Письмо 81

От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону Как мне жалки все ваши опасения! Как доказывают они мое превосходствонад вами. А вы еще хотите учить меня, руководить мною! Ах, бедненькийВальмон, как вам еще далеко до меня! Нет, даже всей гордыни, свойственнойвашему полу, недостаточно, чтобы заполнить разделяющую нас пропасть. Вы несумели осуществить моих замыслов - и потому считаете их невыполнимыми!Существо слабое и полное гордыни, тебе ли подобает рассчитывать, какие уменя средства, и судить о моих возможностях! Говоря по правде, виконт,советы ваши меня раздражили, и я не могу этого от вас скрыть. Пусть длятого, чтобы замаскировать свою невероятную неловкость в отношениях с вашейпрезидентшей, вы изображаете как победу то, что вам удалось на минутусмутить застенчивую и любящую вас женщину - ничего не могу против этоговозразить; что вы добились от нее взгляда, одного только взгляда, - яусмехаюсь и спускаю вам это. Пусть, невольно сознавая, как ничтожно вашеповедение, вы рассчитываете отвлечь от него мое внимание, похваляясь передомною своими необычайными усилиями сблизить двух детей, которые просто горятжаждой свидеться и, к слову сказать, одной мне обязаны пылом своего желания,- готова и на это согласиться. Пусть, наконец, опираясь на эти блистательныедеяния, вы наставительным тоном заявляете мне: "Лучше употреблять время наосуществление своих планов, чем на разговоры о них", - это тщеславие мне невредит, и я вам его прощаю. Но чтобы вы могли думать, будто я нуждаюсь ввашем благоразумии, будто я собьюсь с верного пути, если не стану вниматьвашим советам, что я должна жертвовать им удовольствием, причудой,- ну,знаете, виконт, вы уж чересчур возгордились доверием, которое мнеблагоугодно к вам питать. Что совершили вы такого, чего бы я тысячу раз не превзошла? Высоблазнили и даже погубили множество женщин. Но трудно ли давалась вампобеда? Какие препятствия вы преодолевали? В чем заслуга, котораядействительно была бы вашей? Красивая внешность - дар случая; изящныеманеры, которые почти всегда приобретаешь опытом; несомненный ум, но такой,который в случае нужды можно подменить краснобайством; довольно похвальнаядерзость, но ей вы, может быть, обязаны легкости, с которой одержали своипервые успехи. Если не ошибаюсь, то вот и все, чем вы можете похвалиться.Ибо что до славы, которую вам удалось стяжать, то, полагаю, вы не станететребовать, чтобы я высоко оценила умение поднимать шум или им пользоваться. Что же касается осторожности, проницательности, то о себе я уже неговорю, но у какой другой женщины их не окажется больше, чем у вас? Да чтоговорить: ваша президентша делает с вами что хочет - как с ребенком. Поверьте мне, виконт, редко приобретаешь те качества, без которыхможешь обойтись. Сражаясь без риска, вы и действовать будете безпредосторожностей. Для вас, мужчин, поражение - всего-навсего отсутствиеуспеха. В этой, столь неравной, игре мы выигрываем, если ничего не теряем, авы теряете, если ничего не выиграли. Даже признай я за вами те же таланты,которыми обладаем мы, насколько мы все же будем превосходить вас хотя быпотому, что вынуждены беспрерывно прибегать к их помощи? Предположим - соглашаюсь на это, - что вы должны применять для победынад нами такую же ловкость, какую мы проявляем, обороняясь или даже уступая,- признайте, по крайней мере, что, достигнув успеха, вы уже в ней ненуждаетесь. Поглощенные исключительно своим новым увлечением, вы отдаетесьему без удержу, без опасений; но для вас не имеет значения, долго ли онопродлится. И правда ведь, только вам дано вязать и разрешать по своему усмотрениюэти - выражаясь языком любви - взаимные узы. И мы еще счастливы, если вы, внепостоянстве своем предпочитая тайну огласке, удовлетворяетесь унизительнымзабвением и из вчерашнего кумира не делаете на следующий день жертву! Ноесли несчастная женщина первой ощутит тяжесть цепей, каким только опасностямне подвергается она, когда пробует сбросить их или хотя бы немногооблегчить? Лишь с трепетом пытается она отдалить от себя человека, которогоее сердце уже резко отталкивает. А если он упорно не желает уходить, ейприходится из страха давать ему то, что она отдавала по любви: Объятья открывать, когда закрыто сердце. Ее благоразумию приходится со всевозможными ухищрениями распутыватьузы, которые вы попросту порвали бы. Она во власти своего врага и ничегоподелать не может, если у него нет великодушия. А как рассчитывать навеликодушие? Ведь если порою считается похвальным, когда оно есть, то никогоне осуждают за его отсутствие. Вы, разумеется, не станете оспаривать эти истины, настолько очевидные,что они стали уже общим местом. И если тем не менее вы были свидетелем того,как я, пользуясь обстоятельствами и мнениями людей, делала этих стольгрозных мужчин игрушкой своих причуд или прихотей, лишая одних воли, адругих возможности вредить мне, если я, повинуясь изменчивости своих вкусов,умела то включать в число своих поклонников, то далеко отталкивать от себя Тиранов свергнутых, что сделались рабами,1 - если среди этих частых перемен добрая слава моя оставаласьнепоколебленной, не пришли ли вы к выводу, что, созданная для того, чтобымстить за свой пол и порабощать ваш, я сумела изобрести и средства, до менянеизвестные? Ах, приберегите же ваши советы и опасения для тех женщин, которые своесумасбродство выдают за чувство, у которых воображение столь необузданно,что начинаешь думать, будто природа поместила им чувства в голову. Никогдани о чем не размышляя, они смешивают любовника и любовь, в безумном своемзаблуждении воображают, будто лишь тот, с кем они искали наслаждения, и естьединственный, от кого оно может исходить, и как суеверные дикарки питают кжрецу благоговение и веру, которых достойно лишь само божество. Опасайтесь также и за тех, более тщеславных, чем благоразумных, которыене умеют в случае необходимости мириться с тем, что их бросают. Но особенно бойтесь за тех женщин, деятельных в своей праздности,которых вы именуете чувствительными и которыми любовь овладевает столь легкои с такой огромной силой. Они ощущают потребность заниматься любовью дажетогда, когда не наслаждаются ею, и, безудержно отдаваясь брожению своихмыслей, сочиняют под их воздействием нежные, но крайне пагубные письма, нестрашась доверять эти доказательства своей слабости ее предмету. Сосвойственной им неосторожностью они не способны предугадать в нынешнемлюбовнике завтрашнего врага. Но у меня-то что общего с этими безрассудными женщинами? Видели ли выкогда-нибудь, чтобы я отступила от правил, которые себе предписала, чтобы яизменила своим принципам? Я говорю о принципах и говорю так вполнесознательно, ибо они не отдаются, как у других женщин, на волю случая, неприняты необдуманно, и я не следую им только по привычке. Они - плодглубоких размышлений: я создала их и могу сказать, что я - собственное своетворение. Вступив в свет еще юной девушкой, по положению своему обреченной намолчаливое бездействие, я воспользовалась этим, чтобы наблюдать и думать.Меня считали ветреной и рассеянной, ибо, по правде сказать, я почти неслушала речей, с которыми ко мне наперебой обращались, зато старательноприслушивалась ко всему, что от меня желали утаить. Это весьма плодотворное любопытство не только помогло мне узнать жизнь,но вдобавок научило и притворяться. Вынужденная часто скрывать от глазокружающих, что именно привлекло мое внимание, я упражнялась в способностиуправлять собственными своими взорами и с тех пор научилась придавать своимглазам по желанию то рассеянное выражение, за которое вы меня так частохвалили. Ободренная первым успехом, я постаралась подобным же образомподчинить своей воле все разнообразные выражения своего лица. Если мне былопочему-нибудь грустно, я старалась принять безмятежный, даже веселый вид.Рвение мое зашло так далеко, что я даже причиняла себе нарочно боль, чтобынаучиться изображать в этот миг удовольствие. Столь же тщательно, но сбольшим трудом училась я подавлять проявления неожиданной радости. Таким-тообразом и приобрела я над своим лицом ту власть, которая вас, видимо, пороютак сильно изумляла. Я была еще очень молода и почти не привлекала к себе внимания, мнепринадлежали только мои мысли, и меня возмущало, что можно уловить их,овладеть ими вопреки моей воле. Получив в руки это первое оружие, я сталаего испытывать. Не довольствуясь тем, что теперь меня было уже не разгадать,я забавлялась, надевая самые разные личины. Уверенная в своих движениях, яследила за своими речами. Я управляла и тем и другим, смотря пообстоятельствам и даже лишь по случайной прихоти. С того времени мойистинный образ мыслей стал лишь моим личным достоянием, людям же япоказывала лишь то, что мне было выгодно. Эта работа над собой заставила меня внимательно следить за выражениемлиц и характером физиономий, и таким образом приобрела я тот проницательныйвзгляд, которому, впрочем, жизненный опыт научил меня доверять не всецело,но который в общем редко меня обманывал. Мне не исполнилось еще пятнадцати лет, а я уже обладала способностями,которым большинство наших политиков обязаны своей славой, а между темпостигла лишь основные начала науки, которою стремилась овладеть. Вы понимаете, что, подобно другим девушкам, я старалась узнать все олюбви и ее радостях, но, не бывши никогда в монастыре, не имея близкойподруги и живя под наблюдением бдительной мамаши, имела лишь самые общие наэтот счет представления, лишенные какой-либо определенности. Даже природа,на которую с тех пор мне, конечно, жаловаться не приходилось, не давала мнееще ни малейших указаний. Можно было подумать, что она безмолвно трудитсянад совершенствованием своего творения. Брожение шло лишь у меня в голове: яхотела не наслаждаться, а знать. Стремление просветиться подсказало мнесредства. Я почувствовала, что единственный мужчина, с которым я могла об этомзаговорить, не скомпрометировав себя, был мой духовник. Тотчас же я приняларешение: преодолев легкий стыд и похваставшись проступком, которого даже ине совершала, я обвинила себя в том, что сделала все, что делают женщины.Так я выразилась, но, говоря это, я, по правде сказать, сама не знала, чтоозначали мои слова. Надежды мои не были ни целиком обмануты, ни вполнеудовлетворены: страх выдать себя помешал мне высказаться яснее. Но добрыйсвященник объявил мой грех столь великим, что я сообразила, как же великодолжно быть наслаждение, и желание знать, что оно такое, сменилось жаждойвкусить его. Трудно сказать, как далеко завело бы меня это желание. Тогда я быласовершенно неопытна, и, может быть, какая-нибудь случайность могла меняпогубить. На мое счастье, через несколько дней мамаша объявила мне, что явыхожу замуж. Уверенность, что вскоре я все узнаю, сразу же охладила моелюбопытство, и в объятия господина де Мертей я попала девственницей. Я уверенно ждала мгновения, которое должно было меня просветить, и мнепришлось поразмыслить, прежде чем я изобразила смущение и страх. Пресловутаяпервая ночь, о которой обычно создается представление столь ужасное илистоль сладостное, для меня была только случаем приобрести некоторый опыт:боль, наслаждение - я за всем тщательно наблюдала и в этих разнообразныхощущениях видела лишь факты, которые надо было воспринять и обдумать. Вскоре этот род занятий стал мне нравиться; однако, верная своимпринципам и, может быть, инстинктивно чувствуя, что никому не следует такмало доверять, как мужу, я - именно потому, что была чувственной, - решила вего глазах казаться бесстрастной. Кажущаяся моя холодность сталавпоследствии непоколебимым основанием его слепого доверия. Поразмыслив еще,я добавила к ней шаловливость, естественную в моем возрасте, и никогда несчитал он меня ребенком больше, чем в те минуты, когда я его беззастенчивеевсего разыгрывала. Должна, впрочем, сознаться, что на первых порах меня увлекла светскаясуета, и я всецело отдалась ее ничтожным развлечениям. Но когда черезнесколько месяцев господин де Мертей увез меня в свою унылую деревню, страхсоскучиться пробудил во мне вновь вкус к занятиям. Там я была окруженалюдьми, стоявшими настолько ниже меня по положению, что подозрение не могломеня коснуться, и, воспользовавшись этим, я расширила поле своих опытов.Именно там я убедилась, что любовь, которую расхваливают как источникнаслаждений, самое большее - лишь повод для них. Болезнь господина де Мертея прервала эти приятные занятия. Пришлосьсопровождать его в столицу, где он искал врачебной помощи. Немного времениспустя он, как вам известно, умер, и хотя, в сущности, мне не приходилось нанего жаловаться, я тем не менее весьма живо ощутила цену свободы, которуюобеспечивало мне вдовство, и твердо решила воспользоваться ею. Мать моя полагала, что я удалюсь в монастырь или вернусь жить с нею.Отказавшись и от того и от другого, я принесла лишь одну дань приличиям:возвратилась в ту самую деревню, где мне оставалось сделать еще нескольконаблюдений. Я подкрепила их чтением, но не думайте, что оно было исключительнотакого рода, какой вы предполагаете. Я изучала наши нравы по романам, а нашивзгляды - по работам философов. Я искала даже у самых суровых моралистов,чего они от нас требуют, и, таким образом, достоверно узнала, что можноделать, что следует думать, какой надо казаться. Получив вполне ясноепредставление об этих трех предметах, я поняла, что лишь третий представляетнекоторые трудности, но надеялась преодолеть их и стала обдумывать, какиенеобходимы для этого средства. Мне начинали уже надоедать сельские удовольствия, слишком однообразныедля моего живого ума. У меня возникла потребность кокетничать, и онапримирила меня с любовью, но, по правде сказать, мне хотелось не испытыватьчувство любви, а внушать его и изображать. Напрасно твердили мне, - и ячитала об этом, - что чувство это нельзя подделать. Я отлично видела, чтодля этого нужно сочетать ум писателя с талантом комедианта. Я сталаупражняться на обоих поприщах и, пожалуй, не без успеха, но вместо того,чтобы добиваться пустых рукоплесканий зрительного зала, решила использоватьна благо себе то, чем другие жертвуют тщеславию. В этих разнообразных занятиях прошел год. Так как траур мой пришел кконцу и мне опять можно было появиться в свете, я возвратилась в столицу,полная своих великих замыслов, но первое же препятствие, с которым ястолкнулась, явилось для меня неожиданностью. Длительное одиночество и строгая затворническая жизнь как бы покрылименя налетом неприступности, смущающим наших самых любезных волокит. Онидержались поодаль и предоставили меня скучной толпе всевозможныхпретендентов на мою руку. Отказывать им было делом несложным, но нередко этиотказы раздражали мою семью, и в семейных разногласиях я теряла время,которое надеялась проводить столь приятно. И вот для того чтобы привлечьодних и отвадить других, мне пришлось несколько раз открыто проявлятьлегкомыслие и употреблять во вред своей доброй славе старания, с помощьюкоторых я рассчитывала ее сохранить. Можете не сомневаться, что в этом ялегко преуспела. Но так как меня не увлекала никакая страсть, я сделала лишьто, что считала необходимым, и осмотрительно дозировала свою ветреность. Достигнув желаемой цели, я принялась за прежнее и при этом далавозможность некоторым женщинам, уже не имеющим данных притязать нанаслаждения и потому ударившимся в добродетель, приписывать себе честь моегообращения на путь истинный. Этот искусный ход дал мне больше, чем янадеялась. Благородные дуэньи стали моими ярыми защитницами, и их слепаязабота о том, что они именовали делом своих рук, доходила до того, что прималейшем замечании по моему адресу вся орава ханжей поднимала крик озлословии и клевете. Тот же самый прием обеспечил мне благосклонностьженщин, добивающихся успеха у мужчин: уверившись, что я не собираюсьподвизаться на том же поприще, они принимались расточать мне похвалы всякийраз, когда хотели доказать, что они злословят далеко не о всех. Между тем прежнее мое поведение вернуло мне поклонников. Чтобы нетерять ни их, ни моих довольно неверных покровительниц, я стала выказыватьсебя женщиной чувствительной, но очень требовательной, которой крайняядушевная утонченность дает в руки оружие против любви. Тогда-то я и начала демонстрировать на большой сцене дарования, которыесама в себе развила. Прежде всего позаботилась я о том, чтобы прослытьнепобедимой, Для достижения этой цели я делала вид, что принимаю ухаживаниятолько тех мужчин, которые на самом деле мне вовсе не нравились. Они былиочень полезны мне для того, чтобы я могла снискать честь успешногосопротивления, тем временем вполне безопасно отдаваясь любовнику, которогопредпочитала. Но ему-то я, притворяясь скромницей, никогда не разрешалапроявлять ко мне внимание в свете, и на глазах у общества оказывался всегданесчастливый поклонник. Вы знаете, как быстро я выбираю любовника; но дело в том, что, по моимнаблюдениям, тайну женщины почти всегда выдают предварительные ухаживания.Как себя ни веди, но тон до и тон после успеха - всегда разный. Различие этоникогда не ускользнет от внимательного наблюдателя, и я нашла, что ошибитьсяв выборе не так опасно, как дать себя разгадать постороннему. Этим явыигрывала и то, что выбор мой представлялся неправдоподобным, а судить онас можно только на основании правдоподобия. Все эти предосторожности, атакже и то, что я никогда не писала любовных писем и никогда не даваланикаких вещественных доказательств своего поражения, могут показатьсячрезмерными. Я же никогда не считала их достаточными. Заглянув в своесердце, я по нему изучала сердца других. Я увидела, что нет человека, нехранящего в нем тайны, которой ему важно было бы не раскрывать. Истину эту вдревности знали, кажется, лучше, чем теперь, и искусным символом ееявляется, по-видимому, история Самсона2. Новая Далила, я, подобно ей, всегдаупотребляла свою власть на то, чтобы выведать важную тайну. О, немало у нассовременных Самсонов, над чьими волосами занесены мои ножницы! Этих-то яперестала бояться, и лишь их одних позволяла я себе изредка унижать. Сдругими приходилось быть изворотливей: умение делать их неверными, чтобысамой не показаться непостоянной, притворная дружба, кажущееся доверие,кое-когда великодушные поступки, лестное представление, сохранявшееся укаждого, что он был единственным моим любовником, - вот чем добивалась я ихмолчания. Наконец, если средств этих у меня почему-либо не было, я умела,заранее предвидя разрыв, заглушить насмешкой или клеветой то доверие, какоеэти опасные для меня мужчины могли приобрести. Вы хорошо знаете, что я непрестанно осуществляю то, о чем сейчасговорю, и вы еще сомневаетесь в моем благоразумии! Ну, так вспомните товремя, когда вы только начали за мной ухаживать. Ничье внимание не льстиломне так, как ваше. Я жаждала вас еще до того, как увидела. Ваша славаобольстила меня, и мне казалось, что только вас не хватает славе моей. Ягорела нетерпением вступить с вами в единоборство. Вы - единственное из моихувлечений, которое на миг приобрело надо мною власть. И все же, пожелай выменя погубить, какие средства удалось бы вам пустить в ход? Пустые, неоставляющие никаких следов разговоры, которые именно благодаря вашейрепутации вызвали бы подозрения, да ряд не слишком правдоподобных фактов,даже правдивый рассказ о которых показался бы плохо сотканным романом. Правда, с тех пор я стала поверять вам все свои тайны, но вы знаете,какие интересы нас связывают, и меня ли из нас двоих можно обвинять внеосторожности?3 Раз уж я даю вам отчет, то хочу, чтобы он был точным. Я так и слышу,как вы говорите мне, что уж, во всяком случае, я завишу от своей горничной.И правда, если она не посвящена в тайну моих чувств, то поступки мои ейхорошо известны. Когда в свое время вы мне это говорили, я вам толькоответила, что уверена в ней. Доказательством, что этот мой ответ вас тогдавполне успокоил, служит то, что с тех пор вы не раз доверяли ей своисобственные и довольно опасные тайны. Теперь же, когда Преван внушает вамподозрения и у вас от этого голова идет кругом, я думаю, что вы не поверитемне на слово. Итак, надо вам все объяснить. Прежде всего девушка эта - моя молочная сестра, а эта связь, которой мыне признаем, имеет известное значение для людей ее звания. Вдобавок я владеюее тайной, и даже больше того: став жертвой любовного увлечения, она погиблабы, если бы я ее не спасла. Ее родители со своим высоким понятием о честикипели гневом и хотели ни более ни менее, как заточить ее. Они обратились комне. Я в один миг сообразила, какую выгоду могу извлечь из их ярости. Яподдержала их, исходатайствовала приказ об аресте и получила его. Затем явнезапно перешла на сторону милосердия, склонила к нему родителей и,пользуясь своим влиянием на старого министра, убедила их всех вручить этотприказ мне на хранение, дав мне право оставить его без последствий или жепотребовать его исполнения, в зависимости от того, как я стану в будущемсудить о поведении девушки. Она, следовательно, знает, что участь ее в моихруках, и если бы - что совершенно невероятно - даже столь мощное средство неудержало бы девушку, не очевидно ли, что огласка ее поведения и наказание,которое она непременно понесла бы, вскоре лишило бы ее разговоры обо мневсякого доверия? К этим предосторожностям, которые я считаю основными, можноприсовокупить великое множество других, местного или случайного характера,которые мне по мере надобности подсказывают сообразительность и привычка.Подробно излагать их вам было бы слишком кропотливо, но уметь пользоватьсяими очень важно, и если вам так хочется знать, в чем они заключаются, вы ужене поленитесь извлечь их из моего поведения в целом. Но как вы могли решить, что я, приложив столько стараний, допущу, чтобыони остались бесплодными; что, тяжкими усилиями высоко поднявшись наддругими женщинами, я соглашусь, подобно им, пресмыкаться, то делая глупости,то излишне робея; что - это самое главное - я способна буду настолькоиспугаться какого-нибудь мужчины, чтобы видеть единственное свое спасение вбегстве? Нет, виконт, никогда! Или победить, или погибнуть! Что же касаетсяПревана, то я хочу, чтобы он оказался в моих руках, и он в них попадет. Онхочет сказать то же самое обо мне, но не скажет: вот, в двух словах, нашроман. Прощайте. Из ***, 20 сентября 17...

Дата добавления: 2015-07-18