Личностность

В эту составляющую мы вкладываем и то, что женские «экстремальные» публикации полны конкретными героями – людьми, у каждого из которых своя трагедия, и то, что женщины в большей степени сочувствуют своим героям, грубо говоря, воспринимают все гораздо ближе к сердцу, пытаются помочь – иногда помогать получается, иногда нет.

Так, журналистика Анны Политковской превратилась в самоотверженную борьбу за права угнетенных. Юлия Латынина приводила пример, когда журналистика Анны Политковской выходила за рамки просто журналистики:

«…сначала к ней, Юлии, а потом к Анне обратился за помощью Рашид Оздоев, бывший федеральный судья из Ингушетии. У него тогда пропал сын, а потом и второй, который попытался разыскать первого.

По словам Юлии, она отказала Рашиду Оздоеву в помощи, а Анна – нет. И вот, после нескольких публикаций Анны, случилось чудо: одного из сыновей выпустили, несмотря на то что, по словам Латыниной, в Ингушетии обычно не выпускают никого. «Я поступила как журналист, а Анна спасла жизнь человеку»[118].

Читая «Вторую чеченскую» Политковской, невольно ловишь себя на мысли, что горе каждого отдельно взятого человека она переживает лично. И, обвиняя те или иные политические силы или бездействующие правозащитные организации, взывает к ним же, стараясь хоть как-то помочь, когда есть возможность:

«Мельтешение мировых столиц перед глазами в поисках поддержки – весной побывала в Амстердаме, Париже, Женеве, Маниле, Бонне, Гамбурге… Везде зовут «сказать речь о ситуации в Чечне» – и… нулевой результат. Только вежливые «западные» аплодисменты в ответ на слова: «Помните, в Чечне каждый день продолжают гибнуть люди. Сегодня – тоже»[119].

Когда возможности нет – остаются только бесчисленные вопросы:

«Его, оказывается, интересует, почему Путин объявил минуту молчания по жертвам американской трагедии и ничего никогда не говорит о безвинно погибших чеченцах? Почему столько шума вокруг смытого Ленска и Шойгу дает личное обещание президенту выстроить город заново, а в Чечне все сметено и никто никому никаких обещаний не дает? Почему вся страна всколыхнулась, когда умирали моряки «Курска», но когда в течение нескольких суток на поле расстреливали людей, выбегавших из Комсомольского, «вы молчали»?…

– Меня расстреливали! Поймите же это! – Это Иса уже по-русски. – Хочу знать, почему так.

И я хочу. Тоже. И единственное, что могу предложить в ответ, это продолжение списка вопросов, на которые нет ответов», - не столько осуждая, сколько трагически осознавая бессилие, пишет Политковская.

Личное вмешательство, помощь, которую могли и оказывали журналистки, были разные. Так в «Женском чеченском дневнике» Ахмедова рассказывает, как Наташа Медведева помогла вывезти «лишних» заложников:

«– Все, это – конец, – зашептал Косов, когда тот направлялся к автобусу. – Мы взяли лишних пленных. Сейчас нас арестуют, и мы, вообще, никуда не поедем...

– Прячьтесь! – закричала Наташа. – Давайте, быстро, прячьтесь. Ну же! Быстро!

Солдаты бросились в конец автобуса и легли на пол, спрятали под сиденьями головы. Перепуганные матери прикрыли их авоськами.

– Блядь! Жопы торчат! – заорала Наташа. – Все видно!

– Наташа! Сделай что-нибудь! – сорвался Косов.

– Я?! Что я могу сделать! Мамочки мои! Что я могу сделать! Ма-моч-ки...»[120]

Сработала ли репортерская смекалка, помогла ли до анекдотичного женская способность капать на мозги, актерский ли талант, или просто повезло, но Наташа помогла. Разыграв трагедию со слезами и соплями о забытых аккумуляторах для фотоаппарата, она умудрилась не дать помощнику коменданта пересчитать людей в автобусе и «лишних» заложников не заметили:

«– Давайте быстрей пропуск, – сказал Косову мужчина, протягивая руку. – Вот вам печать, и увозите эту сумасшедшую поскорее отсюда.

– А как же аккумуляторы? – заныла Наташа. – Триста шестнадцатый элемент...

Мужчина выбежал из автобуса. Наташа открыла окно, высунула в него голову и закричала: «Так я не поняла! Где же можно купить аккумуляторы?!»

– Езжай! Езжай! – замахал тот водителю.

Водитель нажал на газ, автобус сорвался с места»[121].

Марина Ахмедова пересказывает размышления Наташи о том, что она может сделать, как помочь людям на войне:

«Я думаю так – буду фотографировать, и все изменится. Люди просят помочь... И как же так?! Я ведь могу... Могу достать пленных. Я всем им нужна – и пленным, и чеченцам. Я – почтальон и Дон Кихот. Сама все знаю про ветряные мельницы. Так ведь я глупая, наивная...»[122]

Наверное, было понятно, что люди с блокнотами и фотоаппаратами не смогут остановить войну. Но что-то они могли. Та же Наташа Медведева фотографировала погибших, чтобы родственники могли их потом опознать. Рада Боженко и другие екатеринбургские журналисты привозили от наших ребят весточки из Чечни.

Женщина-журналист видит войну не только своими глазами, но и глазами тех, кто в ней участвует и от нее страдает. Описывая своих героев, передавая их слова, журналист создает многогранную картину, некую портретную галерею войны. Факт, поданный не косвенной, а прямой речью, оживает. Это уже не просто наблюдения журналиста, они наполняются достоверностью и реалистичностью. Война в лицах кажется страшнее и ближе – читатель «видит» людей, попавших «под обстрел».

Например, 276 мотострелковый полк из Екатеринбурга – звучит весьма абстрактно. Но когда у этих «ребят» появляются голоса, за каждым возникает тяжелая военная судьба, пережитый ужас. В «Шняге» есть маленькая главка «Из разговоров у костра», состоящая из высказываний солдат во время вечерних «посиделок» в горах над чеченским селом Ведено – родиной Шамиля Басаева. Здесь собраны и страхи, и бытовые мечты, и возмущение, и психологические травмы солдат:

«- Здесь каждый не столько боится погибнуть, сколько остаться инвалидом. Нет, уж лучше себя подорвать. <…>

- Лучше не задумываться, что здесь происходит, иначе крыша поедет. <…>

- На «гражданке» в первую очередь пельмени и баня.

- Первый раз дома в отпуске был – ночью все трассеры мерещились, жену одеялом прикрывал. <…>

- Кто действительно много повидал, тот никогдавам об этом не расскажет. Не принято об этом говорить. А те, кто там, в России, голосит: «Мы их покрошили!» - это все понты корявые»[123].

И хоть у этих голосов нет имен (запрещали записывать в блокнот на случай, если журналистку возьмут в плен), нет лиц, в каждом можно как на ладони рассмотреть человека, прошедшего войну. Как живой предстает под «пером» журналистки и погибший солдат, собирательный образ, один из тех, кого пытаются опознать в судебно-медицинской лаборатории Северо-Кавказского военного округа. Выдуманная автором история может быть угаданной на 100%, от чего становится страшно:

«Труп полуразложен, и трудно сказать, красивый ли это был парень. Наверное, красивый, и его не обходили стороной девчонки, но он выбрал одну, конечно же – самую лучшую. И она плакала, провожая его в Чечню. И ждала. Мать, наверное, гордилась сыночком, украдкой от отца смахивала слезы и не пропускала ни одной новости из района боевых действий. Возможно, они еще не знают, что предстоит им ехать в Ростов, в центр опознания, посмотреть метры пленки, на которой – тела, тела, тела…»[124]

На войне множество лиц, которые могут рассказать свою трагическую историю – одна страшнее другой. Жертв очень много, особенно безымянных. В «Женском чеченском дневнике» Марина Ахмедова мыслями Натальи Медведевой называет их людьми-невидимками – у них нет имен, «жизнь их столь тиха и незаметна, что кажется, будто их нет». Одну из таких, пишет журналистка, «забудут не сегодня – ее забыли уже вчера»:

«Она смотрела на Наташу глазами жертвы, которой уже нечего хотеть, нечего бояться, не во что верить и некого просить. Если снова начнется обстрел, она не спеша ляжет на пол вместе с другими, не станет искать шкафа, в котором можно укрыться от смерти, и тихонько умрет, жалобами никого не беспокоя и выполняя свою жертвенную роль, с которой уже смирилась, потому что лимит страха за эти дни был весь израсходован»[125].

Лиц, пострадавших на войне так много, что истории, похожие одна на другую, читаются без слов. Таковы, например, истории 18-летних мальчишек-срочников, пропадавших в Чечне, часто в плену. Таковы истории их матерей, которые отправлялись в Чечню на поиски своих детей:

«Наташе не нужна была история этой женщины, она такую уже слышала. Нет, не от нее – от других. И теперь читала несказанные слова в провисших носогубных складках этой русской женщины, в платке, из-под которого выбивалась короткая стрижка, в глазах, не мигающих от страха, но не за себя саму – за Алешу»[126].

Любая война – череда трагических лиц. Чеченская войн – не исключение. В заключении своей «Второй чеченской» Анна Политковская, рассказавшая в своем творчестве сотни личных историй, заметила:

«Остается добавить, что сегодня, спустя три года после начала второй чеченской войны, опять унесшей многие тысячи жизней с обеих сторон, никто точно не знает, сколько людей живет в Чечне и сколько вообще чеченцев на планете. Разные источники оперируют цифрами, отличающимися в сотни тысяч человек. Федеральная сторона преуменьшает потери и масштабы беженского исхода, чеченская – преувеличивает»[127].

Война в который раз унесла душераздирающее множество жизней, и бог весть, сколько войн покалечат еще больше судеб. Наверное, невозможно рассказать каждую историю во всех подробностях, рассказать о каждом человеке, пострадавшем во время войны – так или иначе, приходится обобщать..

Однако есть основания надеяться, что благодаря женщинам-журналисткам, превращающим сухую статистику потерь населения из безликой массы в лица, то и дело обращающим внимание, свое и читателя, на конкретных людей; благодаря их личностности эти трагические истории не совсем потеряются в набирающем обороты потоке информации.

Женщины-журналисты, оживляя факты голосами своих героев, как будто не дают войне быть заглушенной: пока герои «говорят», их не забудут.

Дата добавления: 2015-07-20