Глава 9 9 страница

В этих условиях, учитывая нараставшую угрозу военного нападения Германии, ЦК ВКП (б) и СНК СССР приняли постановление об очистке республик Прибалтики от неблагонадежных элементов. Операция была осуществлена в ночь с 13 на 14 июня 1941 года. О ее результатах можно судить по следующему документу:

«Докладная записка НКГБ СССР № 2288/М в ЦК ВКП (б), СНК СССР и НКГБ СССР об итогах операции по изъятию антисоветского, уголовного и социально опасного элемента в Литве, Латвии и Эстонии 17 июня 1941 г.

Подведены окончательные итоги операции по аресту и выселению антисоветского, уголовного и социально опасного элемента из Литовской, Латвийской и Эстонской ССР.

По Литве: арестовано 5664 человека, выселено 10 187 человек, всего репрессирован 15 851 человек. По Латвии: арестовано 5625 человек, выселено 9546 человек, всего репрессирован 15 171 человек. По Эстонии: арестовано 3178 человек, выселено 5978 человек, всего репрессировано 9156 человек.

Всего по всем трем республикам: арестовано 14 467 человек, выселено 25 711 человек, всего репрессировано 40 178 человек»[1166]. Большинство арестованных в ожидании суда оставались в тюрьмах местных управлений НКВД, и были освобождены немецкими войсками в начале войны, когда Красная армия была вынуждена оставить Вильнюс и Ригу, а позже – и Таллинн. Депортация членов их семей завершилась за несколько дней до начала гитлеровской агрессии.

Хотя выселение неблагонадежных элементов и нанесло серьезный урон «пятой колонне» в Прибалтике, предотвращения вооруженных выступлений националистов полностью не обеспечило. Из донесения бригаденфюрера СС К. Шталёкера следует, что «еще в начале восточной кампании активные национальные силы Литвы объединились в так называемые партизанские соединения, чтобы активно участвовать в борьбе против большевизма.… В первые дни образована литовская полиция безопасности и криминальная полиция, набранная из бывших литовских полицейских, большинство из которых было выпущено из тюрем… Население самостоятельно, без указания с немецкой стороны прибегало к самым жестоким мерам против большевиков и евреев.… В ночь первого погрома было уничтожено 1500 евреев, сожжено или разрушено большое количество синагог, сожжен еврейский квартал, в котором находилось 60 домов. В последующие ночи таким же образом было обезврежено 2300 евреев»[1167].

В Молдавии и Западной Украине масштабы депортации были выше, поскольку оттуда пришлось выселять в Сибирь и Казахстан всех неблагонадежных этнических поляков, венгров и румын.

Если этот шаг И.В. Сталина поставил Гитлера в трудное положение в глазах своих генералов, то следующие его поступки всерьез напугали Генеральный штаб «третьего рейха».

На первомайском военном параде вопреки протоколу на трибуне Мавзолея рядом с И.В. Сталиным стоял чрезвычайный и полномочный посол в Германии В.Г. Деканозов, оттенив В.М. Молотова во второй ряд, а 5 мая 1941 года Председатель СНК СССР неожиданно для всех выступил с обстоятельной речью перед выпускниками военных академий. По существу, она стала программой коренной военной реформы. Сказав об объективных причинах побед вермахта в Европе, он подчеркнул, что «с точки зрения военной, в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. Кроме того, в германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль Германии не идет вперед, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка». Для руководителя военной разведки адмирала В. Канариса это звучало, как оценка плана «Барбаросса». И в Берлине всерьез задумались над заключительной фразой: «Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия - армия наступательная» [1168]. Эти слова политологи осмысливают уже без малого семьдесят лет, интерпретируя их в выгодном им свете. Представляется, что никакого антигерманского подтекста в них нет, хотя сталинский комплимент в адрес армии США и его уверенность, что в случае войны у Советского Союза обязательно появятся союзники, заставляли немецких стратегов задуматься. Начальник VI отдела службы безопасности Германии бригаденфюрер СС В. Шелленберг в своих мемуарах приводит слова руководителя СД Г. Гейдриха: «Подготовка русских к войне сейчас проводится в таких масштабах, что в любой момент Сталин сможет нейтрализовать наши действия в Африке и на Западе. А это означает, что он сможет предупредить все акции, которые запланированы нами против него... Другими словами, можно сказать, что Сталин в скором времени будет готов начать войну против нас»[1169]. Вечером того же дня начальник Генерального штаба Германии Ф. Гальдер поспешил успокоить Гитлера, изложив ему донесение нового военно-морского атташе в Москве генерал-лейтенанта Г. Кребса о состоянии командного состава РККА. В его дневнике записаны следующие слова: «5.05.41. Русский офицерский корпус производит жалкое впечатление, он гораздо хуже, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет, чтобы офицерский корпус достиг прежнего уровня»[1170].

Советник американского посольства в Москве Л. Томпсон также сделал выводы из речи И.В. Сталина. Он докладывал 16 июня 1941 года государственному секретарю США К. Хэллу следующее: «Руководство армии состоит из необразованных и невежественных людей… Красная Армия не сможет противостоять действующей в наступательном духе, высокоподвижной армии, оснащенной современным вооружением и снаряжением. Однако плохие дороги и огромные пространства страны могут стать трудным препятствием даже для современной армии вторжения»[1171].В любом случае, заключительная часть меморандума вселяла умеренный оптимизм.

Не берусь утверждать, что речь И.В. Сталина перед выпускниками военных академий стала причиной полета заместителя фюрера по партии Р. Гесса в Шотландию для переговоров с лордом Э. Галифаксом, но он приземлился на английской земле 10 мая 1941 года. Допросы второго человека в НСДАП до сих пор засекречены в английских архивах. Чёрчилль вскользь рассказал в своих мемуарах об этом инциденте, не вдаваясь в подробности.

Достоверно известно лишь то, что Гесс заявил от имени Гитлера о стремлении Германии заключить с Великобританией мирный договор, прекратить боевые действия и направить совместные усилия на борьбу с большевистской Россией; Великобритании предоставлялась полная свобода действий в рамках Британской империи; колонии, которых лишилась Германия по условиям Версальского договора, должны быть возвращены ей; английские войска должны были быть выведены из Ирака; британское правительство должно заключить мир с Муссолини. При этом Гесс сказал, что поскольку фюрер не намерен вести переговоры с У. Чёрчиллем, было бы предпочтительно, если бы английский премьер-министр сам добровольно подал в отставку[1172].

Через два дня центральный печатный орган НСДАП сообщил: «Видимо, член партии Гесс жил в мире галлюцинаций, в результате чего он возомнил, что способен найти взаимопонимание между Англией и Германией… Национал-социалистическая партия считает, что он пал жертвой умопомешательства. И таким образом его поступок не оказывает никакого воздействия на продолжение войны, к которой Германию вынудили»[1173].

Надо отдать должное политическому чутью фюрера: чтобы дезавуировать Гесса, он организовал еще один полет – в Москву! 15 мая 1941 года немецкий пассажирский самолет с бортовыми знаками «Люфтганзы» Юнкерс Ju-52/3m пересек границу Советского Союза и, двигаясь по «коридору» для воздушных судов Аэрофлота по маршруту Белосток – Минск – Смоленск, приземлился на Центральном аэродроме. Зенитные расчеты и истребители ПВО не пытались посадить или сбить немецкий самолет. «Юнкерс» после посадки был сразу оцеплен солдатами батальона охраны НКВД, а экипаж был доставлен на Лубянку. Несмотря на то, что никаких официальных сообщений в печати не появилось, среди представителей дипломатического корпуса и журналистов мгновенно распространился слух о личном секретном послании Гитлера Сталину.

Первым эту маловероятную легенду озвучил знаменитый советский писатель Константин Симонов. Беседуя с маршалом Г.К. Жуковым в 1971 году, он задал ему вопрос о «письме Гитлера». Надо полагать, ответ его не удовлетворил, хотя собеседник, конечно, слышал о чем-то подобном. И в книге «Глазами человека моего поколения» появился многозначительный туманный пассаж: «В начале 1941 года, когда нам стало известно о сосредоточении крупных немецких сил в Польше, Сталин обратился с личным письмом к Гитлеру, сообщив ему, что нам это известно, что нас это удивляет и создает у нас впечатление, что Гитлер собирается воевать против нас. В ответ Гитлер прислал Сталину письмо, тоже личное и, как он подчеркнул в тексте, доверительное. В этом письме он писал, что наши сведения верны, что в Польше действительно сосредоточены крупные войсковые соединения, но что он, будучи уверен, что это не пойдет дальше Сталина, должен разъяснить, что сосредоточение его войск в Польше не направлено против Советского Союза, что он намерен строго соблюдать заключенный им пакт, в чем ручается своей честью главы государства. А войска его в Польше сосредоточены в других целях. Территория Западной и Центральной Германии подвергается сильным английским бомбардировкам и хорошо наблюдается англичанами с воздуха. Поэтому он был вынужден отвести крупные контингенты войск на восток, с тем, чтобы иметь возможность скрытно перевооружить и переформировать их там, в Польше»[1174]. Если Жуков был назначен начальником Генерального штаба в феврале 1941 года, то откуда ему было знать, что говорил Сталин в январе? И кому это «нам стало известно»: командующему Киевского Особого военного округа или корреспонденту «Красной Звезды» Симонову? Видимо, Жуков по памяти подсознательно воспроизвел аргументы Гитлера, которые тот приводил в беседе с В.М. Молотовым в ходе официального визита в Берлин и которые не были секретом в Кремле. А Константин Симонов, напуганный травлей советской интеллигенции в годы «перестройки», со знанием мастера закулисных интриг творчески домыслил его скупой рассказ, чтобы по многолетней привычке придворного поэта угодить новой власти.

Однако тогда у послов Великобритании и США складывалось неверное представление о доверительной сущности советско-германских отношений. Полет в Москву должен был подорвать доверие Чёрчилля и Рузвельта к перспективам дальнейшего сотрудничества с Москвой. Это может быть совпадением, но премьер-министр Соединенного Королевства называл дату 14 мая как срок нападения Германии на СССР.

Никакого письма на самом деле не было, хотя разговоры о нем с тех пор упорно муссируются не только в сомнительной по содержанию беллетристике, но и в научной литературе[1175]. В этом и состоял замысел нацистских бонз. Однако представляется, что последующие шаги И.В. Сталина во многом его обесценили. Была создана комиссия по обследованию боевой готовности соответствующих подразделений во всех военных округах СССР. Они были обобщены в ряде документов Главного управления войск ПВО и ВНОС. Приказ НКО № 0035 от 10 июня 1941 года «О факте беспрепятственного пропуска через границу самолета Ю-52 15 мая 1941 г.» квалифицировал инцидент как «свидетельство плохой организации и низкой подготовки войск ПВО» и назвал имена виновных командиров[1176]. Строгих взысканий на них не накладывалось, поскольку самолеты всех гражданских авиакомпаний не несли опознавательных знаков, в том числе и «Аэрофлот». Альбом опознавания немецких самолетов вышел в свет только 22 июня 1941 года, и посты ВНОС не могли уверенно идентифицировать государственную принадлежность гражданского самолета. Несколько пассажирских самолетов Ju-52/3m применялись в ГВФ, и были знакомы личному составу.

Крейсеры и большая часть подводных лодок Балтийского флота и военно-транспортные суда 19 мая 1941 года получили приказ перейти из Либавы в Таллинн, который был лучше защищен средствами ПВО. Командный состав переводился на боевые командные пункты, а 20 июня Военный совет и штаб Краснознаменного Балтийского флота переместились из Ленинграда в Таллинн. Линкор «Марат» в сопровождении минного заградителя «Ока» ушел в Кронштадт. На военно-морской базе КБФ на полуострове Ханко стали усиленно готовиться к противоздушной, минно-торпедной и артиллерийской обороне и отражению десанта противника. Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов убедил И.В. Сталина вывести из Либавы отряд легких сил Краснознаменного Балтийского флота в составе крейсера «Киров» и дивизиона эсминцев. Были уведены в Таллинн проходивший ремонт в Либаве минный заградитель «Андре Марти» и оба дивизиона 1-й бригады подводных лодок[1177].

В Генеральном штабе РККА изучали информацию военного атташе в Берлине генерал-майора В.И. Тупикова о том, что Германия в случае агрессии предполагает ввести в Балтийское море значительные военно-морские силы. В их составе может быть «карманный линкор», 2 легких крейсера, 14 эскадренных миноносцев и 18 подводных лодок[1178]. В течение мая советская разведка зафиксировала заход в финские порты 48 немецких эсминцев и миноносцев. Обратно они не возвращались. Это был очередной блеф Гитлера, имевший целью не допустить перевода советских кораблей на Северный флот. На небольших каботажных судах были надстроены бутафорские орудийные надстройки, и все они вскоре вернулись в порты постоянной приписки, имея вид обычных торговых пароходов. Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов пытался убедить Сталина в том, что такие невероятные данные о возможной концентрации германского флота в Балтийском море не соответствуют действительности, но тот, однако, запретил переводить корабли Краснознаменного Балтийского флота в Мурманск, Архангельск и Полярное. Да проводить эсминцы по Беломорскому каналу было поздно по причине его малых глубин в летние месяцы!

Боевые корабли Черноморского флота начали рассредоточение между Одессой, Севастополем, Новороссийском и Поти, куда, в частности, переводился линкор «Парижская Коммуна» и лидеры эсминцев, а морская разведывательная и истребительная авиация, как и подразделения ПВО военных портов, приводились в боевую готовность № 2. Для военных моряков и частей Охраны водных районов вводилась повышенная боевая готовность. Очередные отпуска и выходные дни для личного состава отменялись по приказу наркома ВМФ. Корабли днем и ночью принимали на борт топливо, боеприпасы и все необходимое[1179].

Управление НКВД по Белорусскому пограничному округу 20 июня отдало приказ, которым до 30 июня запрещалось предоставлять личному составу выходные дни, очередные отпуска и проводить политические занятия в отрядах. Семьи командиров срочно эвакуировались из гарнизонов по месту жительства родственников. На пограничных заставах увеличивалось количество пулеметных расчетов и «секретов».

Вероятный срок начала агрессии сообщил советский посол В.Г. Деканозов. Он отправил из Берлина в Москву 15 мая 1941 года подробную шифротелеграмму о том, что нападение Германии на Советский Союз ожидается в течение месяца[1180]. А этому неподкупному комиссару государственной безопасности 2-го ранга и заместителю наркома НКВД в отличие от резидентов ГРУ РККА И.В. Сталин доверял. Во время первой личной встречи в августе 1942 года У. Чёрчилль напомнил ему, что предупреждал о скором начале гитлеровской агрессии. В ответ он услышал: «"Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого". Сталин рассчитывал, что путем дипломатических маневров ему удастся оттянуть начало войны с Германией, по крайней мере, до осенней распутицы, и она помешает Гитлеру открыть военные действия в 1941 году»[1181].

Во время «перестройки и гласности» публицисты вновь заговорили о том, что якобы советские разведчики, и в первую очередь резидент в Японии Р. Зорге, сообщил точную дату немецко-фашистского вторжения. При этом они, ссылаясь на частные высказывания крупных политических деятелей и ученых. Приведу типичный пример. Легендарный партийный руководитель А.И. Микоян вдруг раскрывает историческую тайну: «Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Ф. Шуленбург пригласил его на обед в посольство… На обеде, кроме них, присутствовали лично преданный Шуленбургу советник посольства Хильгер и переводчик МИД Павлов. Во время обеда, обращаясь к Деканозову, Шуленбург сказал:

- Господин посол, может, этого не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией...

Обед на этом был свернут. Деканозов поспешил к Молотову. В тот же день Сталин собрал членов Политбюро и, рассказав нам о сообщении Шуленбурга, заявил: “Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов”. Таким образом, без какого-либо внимания было оставлено и это весьма необычное предупреждение»[1182]. Подобная сенсация была адресована массовой аудитории, которая еще верила авторитетам советского прошлого и считала название центральной газеты ЦК КПСС синонимом ее содержания. Действительно, В.Г. Деканозов приезжал на первомайский парад в Москву, но никакого повода у германского посла для приглашения его на обед по дипломатическому протоколу не было. Для этого требовалась личная санкция наркома иностранных дел! А 1 мая 1941 года немецкие войска еще вели тяжелые бои в Греции, и планировалась последующая высадка воздушного десанта на остров Крит. О каких же сроках нападения на Советский Союз тогда могла идти речь, когда о них еще не знали в Берлине? Остается или посочувствовать Микояну по поводу его склероза, или заподозрить публицистов в фальсификации его воспоминаний, что было обыденным явлением тех приснопамятных лет.

Никто и никогда не называл в своих донесениях, сообщениях или беседах конкретной даты начала Великой Отечественной войны, в том числе и Р. Зорге. Ее вычислили в Главном разведывательном управлении РККА, НКВД и НКГБ по очевидным оперативным признакам и приметам.

Генеральный штаб и Главное Политическое управление РККА 17 мая 1941 года направили приказ № 34678 всем Военным советам западных военных округов в срочном порядке оборудовать запасные корпусные и дивизионные командные пункты под предлогом плановых учений и строительства спортивных и культурно-массовых сооружений. Главвоенстрой НКВД должен был под видом их строительства вести работы по прокладке новых телефонных коммуникаций. В секретном приказе НКО СССР № 0481 предписывалось: не позже 12-14 июня выдвинуть к границе стрелковые дивизии, которые дислоцировались на расстоянии 180-200 км от границы «ввиду летних учений». Среднему и младшему командному и рядовому составу о целях передвижения сообщать запрещалось[1183].

Немецкой разведке была подброшена фальсификация о подготовке советским Генеральным штабом оперативного плана нападения на Германию через территорию Румынии и Венгрии. Он назывался «Гроза» и должен был осуществляться войсками Южного и Киевского Особого военных округов. Там концентрировалась самая мощная воинская группировка РККА, и дезинформация выглядела вполне убедительной. Это был пресловутый «Морской лев» в российском сухопутном исполнении.

Ответ на вопрос, зачем понадобились И.В. Сталину пресловутая «Гроза», «потемкинские» механизированные корпуса и «бумажные» авиационные полки, лежит на поверхности. Необходимо было заставить германский Генеральный штаб перенести сроки вторжения, так как резиденты абвера считали эти новые подразделения полностью укомплектованными воинскими соединениями. Это была продуманная масштабная дезинформация противника. Зная о том, что телефонные переговоры прослушиваются, а за всеми военными гарнизонами приграничных округов установлено пристальное наблюдение, штабы «сокращенных» механизированных корпусов, новых авиационных полков и воздушно-десантных корпусов умело имитировали их уставное функционирование.

«Определить хотя бы приблизительно военную мощь Советского Союза было почти невозможно, - пишет К. Типпельскирх. - Слишком многие факторы, из которых при нормальных условиях можно было бы составить сложную картину мобилизационных возможностей вооруженных сил и их экономических источников, были покрыты непроницаемой тайной. На протяжении двадцати лет Советский Союз, отгородившийся уже тогда железным занавесом от остального мира, жил своей особой жизнью.… О достигнутых успехах всякого рода ежегодно сообщалось лишь в сравнительных процентах, а не в абсолютных величинах… Советский Союз подготовился к вооруженному конфликту, насколько это было в его силах. На стратегическую внезапность германское командование не могло рассчитывать. Самое большее, чего можно было достигнуть, - это сохранить в тайне срок наступления, чтобы тактическая внезапность облегчила вторжение на территорию противника»[1184]. Начальник Генерального штаба Ф. Гальдер в начале 1941 года с тревогой констатировал, что количество крупных советских воинских соединений в приграничных военных округах увеличилось с 147 до 155 единиц. В своем дневнике 3 февраля 1941 года он записал краткое содержание конфиденциальной беседы с Гитлером: «К сожалению, мой фюрер, численность Красной Армии точному определению не поддается. “Это неважно, - ответил тот. – После нескольких уничтожающих ударов все здание большевистского режима развалится”»[1185]. Фюрер с запозданием понял, насколько он заблуждался в своих оценках. Генерал-полковник Г. Гудериан приводит любопытную фразу Гитлера, произнесенную им 4 августа 1941 года: «Если бы я знал, что у русских действительно имеется такое количество танков… я бы, пожалуй, не начинал эту войну»[1186].

Дальняя воздушная разведка территории Советского Союза была поручена летчикам авиационной компании «Люфтганза». Им было приказано вести постоянное фотографирование стратегических объектов СССР до линии Ростов - Москва - Вологда - Мурманск, так как в «Особой эскадрилье Ровеля» было три специализованных высотных разведывательных самолетов Юнкерс Ju-86P. Гражданские пилоты не владели навыками опознания замаскированных аэродромов, запасных командных пунктов или бетонированных укреплений, и не могли в течение долгого времени уклоняться от заданного маршрута. Сырьевая и промышленная инфраструктура между Волгой и Западной Сибирью осталась неучтенной в плане «Барбаросса», но подобная погрешность не должна была сказаться на намеченных Генеральным штабом сроках завершения «блицкрига» против Советского Союза. «Изучая схемы развертывания советских войск, немцы не обманывались относительно мобилизации. Они исключили возможность превентивного удара, признавая явное намерение русских создать "пункты концентрации для обороны", откуда они в лучшем случае могли бы предпринять изолированное и ограниченное контрнаступление»[1187].

Генерал-фельдмаршал Э. фон Манштейн вспоминал, что «мы много спорили о том, носило ли развертывание сил Советской Армии оборонительный или наступательный характер. По числу сосредоточенных в западных областях Советского Союза сил и на основе сосредоточения больших масс танков как в районе Белостока, так и в районе Львова можно было вполне предполагать - во всяком случае, Гитлер так мотивировал принятие им решения о наступлении, - что рано или поздно Советский Союз перейдет в наступление. С другой стороны, группировка советских сил на 22 июня не говорила в пользу намерения в ближайшее время начать наступление. Группа армий Ворошилова, противостоявшая нашей группе армий "Север", имела на границе только 7 дивизий, хотя в ее составе действовали 29 стрелковых дивизий, 2 танковые дивизии и 6 механизированных бригад…, расположенные в тылу, у Шауляя, Ковно (Каунаса) и Вильно (Вильнюса), а частично даже в районе Псков - Опочка на “линии Сталина”. Обе другие советские группы армий (Тимошенко и Буденного) также были глубоко эшелонированы, хотя в них части, действовавшие в пограничной полосе, были значительно сильнее. Более всего будет соответствовать правде утверждение о том, что развертывание советских войск, начавшееся …еще в период занятия восточной Польши, Бессарабии и Прибалтики, было "развертыванием на любой случай". 22 июня 1941 года советские войска были, бесспорно, так глубоко эшелонированы, что при таком их расположении они были готовы только для ведения обороны»[1188].

Признанный классик в области массированного применения танков Г. Гудериан, изучая свой участок боевых действий в полосе наступления группы армий «Центр», отмечал, что «три группы армий должны были наступать по территории России с задачей прорвать оборону русских войск, расположенных близ границы, окружить их и уничтожить. Танковые группы должны были проникнуть вглубь территории России, чтобы предотвратить создание новых оборонительных рубежей…. У верховного командования, несмотря на опыт западной кампании, не было единого мнения относительно использования танковых соединений. Это сказывалось во время различных учений, которые организовывались с целью уяснения предстоящей задачи и подготовки командиров к ее выполнению. Генералы, не имевшие отношения к танковым войскам, придерживались мнения, что первый удар следует нанести пехотными дивизиями, проведя предварительно сильную артиллерийскую подготовку, а танки ввести в бой лишь после того, как вклинение достигнет известной глубины и наметится возможность прорыва. Напротив, генералы-танкисты придавали большое значение использованию танков с самого начала в первом эшелоне, потому что именно в этом роде войск они видели ударную силу наступления. Они считали, что танки могут быстро осуществить глубокое вклинение, а затем немедленно развить первоначальный успех, используя свою скорость. Генералы сами видели результаты использования танков во втором эшелоне во Франции. В момент успеха дороги были запружены бесконечными, медленно двигающимися гужевыми колоннами пехотных дивизий, которые препятствовали движению танков. Генералы-танкисты разрешали вопрос следующим образом: на участках прорыва использовать танки в первом эшелоне, впереди пехоты, а там, где решались другие задачи, например взятие крепости, использовать пехотные дивизии»[1189].

На этот раз Гудериан не понял новизны «русской стратегии» Гитлера – верховного командующего вооруженными силами «Великой Германии». В Польше вся кампания свелась к уничтожению штабов военных округов и нарушению транспортного сообщения. Во Франции бронетанковые дивизии вермахта просто стремительно продвига­лись вперед, захватывали центры провинций, и оборона неприятеля руши­лась, начиная с самого верхнего уровня. Падение Парижа 18 июня 1940 года само по себе означало окончание войны. В России оставление Кутузовым Москвы при сохранении кадровой армии, наоборот, привело Наполеона к катастрофе в 1812 году.

Поэтому Гитлер требовал не просто обращать русские армии в беспорядочное отступление, а постоянно загонять их в «мешки», где окружать и физически истреблять командный и политический состав РККА. Прирожденный военный Гудериан был не в состоянии опуститься до возведения геноцида на уровень оперативного искусства. Он, как и все непосредственные создатели «плана Барбаросса», считал, что необходимо нанести удар по промышленным и транспортным центрам – Москве и Ленинграду, и тогда окончательная победа над СССР будет обеспечена. Генеральный штаб вермахта так и не смог рассчитать, какое количество войск потребуется для того, чтобы окружить и истребить несколько миллионов советских военнослужащих. Не хватало пехотных частей, чтобы окружать такие огромные пространства; не хватало ты­ловых подразделений, чтобы снабжать боевые части всем необ­ходимым, не хватало специальных соединений для ликвидации всего офицерского корпуса и кадрового резерва РККА. Все генералы вермахта не сумели понять грандиозного замысла своего фюрера.

«Указанная. Гитлером в плане "Барбаросса" общая цель: "необходимо уничтожить основную массу войск, расположенных в западной России, путем смелых операций, выдвигая далеко вперед танковые клинья; воспрепятствовать отходу боеспособных соединений в глубину русского пространства", была, в конце концов, не чем иным, как лишь оперативным или тактическим "рецептом", - писал генерал-фельдмаршал Э. фон Манштейн. - И только благодаря превосходному военному руководству германской армии были достигнуты чрезвычайно большие успехи, поставившие Советскую Армию на край пропасти. Но этот "рецепт" никогда не мог заменить оперативного плана, относительно разработки и выполнения которого Главное командование должно было быть единого мнения, оперативного плана, который ввиду соотношения сил и протяженности театра военных действий заранее должен был предусматривать возможность уничтожения Советской Армии в случае необходимости в ходе двух кампаний»[1190].

Предоставим вновь слово К. Типпельскирху. Он признал, что синхронные «операции всех трех групп армий... не привели ни к быстрому уничтожению… вооруженных сил противника, ни к подавлению морального духа и мужества войск Красной Армии. Кризис… на Востоке был вызван не столько неправильным оперативным решением, сколько общей некомпетентностью высшего политического руководства Германии,… не сумевшего использовать все возможности, чтобы подготовить и направить на Восточный фронт достаточные силы для решения стоявших там перед немцами огромных задач»[1191]. Тут заслуженный историк слукавил: Гитлер на сей раз играл ва-банк. На территории северной Франции, Бельгии, Дании и Нидерландов к моменту осуществления плана «Барбаросса» оставалось всего 38 германских пехотных и моторизованных дивизий; 7 – в Греции, 2 – в Северной Африке и только одна – в Центральной Германии, не считая полицейских и вспомогательных подразделений. К началу вторжения на советско-германской границе было сосредоточено 153 дивизии и бригады вермахта, все военные самолеты 1-го класса, танки, штурмовые орудия и бронеавтомобили[1192].

Дата добавления: 2015-08-05