣтѣ лампы съ абажуромъ работы Катеньки. Все это было очень и очень мило, но... немного скучно...

+ + +

Прошла недѣля. Поповъ бросилъ свой штатскій костюмъ и шляпу-панаму. Онъ носилъ форменный сюртукъ и высокіе сапоги. Ему хотѣлось пойти въ роту, услышать это громовое здравія желаемъ, выслушать рапортъ дежурнаго, посмотрѣть въ эти лица. Гуси и индѣйки ему надоѣли — ему хотѣлось «шнельклопса» съ лукомъ и краснымъ соусомъ, что такъ умѣло готовитъ поваръ собранія. Катенька и Оля — одна своимъ вѣчнымъ смѣхомъ, другая институтскимъ сентиментализмомъ ему дѣйствовали на нервы. Онъ не могъ болѣе такъ долго спать — вставалъ рано и видѣлъ весь домъ погруженнымъ въ крѣпкій, обломовскій сонъ. Ему же хотѣлось опять слышать и «до свишвеція» — Лисенки, и Баумовское «что новаго». Ему казалось, что въ полку теперь много интереснаго, очень много... Не случилось ли чего? Жаль, я не попросилъ приказы къ себѣ посылать — все былъ-бы освѣдомленъ, что и какъ...

Онъ прожилъ еще недѣлю. Его лицо распухло и осунулось, глаза помутнѣли. Во рту чувствовался непріятный вкусъ.

— Я боленъ, — сказалъ онъ. — Я боленъ отъ этой жизни. Скорѣе въ полкъ! За работу, маршировать, прикладываться на гимнастику, на машины, ходить въ фехтовальный залъ, вставать, по долгу, а не по желанію.

Онъ надѣлъ свое дорожное платье, уложилъ чемоданъ.

— Тетушка, сказалъ онъ — я уѣзжаю! Меня экстренно вызвали по дѣлу — и я долженъ вернуться къ полку.

— Неправда — тебѣ у меня наскучило, закричала тетушка.

— И мы вамъ надоѣли! завопили кузины.

— Тетушка, клянусь честью! Мнѣ было очень хорошо и весело, но...

— Ты только что началъ поправляться!

Чортъ возьми! подумалъ Поповъ.

— Вамъ-бы еще поспать...

— Оставайтесь, право, что вамъ стоитъ, ныла Оля. Такъ, право, весело.

А въ Петербургѣ теперь балетъ и опера, думалъ Поповъ. Въ манежѣ кончился ремонтъ и люди вернулись съ вольныхъ работъ.

— Охота вамъ ѣхать. Новицкіе въ воскресенье дѣлаютъ облаву, тараторила Катенька.

По субботамъ начали дѣлать церемоніальные марши съ музыкой, всѣ идутъ такъ бодро и ровно по гладко утрамбованному полу манежа. Люди «печатаютъ» съ носка, ротный подсчитываетъ «ать! два!»

— Ну, зачѣмъ вы ѣдете; нашъ лѣсъ въ концѣ сентября полонъ дивной гармоніи, напѣвала Оля.

Коннымъ ординарцамъ привели новый ремонтъ. Началась манежная ѣзда. Сколько «рѣдисовъ» въ началѣ! И какъ пріятно слѣдить за успѣхами своихъ людей. Кого-то назначили завѣдывать охотниками? Кто у насъ теперь будетъ начальникомъ учебной команды?

— Вы должны меня научить верхомъ ѣздить. Стыдъ и срамъ — кузенъ офицеръ, а я до сихъ поръ ѣздить не умѣю! Новицкая съ борзыми скачетъ!

Интересно, получилъ-ли Любавскій полкъ и кому дали третью роту. Пошелъ-ли Петровъ въ академію...

— Нѣтъ, тетушка! Нѣтъ, милыя кузины, ѣду, безповоротно, безаппеляціонно ѣду! вскричалъ наконецъ Поповъ, бросая свои думы о полку. Дѣла не ждутъ.

— Да вѣдь у тебя отпускъ на два мѣсяца! убѣждала тетушка, но Поповъ и слушать не хотѣлъ.

На другой день онъ уже стоялъ утромъ у окна вагона и вглядывался въ знакомыя окрестности Петербурга. Вотъ мелькнуло кладбище, пошли разъѣздные пути. Деньщикъ его, не тотъ неповоротливый мясистый, грубый изводящій деньщикъ, котораго онъ покинулъ, а милый, добрый, вѣрный и преданный деньщикъ, вызванный телеграммой, стоялъ на вокзалѣ въ ожиданіи.

— Все благополучно?

— Такъ точно, ваше благородіе.

— Что Баумъ, что Любавскій?

— Ихъ высокоблагородіе полковникъ Любавскій командиромъ въ армію ушли.

— А! Я такъ и думалъ.

Поповъ въѣзжалъ въ полкъ. Чѣмъ-то роднымъ, привѣтливымъ пахнуло отъ ярко красныхъ стѣнъ казармъ. Солнце облипало потоками свѣта мягкій песокъ просторнаго двора, чья-то рота ходила учебнымъ шагомъ.

Баумъ и Пятницкій шли въ собраніе.

— «Что новаго»? спросилъ Баумъ.

— Ну, какъ ваши дѣла? спросилъ Пятницкій.

— Какіе они оба милые и привѣтливые, думалъ Поповъ. Всегда найдутся что-либо сказать.

Онъ прошелъ въ роту, поздоровался съ людьми. Потомъ зашелъ въ канцелярію. Адъютантъ сидѣлъ на старомъ мѣстѣ и строчилъ что-то въ большой книгѣ, будто и не сходилъ онъ съ тѣхъ поръ со своего стула.

На душѣ у Попова было свободно и легко. Онъ былъ у дѣла.

Въ приказѣ по полку значилось: «возвратившагося изъ двухмѣсячнаго отпуска ранѣе на 42 дня поручика Попова полагать на лицо съ сего числа».

Дата добавления: 2015-08-05